кумский футляр для лука.
Санглант закрыл глаза. На него нахлынули воспоминания. Лиат шагает по конюшне из угла в угол, на ее плече лук в футляре, украшенном резьбой: рисунок изображал грифона, пожирающего оленя. Он задрожал. Собаки заворчали, почувствовав его слабость. Кровавое Сердце выкрикнул что-то, и Санглант напрягся, готовый к бою. Никто не сможет сказать, что он не боролся до последнего дыхания.
Но внимание Кровавого Сердца сосредоточилось на другом. Он вызвал одного из своих сыновей, того, который носил на груди кольцо Единства. Молодой и стройный, он был гораздо тоньше своих братьев. Он чем-то неуловимо отличался от остальных, Санглант не мог определить, чем именно.
Кровавое Сердце показал на сокровища, лежавшие, как опавшие листья, у его ног. Он говорил, обращаясь к этому сыну. Что он принес?
Остальные Эйка взвыли, собаки зарычали и залаяли. Никогда не покидая город, он, конечно же, не мог ничего добыть за его пределами. Но если он был в немилости, то, возможно, наступил момент, который Кровавое Сердце счел подходящим для разрешения конфликта.
Молодой Эйка спокойно стоял, не обращая внимания на вой и насмешки. Наконец, заметив, что вопли не производят на него видимого впечатления, присутствующие затихли. Эйка еще немного помолчал, затем заговорил, обращаясь только к отцу. Удивительно, но он говорил на хорошем вендарском языке.
— Я принес тебе самое ценное сокровище, — сказал он таким же ясным голосом, как тон флейты из человеческих костей, на которой его отец играл каждый день. — Мудрость.
— Мудрость! — Кровавое Сердце ухмыльнулся, в зубах сверкнули самоцветы. — Что бы это было такое?
— Кто еще из твоих сыновей говорит на языке людей?
— А зачем это им? Какая нам нужда в людях? Они слабы, а кто слаб, должен умереть. Мы возьмем у них то, что нам надо, и пойдем нашим путем.
— Они пока еще не умерли. — Эйка не смотрел в сторону Сангланта. — Люди многочисленны, как мухи на трупе. Мы сильнее, но нас намного меньше.
Остальные забеспокоились, слушая разговор, которого не понимали.
— Так что же, что нас меньше? Ведь они слабее. — К удивлению Сангланта, Кровавое Сердце тоже говорил по-вендарски. — Мы убиваем по двадцать человек за каждого убитого из наших братьев.
— А зачем нам убивать так много, если мы можем получить больше, убивая меньше?
Смех Кровавого Сердца звучал долго и зловеще, вызывая эхо под кровлей собора. Вдруг он плюнул под ноги молодому Эйка:
— Возвращайся в Рикин-фьорд. Ты слишком молод для походной жизни. Плен ослабил тебя, ты не способен сражаться. Отправляйся домой и оставайся с Матерями. Покажи себя там, в окрестностях фьорда, подчини мне соседние племена, и, может быть, я разрешу тебе вернуться. Но пока ты у меня в немилости, пусть никто из моих сыновей не говорит с тобой на языке настоящего народа, а только на языке слабых. Я сказал.
Он повернулся, плюнул в сторону Сангланта и опустился на трон. Жрец дрожащим голосом перевел его слова. Разразился ужасный шум. Вопли, смех, ругань, топот, стук копий об пол. У Сангланта заложило уши.
Принц Эйка стоял неподвижно, не обращая внимания на насмешки и оскорбления. Когда Кровавое Сердце начал распределение добычи среди солдат, он повернулся и вышел, не оглядываясь, наружу. Дыхание ветра коснулось губ Сангланта. Он слизнул его, почувствовав капли влаги пересохшим языком.
Возможность свободно уйти, пусть даже будучи в немилости.Безумие нахлынуло, как туча, закрывающая солнце. На этот раз он справился. Он не хотел показывать всем свое безумие, не хотел вести себя как животное. Собаки окружили его, и черная туча отступила. Он забыл все, кроме страха. Страха остаться здесь, на цепи, навсегда.
3
Яркий осенний свет струился сквозь окна школы, окутывая Айвара сонным теплом. Он клюнул носом, но как раз успел выпрямиться, когда наставник задержался возле него.
— Мундус, мунде, мунди, мундо, мундум, мундо, Айвар. Если ты сосредоточишься, ты с легкостью осилишь дарийский. Эрменрих, повнимательнее. Да, Болдуин, неплохо, побольше практики. Смотри, здесь «мунди» вместо «мундо», звательный падеж.
Наставник подошел к послушникам второго года, которые неплохо знали дарийский язык старой империи Дарья, а ныне — язык дайсанитской церкви. Правда, не лучше, чем Зигфрид: тот уже бегло говорил и свободно читал по-дарийски.
