два голоса, которым аккомпанировало множество других, более грубых голосов, переговаривавшихся на языке Эйка. Кое-что он теперь понимал. Во сне он понял гораздо больше, чем когда-либо до этого, но такова природа снов.
— Я видел эту армию в моих снах. — Это было сказано на беглом вендском.
— Ты, пес, должен молчать перед великими. — Это на Эйка.
— Мои сны честнее, чем твои похвальбы, брат. Не отвергай даров Мудроматери лишь потому, что они не сделаны из железа или золота.
— Откуда я знаю, что твои сны верны, слабосильный? — Это голос Кровавого Сердца.
— Я сильнее, чем выгляжу, а мои сны не просто сны. Это жизнь одного из людей. Он идет со своей армией, и то, что видит он, вижу я его глазами.
Одна из собак ткнула его мордой, проверяя, есть ли еще жизнь в этом разрушенном теле, и он застонал так громко, что эхо раскололо череп болью. Звук, впрочем, не покинул его головы, так как раскрыть рта он не смог. Санглант погрузился во мрак беспросветной боли, ему казалось, что нож вонзается в него снова и снова, бессчетное количество раз. Наконец тьма разбавилась серой примесью наступающего утра. В аморфном тумане откуда-то поблескивал свет.
Завеса поднялась.
Женщина кажется молодой; бесспорно, она красива. На ней юбка с бахромой, сшитая из кожи настолько тонкой и эластичной, что повторяет ее движения, как вторая кожа. Двойная красная полоса прочерчена от кисти по руке до самого левого плеча. Волосы ее бледны, хотя кожа такая же темно-бронзовая, как и у него. Чтобы освободить лицо, волосы завязаны на затылке цветным кожаным шнурком, украшенным бусинами и длинным зеленым пером. На шее во множестве висят ожерелья из золота, бирюзы и нефрита. Ожерелья заменяют одежду, они прикрывают грудь и обнажают ее при движении.
При всей своей красоте и грации она делает грубое и жестокое дело: заостренным костяным скребком женщина скоблит древко копья. Рядом стоят обработанные и еще подлежащие обработке длинные деревянные жерди, лежат на камышовом коврике обсидиановые наконечники и кожаные шнурки.
Она его услышала? Вот ее взгляд устремился к нему, и в лучах прорезавшегося сквозь деревья позади нее и сверкнувшего на ее ожерельях солнца она увидела его.
— Шаратанга, защити меня! — воскликнула она — Дитя! — Она бросает древко и костяной скребок, хватает с коврика наконечник. — Не время ему умирать, — бормочет она сама себе, хотя он слышит каждое слово на неизвестном ему языке и понимает его. Сжав наконечник, она высоко поднимает его и кричит ясным, сильным голосом: — Прими эту жертву, Ты, Которая Не Будет Иметь Мужа. Верни жизнь в его члены.
Она опускает наконечник и проводит им поперек ладони. Вскипает кровь, капая из разреза. Женщина встряхивает рукой, кровь летит в Сангланта. За нею слышится возбужденно вопрошающий о чем-то голос. Его губы орошает влага, в глотке появляется какой-то грубый привкус. Завеса падает, закрывая происходящее сверкающими вихрями и серым дымом.
— Я узнал тебя, — шепчет он.
Но его голос теряется в сопении собак, узнавание растаяло в тумане. Тишина камнем повисла в громадном нефе собора.
Горло сжал ужас. Он умирал? Заглядывал за занавес, отделяющих живых, и видел свою соплеменницу или бездушную тень, навечно плененную памятью жизни?
Он всегда думал, что проклятие матери защищало его от смерти. Но, боже, это не так. Просто ему всегда везло.
Если только это можно назвать везением.
Он прислушался, но ничего, кроме собак, не услышал. Ушли? Оставили город? Ушли в рейд на Вендар? Сколько времени он уже лежит здесь, умирая и оживая?
Послышались легкие шаги. Кто-то приближался к нему, почти бесшумно, не громче шороха сухих листьев, которыми играет легкий ветерок.Никто не сможет сказать, что он не дрался до последнего дыхания.
Он напрягся, но не смог пошевелить руками. Собаки угрожающе зарычали навстречу подходящему. Послышался тошнотворный запах протухшего мяса, он судорожно сглотнул. Он услышал, как мясо мокро шлепнулось на пол, собаки, скребнув когтями по полу, рванулись в бой за останки. Легкие шаги приблизились. Он лежал, неподвижный и беззащитный, судорожно сглатывая, как будто надеялся, что это движение растечется по рукам и ногам, даст ему возможность обороняться.
Он с усилием открыл глаза и увидел стройного опального принца с кольцом Единства на шее. Эйка присел на корточки рядом. В его движениях сквозило неосознанное самодовольство, присущее всем совершенно здоровым существам.
