ель, сосна, береза. Вскоре сосна и ель исчезли, затем и березовый лес измельчал и сошел на нет. Он достиг фьолла, открытого плато, на котором находится дом Мудроматерей. Ветер хищно треплет его снежно-белые волосы. Поверхность плато покрыта инеем.
Старая Мать — его мать и тетка одновременно — направила его сюда. «Обратись к ним, беспокойный, — сказала она. — Их слова мудрее моих».
Он застал младшую из Матерей еще в пути, она стремилась к своему месту рядом с остальными, виднеющимися в отдалении, подобно мощным колоннам, окружающим впадину, до блеска отполированную сияющими нитями гнездовий паутины ледяных камнеедов. Но он не собирается подставлять себя их ядовитым жалам.
Вместо этого он останавливается возле самой молодой из Мудроматерей, еще не достигшей места совета. Хотя она передала нож решения его Староматери еще до того, как он вылупился из яйца, ей понадобились все эти годы, чтобы покрыть то расстояние, которое он преодолел за время бодрой утренней прогулки. Но она, как и ее матери, как и матери ее матерей, выросла из того же вещества, из которого вырублены кости земли. У нее нет причин спешить. Она увидит столько времен года, сколько ему и во сне не приснится. Еще долго после того, как кости ее затвердеют, мысли будут продолжать странствовать по прежним, земным, путям, пока наконец она полностью не отойдет во фьолл небес.
Он опустился перед ней на колени. Приношения его драгоценны своею хрупкостью, ничего твердого, прочного, постоянного: крохотный цветок, выросший в укрытой скалами ложбинке; пушистый локон новорожденного ребенка Мягкотелых, умершего лишь этой ночью; остатки скорлупы яйца из фьолла Хаконин; тонюсенькая косточка мелкой птички, такая, на каких колдун выцарапывает письмена, чтобы читать шаги будущего.
— Мудромать, — обращается он к ней, — выслушай мои слова. Дай ответ на мой вопрос. — Он молчит и ждет. Чтобы беседовать с Мудроматерью, надо иметь терпение. И не только из-за ледяных камнеедов.
Она движется по тропе так медленно, что кажется ему неподвижной. Но, если прийти через неделю, поросший лишайником валун рядом с ней окажется уже на палец дальше. Так же они слушают, так же говорят. Меры их много длиннее, чем его собственные. Может быть, потеряв связь с племенем, передав нож, они теперь с трудом понимают слова внуков, говорящих и двигающихся так быстро и живущих так мало, не больше сорока оборотов солнца.
Ее голос похож на отголосок дальней лавины, он должен напрягаться, чтобы ее услышать.
— Говори, дитя.
Старомать слышала из южных стран. Кровавое Сердце собирает армию, всех Детей Скал, для кампании против Мягкотелых. Если я соберу ладьи, всех, кого собрал, и с попутным ветром отправлюсь на юг, останусь ли я по-прежнему в немилости? Что лучше: остаться здесь, мало чем рискуя, или отправиться туда и подвергнуться большому риску?
Ветер выметает скалистое плато. Скалы — единственное украшение, которое делает это место достойным вместилищем мудрости старших Матерей — всех, кроме Первоматери, исчезнувшей давным-давно. Внизу шепчутся деревья, множество голосов на ветру. Нерешительно появляются и тут же подхватываются ветром снежинки. Скоро потеплеет, прольются весенние дожди, а после этого море откроет путь на юг.
Ее голос, почти не воспринимаемый слухом, отдается в земле под ногами:
— Пусть ведет тебя то, что первым появится перед твоими глазами.
Его меднокожая рука еще покоится на ее грубой, шероховатой. Он чувствует резкий укол, как будто рядом ударила молния, и резко убирает руку. Его приношения плавятся и всасываются в кожу Мудроматери, как мед в рыхлую землю, медленно, но неотвратимо. Беседа окончена.
Он послушно встает. Она ответила, так что нет необходимости идти далее по фьоллу, в зубы ветру, обращаться к остальным там, где они собрались, чтобы упокоиться в полноте времен.
Он отворачивается от ветра и идет вниз по бело-зеленому зимнему лесу. Оставив лес позади, он шагает по пастбищам братьев и дядьев, мимо загонов с их рабами. Знакомые, привычные глазам виды. Овцы и козы, сбивающиеся вместе, чтобы согреться, добывающие корм из-под снега; коровы, согнанные в отгороженные от собак коровники; мелькающие в тени деревьев свиньи; рабы в их жалких загонах.
