Томас был самым выдающимся, довольно эклектичным и наиболее влиятельным мыслителем своего времени. И притом самым большим мечтателем от науки. К его мнению в одинаковой мере прислушивались и целые правительства, и ведущие телевизионных ток-шоу. И если вообще существует кто-то, кому может прийти в голову какая-то идея или попросту присниться сон относительно того, что же все-таки такое эта странная сфера, вращающаяся в своем каменном коконе, если кто-то способен разгадать заложенный в ее существовании смысл, то таким человеком может быть только Томас Лалл.
Блок памяти может служить чем-то вроде электронного гуру. Он способен сканировать любую систему видеослежения с целью распознавания лиц. Кроме того, в том случае, если блок в течение часа не будет ощущать присутствия рядом с собой Лизы Дурнау, он распадется и превратится в грязный комок белковых схем. Инструкция гласит: будьте внимательны при принятии душа, плавании, держите его при себе даже во время сна. Единственная нить, которая может при вести к Томасу Лаллу, – это лишь недостоверные сведения трехлетней давности о том, что его видели в Керале, в южной Индии. Шанс расшифровки послания Скинии висит на волоске, на неподтвержденных сведениях, полученных от одного рюкзачника, путешествовавшего по Индии. По посольствам и консульствам всех стран мира разосланы инструкции об оказании Лизе всей необходимой помощи. Ей также вручили кредитную карточку с открытым банковским счетом. Однако Дейли Суарес-Мартин, которая в любом случае оставалась руководителем Лизы, дала понять, что ей хотелось бы получать от девушки отчеты о расходах.
Маленький объект с силой врезается в атмосферу. Гравитация рывком вдавливает Лизу еще глубже в гелевое кресло, все вокруг дергается, грохочет и трясется. Она до смерти перепугана, и рядом нет ничего, абсолютно ничего, за что она могла бы ухватиться. Девушка протягивает руку. Сэм Рейни берет ее в свою. Его рука в перчатке – большая и несколько карикатурная – остается, пожалуй, последним крошечным островком стабильности в падающей и сотрясающейся вселенной.
– Как-нибудь!.. – кричит Сэм, и голос его дрожит. – Как-нибудь!.. Когда мы!.. Приземлимся!.. Как насчет… того, чтобы пойти куда-нибудь! Пообедать!.. Где-нибудь?!.
– Да!.. Конечно!.. Где угодно!.. – вопит в ответ Лиза, а в это время несущий их аппарат, прочертив в небе длинный и яркий плазменный хвост, пролетает над широкими прериями Канзаса, направляясь к космодрому Кеннеди.
18
Лалл
У Томаса Лалла неамериканская душа. Он ненавидит автомобили и любит поезда, индийские поезда, большие, словно предназначенные для того, чтобы вместить целую страну, отправляющуюся в путешествие. Его вполне устраивают имеющиеся социокультурные противоречия – наличие демократии при сохранении определенной иерархичности: идеальная модель временного сообщества, вполне реальная и активно функционирующая, пока поезд находится в пути, и мгновенно рассеивающаяся, словно туман поутру, сразу же после прибытия на конечный пункт. Любое путешествие – паломничество, а Индия – страна-паломник. Реки, громадные магистрали, поезда – священные понятия для множества индийских народов. На протяжении тысячелетий люди бесконечным и непрерывным потоком текли по этой земле. Все здесь подобно реке – встреча, короткое совместное путешествие и – расставание.
Западное сознание восстает против подобного взгляда. Западное сознание – миропонимание автомобилиста. Свобода движения. Свобода выбора направления. Индивидуального, личного выбора, самовыражения и секса на заднем сиденье. Великое автомобильное общество. Во всей западной литературе и музыке поезд всегда был символом рока, слепо и неумолимо влекущего индивида к смерти. Поезда проносятся через двойные ворота Освенцима прямо к «душевым»… В Индии поезда никогда не воспринимались как нечто роковое и страшное. Здесь особенно не задумываются над тем, куда везет вас невидимый локомотив. Здесь главное то, что вы видите из окна, о чем беседуете с попутчиками. Смерть же не более чем громадный, многолюдный вокзал, на котором гремят нечленораздельные сообщения о прибытии новых поездов, о переходе на другие линии, о начале новых путешествий.