— Хочешь убить меня? — спросил Санглант, удивившись своему голосу, слабому и хриплому. Он попытался поднять руку, пошевелить плечами, почувствовал укол в шее. Одна рука приподнялась, та, запястье которой не было сломано.
Принц Эйка лишь моргнул. Его медное лицо не владело человеческой мимикой. Санглант видел глаза, острые, как обсидиановые лезвия, тонкие ноздри, узкий подбородок. Снежно-белые волосы были похожи на солнце, появившееся в окнах собора. Узкие губы спокойны. Эйка размышлял.
— Нет. Ты вызов моему отцу, не мне. Я только хочу знать, почему ты еще жив. Ты не похож на других Мягкотелых. Любой из них давно бы умер от таких ран. Почему ты не умер?
Санглант с трудом хмыкнул. Боль страшно досаждала. Она будет с ним еще долго, но он привык к боли. Он привел и движение локоть, с натугой подставил его под себя. Санглант смотрел на Эйка. Тому было просто любопытно. Санглант тоже чувствовал любопытство.
— Это, в ящике жреца, — прошептал он. — Что это? Эйка глянул на собак, но они были поглощены мясом.
— Одна подняла голову и мрачно глянула на Эйка, но, не заметив ничего угрожающего, вернулась к падали.
— Разве лидеры вашего народа не носят с собой своего первого трофея? Своего первого убитого врага? — Он поднял чешуйчатую руку и перевернул ее, показав острые когти, растущие из суставов пальцев. — Это знак силы их рук.
— И это было его первой победой? — Он почувствовал презрение, забыв на миг даже боль: ее заставила отступить тошнота.
— Так происходит со всеми. Тому, кто должен созреть в воина, нужно начать с убийства своих братьев по гнезду. Разве у вас не так?
— Но это не было мертвым. Оно бегало.
Эйка широко ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами, усаженными самоцветами:
— Мертвое может быть оживлено при помощи магии. С ее помощью Кровавое Сердце защищается также от своих сыновей и от всего, что может попытаться убить его.
Он ощутил ноги и подтянул под себя пятку. Сломанное запястье еще не ощущалось, но уже срослось.
— Защищается — как?
— Это проклятие, которого мы все боимся, даже самые сильные вожди.
— Проклятие вам всем, — пробормотал Санглант, рванувшись и взмахнув кулаком.
Но Эйка, смеясь, отпрыгнул. Собаки оставили пищу и бросились на принца Эйка.
— Стоять! — крикнул Санглант собакам, и они, раздраженно рыча, остановились и вернулись к своим объедкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
— Я видел эту армию в моих снах. — Это было сказано на беглом вендском.
— Ты, пес, должен молчать перед великими. — Это на Эйка.
— Мои сны честнее, чем твои похвальбы, брат. Не отвергай даров Мудроматери лишь потому, что они не сделаны из железа или золота.
— Откуда я знаю, что твои сны верны, слабосильный? — Это голос Кровавого Сердца.
— Я сильнее, чем выгляжу, а мои сны не просто сны. Это жизнь одного из людей. Он идет со своей армией, и то, что видит он, вижу я его глазами.
Одна из собак ткнула его мордой, проверяя, есть ли еще жизнь в этом разрушенном теле, и он застонал так громко, что эхо раскололо череп болью. Звук, впрочем, не покинул его головы, так как раскрыть рта он не смог. Санглант погрузился во мрак беспросветной боли, ему казалось, что нож вонзается в него снова и снова, бессчетное количество раз. Наконец тьма разбавилась серой примесью наступающего утра. В аморфном тумане откуда-то поблескивал свет.
Завеса поднялась.
Женщина кажется молодой; бесспорно, она красива. На ней юбка с бахромой, сшитая из кожи настолько тонкой и эластичной, что повторяет ее движения, как вторая кожа. Двойная красная полоса прочерчена от кисти по руке до самого левого плеча. Волосы ее бледны, хотя кожа такая же темно-бронзовая, как и у него. Чтобы освободить лицо, волосы завязаны на затылке цветным кожаным шнурком, украшенным бусинами и длинным зеленым пером. На шее во множестве висят ожерелья из золота, бирюзы и нефрита. Ожерелья заменяют одежду, они прикрывают грудь и обнажают ее при движении.
При всей своей красоте и грации она делает грубое и жестокое дело: заостренным костяным скребком женщина скоблит древко копья. Рядом стоят обработанные и еще подлежащие обработке длинные деревянные жерди, лежат на камышовом коврике обсидиановые наконечники и кожаные шнурки.
Она его услышала? Вот ее взгляд устремился к нему, и в лучах прорезавшегося сквозь деревья позади нее и сверкнувшего на ее ожерельях солнца она увидела его.