Но вот он подходит к собственной усадьбе, к свежим постройкам из дерна и дерева. Странная процессия вьется между деревьями. Он тайно следует за ними, наблюдая за небольшой группой рабов. Их шестеро, один несет крохотный сверток драгоценной ткани; что внутри — не видно. Их трудно различить, но двоих он сразу узнает даже издалека. Это мужчина по имени Отто и женщина, которую зовут Урсулина, жрица. Эти двое стали чем-то вроде вождя и Староматери для остальных Мягкотелых, его рабов. В течение зимы он наблюдал за их действиями, как они организовали стадо в племя. Ему интересно было следить за этим. Интересно ему и сейчас.
Процессия подходит к просеке. Здесь вертикально торчат из земли грубые камни. Это место отведено рабам, здесь им предоставлена относительная свобода, как и в имениях других Детей Скал. У рабов есть свои привычки и обычаи, хоть и бесполезные. Теперь он видит, что они собирались делать. Они вырыли в земле яму и опускают туда тело новорожденного, умершего ночью. Женщина-жрица поет тонким голосом, присутствующие плачут. Он пробовал слезы Мягкотелых, на вкус они соленые, как вода океана. Возможно ли, что их Бог Кольца научил их чему-то из истинной жизни Вселенной?
Он наблюдает. Должен ли он воспринять это событие как знамение? Что могут предвещать эти похороны? Его собственную смерть, если он вернется к армии отца? Смерть Мягкотелых, на которых нападет Кровавое Сердце?
Рисковать больше или меньше?
Глядя на рабов сквозь ветви деревьев, он понимает, что всегда знал ответ. Он слишком беспокоен, чтобы остаться. Смерть всего лишь изменение бытия, она не начало и не конец, вне зависимости от того, что думают эти Мягкотелые. Он вернется в Хундзе, в Гент.
Процессия возвращается, проходит мимо. Одна из ее участниц, молодая самка с заплаканными глазами и хрупким телом, еще плачет солеными слезами, хотя остальные жестами и уговорами стараются эти слезы остановить. Это из ее тела вышел на свет младенец? А если так, то как он попал туда? Неужели они такие же, как звери в лесу, так же рождают и так же выкармливают детенышей? И все же, хотя Мягкотелые многим напоминают диких лесных зверей, они не совсем такие же. Они разговаривают, как мы. Они поднимают глаза вверх, к фьоллу небес, и размышляют о своем земном пути. Так же, как и мы. И они могут то, чего не может ни один зверь, ни птица, ни Дети Скал, ни малые родичи земли или океана.
Они плачут.
Алан проснулся в глубокой тишине цитадели Лавас, в темноте и холоде зимней ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Старая Мать — его мать и тетка одновременно — направила его сюда. «Обратись к ним, беспокойный, — сказала она. — Их слова мудрее моих».
Он застал младшую из Матерей еще в пути, она стремилась к своему месту рядом с остальными, виднеющимися в отдалении, подобно мощным колоннам, окружающим впадину, до блеска отполированную сияющими нитями гнездовий паутины ледяных камнеедов. Но он не собирается подставлять себя их ядовитым жалам.
Вместо этого он останавливается возле самой молодой из Мудроматерей, еще не достигшей места совета. Хотя она передала нож решения его Староматери еще до того, как он вылупился из яйца, ей понадобились все эти годы, чтобы покрыть то расстояние, которое он преодолел за время бодрой утренней прогулки. Но она, как и ее матери, как и матери ее матерей, выросла из того же вещества, из которого вырублены кости земли. У нее нет причин спешить. Она увидит столько времен года, сколько ему и во сне не приснится. Еще долго после того, как кости ее затвердеют, мысли будут продолжать странствовать по прежним, земным, путям, пока наконец она полностью не отойдет во фьолл небес.
Он опустился перед ней на колени. Приношения его драгоценны своею хрупкостью, ничего твердого, прочного, постоянного: крохотный цветок, выросший в укрытой скалами ложбинке; пушистый локон новорожденного ребенка Мягкотелых, умершего лишь этой ночью; остатки скорлупы яйца из фьолла Хаконин; тонюсенькая косточка мелкой птички, такая, на каких колдун выцарапывает письмена, чтобы читать шаги будущего.
— Мудромать, — обращается он к ней, — выслушай мои слова. Дай ответ на мой вопрос. — Он молчит и ждет. Чтобы беседовать с Мудроматерью, надо иметь терпение. И не только из-за ледяных камнеедов.
Она движется по тропе так медленно, что кажется ему неподвижной. Но, если прийти через неделю, поросший лишайником валун рядом с ней окажется уже на палец дальше. Так же они слушают, так же говорят. Меры их много длиннее, чем его собственные. Может быть, потеряв связь с племенем, передав нож, они теперь с трудом понимают слова внуков, говорящих и двигающихся так быстро и живущих так мало, не больше сорока оборотов солнца.