Поезд из Тируванантапурама мчится по широкой паутине рельсов по направлению к большой станции. Изящные шатабди летят по скоростным линиям. Длинные пригородные электрички, скуля, несутся, увешанные пассажирами, свисающими с дверей, оседлавшими ступеньки, взгромоздившимися на крышу, просовывающими руки сквозь решетки на окнах: узники мирских забот.
Мумбаи… Город, который всегда пугал Томаса Лалла. На этом бывшем архипелаге, когда-то состоявшем из семи благоуханных островов, сейчас живет двадцать миллионов человек, и они прибывают как раз в вечерний час пик. Центр Мумбаи фактически самое большое в мире единое строение. Универмаги, жилые дома, офисы, места развлечений, соединенные в некое подобие многорукого многоголового демона. В самом его сердце расположен терминал Чаттрапати Шиваджи, безоар викторианских излишеств и чванства, в настоящее время полностью скрывшийся под торговыми пристройками, словно мертвая жаба, замурованная в известковых наслоениях. Ни на одно мгновение Чаттрапати Шиваджи не затихает. Это самый настоящий город внутри города. Некоторые касты могут похвастаться тем, что существуют только на его территории. Есть семейства, которые заявляют, что они целыми поколениями взращивались среди платформ, путей и краснокирпичных пилястров терминала и что многие родившиеся там никогда не видели солнечного света, ибо никогда не выходили за его пределы. Пятьсот миллионов паломников проходят по его мрамору каждый год, обслуживаемые целым городом носильщиков, грузчиков, торговцев, дельцов и проходимцев всякого рода.
Лалл и Аж сходят на платформу и оказываются среди многолюдных семейств и тюков с поклажей. Шум поистине оглушительный. Сообщения о прибытии и отправлении поездов сливаются в сплошной нечленораздельный рев. Носильщики стаями набрасываются на белых пассажиров. Двадцать рук одновременно тянутся к их багажу. Худой мужчина в красной униформе «Железных дорог Маратха» хватает сумку Аж. Быстрая, как удар кинжала, ее рука останавливает носильщика. Она наклоняет голову, смотрит прямо ему в глаза.
– Вас зовут Дхирадж Тендулкар, и вы осуждены за воровство.
Псевдоносильщик исчезает мгновенно, будто укушенный змеей.
– Мы сами справимся.
Томас Лалл берет Аж под локоть и ведет ее, словно невесту. В бескрайнем потоке людей взгляд Аж скользит с одного лица на другое, как будто ища кого-то.
– Имена. Слишком много имен.
– И все-таки я никак не могу понять того, что вы говори те об этих своих богах, – говорит Лалл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
Блок памяти может служить чем-то вроде электронного гуру. Он способен сканировать любую систему видеослежения с целью распознавания лиц. Кроме того, в том случае, если блок в течение часа не будет ощущать присутствия рядом с собой Лизы Дурнау, он распадется и превратится в грязный комок белковых схем. Инструкция гласит: будьте внимательны при принятии душа, плавании, держите его при себе даже во время сна. Единственная нить, которая может при вести к Томасу Лаллу, – это лишь недостоверные сведения трехлетней давности о том, что его видели в Керале, в южной Индии. Шанс расшифровки послания Скинии висит на волоске, на неподтвержденных сведениях, полученных от одного рюкзачника, путешествовавшего по Индии. По посольствам и консульствам всех стран мира разосланы инструкции об оказании Лизе всей необходимой помощи. Ей также вручили кредитную карточку с открытым банковским счетом. Однако Дейли Суарес-Мартин, которая в любом случае оставалась руководителем Лизы, дала понять, что ей хотелось бы получать от девушки отчеты о расходах.
Маленький объект с силой врезается в атмосферу. Гравитация рывком вдавливает Лизу еще глубже в гелевое кресло, все вокруг дергается, грохочет и трясется. Она до смерти перепугана, и рядом нет ничего, абсолютно ничего, за что она могла бы ухватиться. Девушка протягивает руку. Сэм Рейни берет ее в свою. Его рука в перчатке – большая и несколько карикатурная – остается, пожалуй, последним крошечным островком стабильности в падающей и сотрясающейся вселенной.
– Как-нибудь!.. – кричит Сэм, и голос его дрожит. – Как-нибудь!.. Когда мы!.. Приземлимся!.. Как насчет… того, чтобы пойти куда-нибудь! Пообедать!.. Где-нибудь?!.
– Да!.. Конечно!.. Где угодно!.. – вопит в ответ Лиза, а в это время несущий их аппарат, прочертив в небе длинный и яркий плазменный хвост, пролетает над широкими прериями Канзаса, направляясь к космодрому Кеннеди.