— Шаратанга, защити меня! — воскликнула она — Дитя! — Она бросает древко и костяной скребок, хватает с коврика наконечник. — Не время ему умирать, — бормочет она сама себе, хотя он слышит каждое слово на неизвестном ему языке и понимает его. Сжав наконечник, она высоко поднимает его и кричит ясным, сильным голосом: — Прими эту жертву, Ты, Которая Не Будет Иметь Мужа. Верни жизнь в его члены.
Она опускает наконечник и проводит им поперек ладони. Вскипает кровь, капая из разреза. Женщина встряхивает рукой, кровь летит в Сангланта. За нею слышится возбужденно вопрошающий о чем-то голос. Его губы орошает влага, в глотке появляется какой-то грубый привкус. Завеса падает, закрывая происходящее сверкающими вихрями и серым дымом.
— Я узнал тебя, — шепчет он.
Но его голос теряется в сопении собак, узнавание растаяло в тумане. Тишина камнем повисла в громадном нефе собора.
Горло сжал ужас. Он умирал? Заглядывал за занавес, отделяющих живых, и видел свою соплеменницу или бездушную тень, навечно плененную памятью жизни?
Он всегда думал, что проклятие матери защищало его от смерти. Но, боже, это не так. Просто ему всегда везло.
Если только это можно назвать везением.
Он прислушался, но ничего, кроме собак, не услышал. Ушли? Оставили город? Ушли в рейд на Вендар? Сколько времени он уже лежит здесь, умирая и оживая?
Послышались легкие шаги. Кто-то приближался к нему, почти бесшумно, не громче шороха сухих листьев, которыми играет легкий ветерок.Никто не сможет сказать, что он не дрался до последнего дыхания.
Он напрягся, но не смог пошевелить руками. Собаки угрожающе зарычали навстречу подходящему. Послышался тошнотворный запах протухшего мяса, он судорожно сглотнул. Он услышал, как мясо мокро шлепнулось на пол, собаки, скребнув когтями по полу, рванулись в бой за останки. Легкие шаги приблизились. Он лежал, неподвижный и беззащитный, судорожно сглатывая, как будто надеялся, что это движение растечется по рукам и ногам, даст ему возможность обороняться.
Он с усилием открыл глаза и увидел стройного опального принца с кольцом Единства на шее. Эйка присел на корточки рядом. В его движениях сквозило неосознанное самодовольство, присущее всем совершенно здоровым существам.
— Хочешь убить меня? — спросил Санглант, удивившись своему голосу, слабому и хриплому. Он попытался поднять руку, пошевелить плечами, почувствовал укол в шее. Одна рука приподнялась, та, запястье которой не было сломано.
Принц Эйка лишь моргнул. Его медное лицо не владело человеческой мимикой. Санглант видел глаза, острые, как обсидиановые лезвия, тонкие ноздри, узкий подбородок. Снежно-белые волосы были похожи на солнце, появившееся в окнах собора. Узкие губы спокойны. Эйка размышлял.
— Нет. Ты вызов моему отцу, не мне. Я только хочу знать, почему ты еще жив. Ты не похож на других Мягкотелых. Любой из них давно бы умер от таких ран. Почему ты не умер?
Санглант с трудом хмыкнул. Боль страшно досаждала. Она будет с ним еще долго, но он привык к боли. Он привел и движение локоть, с натугой подставил его под себя. Санглант смотрел на Эйка. Тому было просто любопытно. Санглант тоже чувствовал любопытство.
— Это, в ящике жреца, — прошептал он. — Что это? Эйка глянул на собак, но они были поглощены мясом.
— Одна подняла голову и мрачно глянула на Эйка, но, не заметив ничего угрожающего, вернулась к падали.
— Разве лидеры вашего народа не носят с собой своего первого трофея? Своего первого убитого врага? — Он поднял чешуйчатую руку и перевернул ее, показав острые когти, растущие из суставов пальцев. — Это знак силы их рук.
— И это было его первой победой? — Он почувствовал презрение, забыв на миг даже боль: ее заставила отступить тошнота.
— Так происходит со всеми. Тому, кто должен созреть в воина, нужно начать с убийства своих братьев по гнезду. Разве у вас не так?
— Но это не было мертвым. Оно бегало.
Эйка широко ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами, усаженными самоцветами:
— Мертвое может быть оживлено при помощи магии. С ее помощью Кровавое Сердце защищается также от своих сыновей и от всего, что может попытаться убить его.
Он ощутил ноги и подтянул под себя пятку. Сломанное запястье еще не ощущалось, но уже срослось.
— Защищается — как?
— Это проклятие, которого мы все боимся, даже самые сильные вожди.
— Проклятие вам всем, — пробормотал Санглант, рванувшись и взмахнув кулаком.
Но Эйка, смеясь, отпрыгнул. Собаки оставили пищу и бросились на принца Эйка.
— Стоять! — крикнул Санглант собакам, и они, раздраженно рыча, остановились и вернулись к своим объедкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148