Ее голос похож на отголосок дальней лавины, он должен напрягаться, чтобы ее услышать.
— Говори, дитя.
Старомать слышала из южных стран. Кровавое Сердце собирает армию, всех Детей Скал, для кампании против Мягкотелых. Если я соберу ладьи, всех, кого собрал, и с попутным ветром отправлюсь на юг, останусь ли я по-прежнему в немилости? Что лучше: остаться здесь, мало чем рискуя, или отправиться туда и подвергнуться большому риску?
Ветер выметает скалистое плато. Скалы — единственное украшение, которое делает это место достойным вместилищем мудрости старших Матерей — всех, кроме Первоматери, исчезнувшей давным-давно. Внизу шепчутся деревья, множество голосов на ветру. Нерешительно появляются и тут же подхватываются ветром снежинки. Скоро потеплеет, прольются весенние дожди, а после этого море откроет путь на юг.
Ее голос, почти не воспринимаемый слухом, отдается в земле под ногами:
— Пусть ведет тебя то, что первым появится перед твоими глазами.
Его меднокожая рука еще покоится на ее грубой, шероховатой. Он чувствует резкий укол, как будто рядом ударила молния, и резко убирает руку. Его приношения плавятся и всасываются в кожу Мудроматери, как мед в рыхлую землю, медленно, но неотвратимо. Беседа окончена.
Он послушно встает. Она ответила, так что нет необходимости идти далее по фьоллу, в зубы ветру, обращаться к остальным там, где они собрались, чтобы упокоиться в полноте времен.
Он отворачивается от ветра и идет вниз по бело-зеленому зимнему лесу. Оставив лес позади, он шагает по пастбищам братьев и дядьев, мимо загонов с их рабами. Знакомые, привычные глазам виды. Овцы и козы, сбивающиеся вместе, чтобы согреться, добывающие корм из-под снега; коровы, согнанные в отгороженные от собак коровники; мелькающие в тени деревьев свиньи; рабы в их жалких загонах.
Но вот он подходит к собственной усадьбе, к свежим постройкам из дерна и дерева. Странная процессия вьется между деревьями. Он тайно следует за ними, наблюдая за небольшой группой рабов. Их шестеро, один несет крохотный сверток драгоценной ткани; что внутри — не видно. Их трудно различить, но двоих он сразу узнает даже издалека. Это мужчина по имени Отто и женщина, которую зовут Урсулина, жрица. Эти двое стали чем-то вроде вождя и Староматери для остальных Мягкотелых, его рабов. В течение зимы он наблюдал за их действиями, как они организовали стадо в племя. Ему интересно было следить за этим. Интересно ему и сейчас.
Процессия подходит к просеке. Здесь вертикально торчат из земли грубые камни. Это место отведено рабам, здесь им предоставлена относительная свобода, как и в имениях других Детей Скал. У рабов есть свои привычки и обычаи, хоть и бесполезные. Теперь он видит, что они собирались делать. Они вырыли в земле яму и опускают туда тело новорожденного, умершего ночью. Женщина-жрица поет тонким голосом, присутствующие плачут. Он пробовал слезы Мягкотелых, на вкус они соленые, как вода океана. Возможно ли, что их Бог Кольца научил их чему-то из истинной жизни Вселенной?
Он наблюдает. Должен ли он воспринять это событие как знамение? Что могут предвещать эти похороны? Его собственную смерть, если он вернется к армии отца? Смерть Мягкотелых, на которых нападет Кровавое Сердце?
Рисковать больше или меньше?
Глядя на рабов сквозь ветви деревьев, он понимает, что всегда знал ответ. Он слишком беспокоен, чтобы остаться. Смерть всего лишь изменение бытия, она не начало и не конец, вне зависимости от того, что думают эти Мягкотелые. Он вернется в Хундзе, в Гент.
Процессия возвращается, проходит мимо. Одна из ее участниц, молодая самка с заплаканными глазами и хрупким телом, еще плачет солеными слезами, хотя остальные жестами и уговорами стараются эти слезы остановить. Это из ее тела вышел на свет младенец? А если так, то как он попал туда? Неужели они такие же, как звери в лесу, так же рождают и так же выкармливают детенышей? И все же, хотя Мягкотелые многим напоминают диких лесных зверей, они не совсем такие же. Они разговаривают, как мы. Они поднимают глаза вверх, к фьоллу небес, и размышляют о своем земном пути. Так же, как и мы. И они могут то, чего не может ни один зверь, ни птица, ни Дети Скал, ни малые родичи земли или океана.
Они плачут.
Алан проснулся в глубокой тишине цитадели Лавас, в темноте и холоде зимней ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148