Айвар зевнул и с трудом нацарапал слово на своей вощаной дощечке. Грамота давалась ему нелегко. Он выучил буквы, лишь попав в монастырь. «Мундус» — мир, вселенная. Именно там, в миру, хотел бы быть Айвар сейчас, за стенами монастыря. Он заерзал, стараясь устроиться поудобнее на жесткой деревянной скамье, ему это не удалось. Нельзя устроиться поудобнее там, где тебе все время неудобно из-за сознания собственного несовершенства перед лицом Божьего величия.
Он попытался сесть так, чтобы солнце светило на него. Тепло проникало сквозь грубую ткань его робы. Его разморило, и Айвар задремал над своей дощечкой, в то время как наставник рассказывал послушникам третьего года об элегантном стиле «Божьего города» святой Августины.
Что-то ткнуло Айвара в ногу, он дернулся, выронив стилос, упавший на каменный пол с громким стуком.
На этот раз ему повезло, в отличие от вчерашнего дня, когда его наказали за чрезмерное любопытство, проявленное им в отношении женской части монастыря. Эрменрих — это он пихнул Айвара — сделал знак рукой: «Смотри!»
Наставник отошел к двери и тихо разговаривал о чем-то с братом Методиусом, приором мужской половины и помощником матери Схоластики. Наконец он повернулся к ученикам и подал знак, чтобы они встали.
Они повиновались. Айвар нагнулся и поднял стилос, не рискуя быть наказанным за невнимательность.
Брат Методиус выступил вперед:
— Вам оказана честь присутствовать при прибытии нашего монарха, короля Генриха. Сохраняйте молчание, прошу вас, и держите головы смиренно опущенными. — Его глаза сверкнули, и Айвару показалось, что добрый брат подавил улыбку. — Без сомнения, Владычица и Господь простят вам один взгляд на королевскую процессию, если вы еще недостаточно сильны, чтобы противостоять искушению.
На языке жестов, уже освоенном послушниками, он предложил им выйти. Они привычно построились в ряды. Даже Зигфрид горел желанием посмотреть на короля.
Айвар никогда раньше не видел короля. Хартс-Рест и северные провинции Вендара лежали слишком далеко на севере и были слишком бедны, чтобы удостоиться монаршего внимания. Графы северных провинций могли править по своему произволу, если только не вступали в прямой конфликт с политикой центральной власти. За всю жизнь Айвара такого не случалось, но его отец, граф Харл, вспоминал, что много лет назад, во времена молодого Арнульфа, на севере вспыхнуло восстание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Санглант закрыл глаза. На него нахлынули воспоминания. Лиат шагает по конюшне из угла в угол, на ее плече лук в футляре, украшенном резьбой: рисунок изображал грифона, пожирающего оленя. Он задрожал. Собаки заворчали, почувствовав его слабость. Кровавое Сердце выкрикнул что-то, и Санглант напрягся, готовый к бою. Никто не сможет сказать, что он не боролся до последнего дыхания.
Но внимание Кровавого Сердца сосредоточилось на другом. Он вызвал одного из своих сыновей, того, который носил на груди кольцо Единства. Молодой и стройный, он был гораздо тоньше своих братьев. Он чем-то неуловимо отличался от остальных, Санглант не мог определить, чем именно.
Кровавое Сердце показал на сокровища, лежавшие, как опавшие листья, у его ног. Он говорил, обращаясь к этому сыну. Что он принес?
Остальные Эйка взвыли, собаки зарычали и залаяли. Никогда не покидая город, он, конечно же, не мог ничего добыть за его пределами. Но если он был в немилости, то, возможно, наступил момент, который Кровавое Сердце счел подходящим для разрешения конфликта.
Молодой Эйка спокойно стоял, не обращая внимания на вой и насмешки. Наконец, заметив, что вопли не производят на него видимого впечатления, присутствующие затихли. Эйка еще немного помолчал, затем заговорил, обращаясь только к отцу. Удивительно, но он говорил на хорошем вендарском языке.
— Я принес тебе самое ценное сокровище, — сказал он таким же ясным голосом, как тон флейты из человеческих костей, на которой его отец играл каждый день. — Мудрость.
— Мудрость! — Кровавое Сердце ухмыльнулся, в зубах сверкнули самоцветы. — Что бы это было такое?
— Кто еще из твоих сыновей говорит на языке людей?
— А зачем это им? Какая нам нужда в людях? Они слабы, а кто слаб, должен умереть. Мы возьмем у них то, что нам надо, и пойдем нашим путем.
— Они пока еще не умерли. — Эйка не смотрел в сторону Сангланта. — Люди многочисленны, как мухи на трупе. Мы сильнее, но нас намного меньше.
Остальные забеспокоились, слушая разговор, которого не понимали.
— Так что же, что нас меньше? Ведь они слабее. — К удивлению Сангланта, Кровавое Сердце тоже говорил по-вендарски. — Мы убиваем по двадцать человек за каждого убитого из наших братьев.