18
Лалл
У Томаса Лалла неамериканская душа. Он ненавидит автомобили и любит поезда, индийские поезда, большие, словно предназначенные для того, чтобы вместить целую страну, отправляющуюся в путешествие. Его вполне устраивают имеющиеся социокультурные противоречия – наличие демократии при сохранении определенной иерархичности: идеальная модель временного сообщества, вполне реальная и активно функционирующая, пока поезд находится в пути, и мгновенно рассеивающаяся, словно туман поутру, сразу же после прибытия на конечный пункт. Любое путешествие – паломничество, а Индия – страна-паломник. Реки, громадные магистрали, поезда – священные понятия для множества индийских народов. На протяжении тысячелетий люди бесконечным и непрерывным потоком текли по этой земле. Все здесь подобно реке – встреча, короткое совместное путешествие и – расставание.
Западное сознание восстает против подобного взгляда. Западное сознание – миропонимание автомобилиста. Свобода движения. Свобода выбора направления. Индивидуального, личного выбора, самовыражения и секса на заднем сиденье. Великое автомобильное общество. Во всей западной литературе и музыке поезд всегда был символом рока, слепо и неумолимо влекущего индивида к смерти. Поезда проносятся через двойные ворота Освенцима прямо к «душевым»… В Индии поезда никогда не воспринимались как нечто роковое и страшное. Здесь особенно не задумываются над тем, куда везет вас невидимый локомотив. Здесь главное то, что вы видите из окна, о чем беседуете с попутчиками. Смерть же не более чем громадный, многолюдный вокзал, на котором гремят нечленораздельные сообщения о прибытии новых поездов, о переходе на другие линии, о начале новых путешествий.
Поезд из Тируванантапурама мчится по широкой паутине рельсов по направлению к большой станции. Изящные шатабди летят по скоростным линиям. Длинные пригородные электрички, скуля, несутся, увешанные пассажирами, свисающими с дверей, оседлавшими ступеньки, взгромоздившимися на крышу, просовывающими руки сквозь решетки на окнах: узники мирских забот.
Мумбаи… Город, который всегда пугал Томаса Лалла. На этом бывшем архипелаге, когда-то состоявшем из семи благоуханных островов, сейчас живет двадцать миллионов человек, и они прибывают как раз в вечерний час пик. Центр Мумбаи фактически самое большое в мире единое строение. Универмаги, жилые дома, офисы, места развлечений, соединенные в некое подобие многорукого многоголового демона. В самом его сердце расположен терминал Чаттрапати Шиваджи, безоар викторианских излишеств и чванства, в настоящее время полностью скрывшийся под торговыми пристройками, словно мертвая жаба, замурованная в известковых наслоениях. Ни на одно мгновение Чаттрапати Шиваджи не затихает. Это самый настоящий город внутри города. Некоторые касты могут похвастаться тем, что существуют только на его территории. Есть семейства, которые заявляют, что они целыми поколениями взращивались среди платформ, путей и краснокирпичных пилястров терминала и что многие родившиеся там никогда не видели солнечного света, ибо никогда не выходили за его пределы. Пятьсот миллионов паломников проходят по его мрамору каждый год, обслуживаемые целым городом носильщиков, грузчиков, торговцев, дельцов и проходимцев всякого рода.
Лалл и Аж сходят на платформу и оказываются среди многолюдных семейств и тюков с поклажей. Шум поистине оглушительный. Сообщения о прибытии и отправлении поездов сливаются в сплошной нечленораздельный рев. Носильщики стаями набрасываются на белых пассажиров. Двадцать рук одновременно тянутся к их багажу. Худой мужчина в красной униформе «Железных дорог Маратха» хватает сумку Аж. Быстрая, как удар кинжала, ее рука останавливает носильщика. Она наклоняет голову, смотрит прямо ему в глаза.
– Вас зовут Дхирадж Тендулкар, и вы осуждены за воровство.
Псевдоносильщик исчезает мгновенно, будто укушенный змеей.
– Мы сами справимся.
Томас Лалл берет Аж под локоть и ведет ее, словно невесту. В бескрайнем потоке людей взгляд Аж скользит с одного лица на другое, как будто ища кого-то.
– Имена. Слишком много имен.
– И все-таки я никак не могу понять того, что вы говори те об этих своих богах, – говорит Лалл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182