— А зачем нам убивать так много, если мы можем получить больше, убивая меньше?
Смех Кровавого Сердца звучал долго и зловеще, вызывая эхо под кровлей собора. Вдруг он плюнул под ноги молодому Эйка:
— Возвращайся в Рикин-фьорд. Ты слишком молод для походной жизни. Плен ослабил тебя, ты не способен сражаться. Отправляйся домой и оставайся с Матерями. Покажи себя там, в окрестностях фьорда, подчини мне соседние племена, и, может быть, я разрешу тебе вернуться. Но пока ты у меня в немилости, пусть никто из моих сыновей не говорит с тобой на языке настоящего народа, а только на языке слабых. Я сказал.
Он повернулся, плюнул в сторону Сангланта и опустился на трон. Жрец дрожащим голосом перевел его слова. Разразился ужасный шум. Вопли, смех, ругань, топот, стук копий об пол. У Сангланта заложило уши.
Принц Эйка стоял неподвижно, не обращая внимания на насмешки и оскорбления. Когда Кровавое Сердце начал распределение добычи среди солдат, он повернулся и вышел, не оглядываясь, наружу. Дыхание ветра коснулось губ Сангланта. Он слизнул его, почувствовав капли влаги пересохшим языком.
Возможность свободно уйти, пусть даже будучи в немилости.Безумие нахлынуло, как туча, закрывающая солнце. На этот раз он справился. Он не хотел показывать всем свое безумие, не хотел вести себя как животное. Собаки окружили его, и черная туча отступила. Он забыл все, кроме страха. Страха остаться здесь, на цепи, навсегда.
3
Яркий осенний свет струился сквозь окна школы, окутывая Айвара сонным теплом. Он клюнул носом, но как раз успел выпрямиться, когда наставник задержался возле него.
— Мундус, мунде, мунди, мундо, мундум, мундо, Айвар. Если ты сосредоточишься, ты с легкостью осилишь дарийский. Эрменрих, повнимательнее. Да, Болдуин, неплохо, побольше практики. Смотри, здесь «мунди» вместо «мундо», звательный падеж.
Наставник подошел к послушникам второго года, которые неплохо знали дарийский язык старой империи Дарья, а ныне — язык дайсанитской церкви. Правда, не лучше, чем Зигфрид: тот уже бегло говорил и свободно читал по-дарийски.
Айвар зевнул и с трудом нацарапал слово на своей вощаной дощечке. Грамота давалась ему нелегко. Он выучил буквы, лишь попав в монастырь. «Мундус» — мир, вселенная. Именно там, в миру, хотел бы быть Айвар сейчас, за стенами монастыря. Он заерзал, стараясь устроиться поудобнее на жесткой деревянной скамье, ему это не удалось. Нельзя устроиться поудобнее там, где тебе все время неудобно из-за сознания собственного несовершенства перед лицом Божьего величия.
Он попытался сесть так, чтобы солнце светило на него. Тепло проникало сквозь грубую ткань его робы. Его разморило, и Айвар задремал над своей дощечкой, в то время как наставник рассказывал послушникам третьего года об элегантном стиле «Божьего города» святой Августины.
Что-то ткнуло Айвара в ногу, он дернулся, выронив стилос, упавший на каменный пол с громким стуком.
На этот раз ему повезло, в отличие от вчерашнего дня, когда его наказали за чрезмерное любопытство, проявленное им в отношении женской части монастыря. Эрменрих — это он пихнул Айвара — сделал знак рукой: «Смотри!»
Наставник отошел к двери и тихо разговаривал о чем-то с братом Методиусом, приором мужской половины и помощником матери Схоластики. Наконец он повернулся к ученикам и подал знак, чтобы они встали.
Они повиновались. Айвар нагнулся и поднял стилос, не рискуя быть наказанным за невнимательность.
Брат Методиус выступил вперед:
— Вам оказана честь присутствовать при прибытии нашего монарха, короля Генриха. Сохраняйте молчание, прошу вас, и держите головы смиренно опущенными. — Его глаза сверкнули, и Айвару показалось, что добрый брат подавил улыбку. — Без сомнения, Владычица и Господь простят вам один взгляд на королевскую процессию, если вы еще недостаточно сильны, чтобы противостоять искушению.
На языке жестов, уже освоенном послушниками, он предложил им выйти. Они привычно построились в ряды. Даже Зигфрид горел желанием посмотреть на короля.
Айвар никогда раньше не видел короля. Хартс-Рест и северные провинции Вендара лежали слишком далеко на севере и были слишком бедны, чтобы удостоиться монаршего внимания. Графы северных провинций могли править по своему произволу, если только не вступали в прямой конфликт с политикой центральной власти. За всю жизнь Айвара такого не случалось, но его отец, граф Харл, вспоминал, что много лет назад, во времена молодого Арнульфа, на севере вспыхнуло восстание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148