Кроме того, говаривала тетя Бел, «того, чей меч длиннее, надо встречать вежливо».
Алана откровенно рассматривали. Он смутился и опустил глаза, но время от времени до него доносились обрывки разговора, в котором упоминалось его имя.
Они въехали на огороженную частоколом территорию деревни и остановились у церкви, построенной на деньги богатых семей Осны, хотя их богатство не могло соперничать с тем, что он видел во дворце епископа Констанции.
Дома из грубых бревен, обмазанные глиной, выглядели жалко по сравнению с дворцами аристократов, но были добротно построены. Он чувствовал себя уютно в таком доме. Хотя раньше ему не приходило в голову, что здесь сильно пахнет рыбой.Что заставляло его теперь смотреть на Осну иначе — гордость или горький опыт?
Дьякон Мирия приветствовала графа. Лавастин спешился, Алан поспешно сделал то же самое. Он смотрел вокруг и повсюду встречал взгляды людей, среди которых вырос.
Но он не заметил ни одного члена своей семьи.
Теперь это не моя семья.
— Добро пожаловать, милорд, — говорила дьякон Мирия. — Мы приготовили вам уютные помещения. — Она повела их к дому госпожи Гарии. Войско распределили по другим домам.
Почему они не почтили своим присутствием тетю Бел?
Вход в дом тети Бел был виден с дороги. На пороге стояла женщина, держа в одной руке ковш и в другой — ребенка. Это была не тетя Бел.
Почему на крыльце дома тети Бел стояла дочь старой госпожи Гарии?
Темнело. Гария с дочерьми накрывали на стол, за которым графу и его наследнику должны были прислуживать ее сыновья и внуки.
По меркам Осны, трапеза была роскошной, но все равно не шла ни в какое сравнение с пиром во дворце леди Альдегунды. Хлеб не слишком белый, меню в основном состояло из рыбы; подали лишь два мясных блюда — свинину и говядину, приправленные перцем и местными травами; на десерт — яблоки, запеченные в меду. Алан покраснел, вспомнив служанку леди Альдегунды.
Выбрав момент, госпожа Гария обратилась к графу Лавастину с просьбой принять в свою гвардию ее старшего внука:
— Нелегко, милорд, пристроить такое количество внуков. Владычица наша благословила мой род множеством здоровых детей. Девочки унаследуют мастерскую, а построить еще одну ладью, как делают другие, — ее взгляд скользнул по лицу Алана, — мы пока не в состоянии. Мальцу уже исполнилось шестнадцать. Я надеюсь, вы почтите нас своим вниманием.
Почтите нас своим вниманием.
При этих словах все взгляды обратились к Алану.
— Я… — начал было он.
Лавастин поднял руку, и Алан замолчал.
— Весной я оценю ситуацию и пошлю весть со своей управляющей, госпожой Дуодой, когда она отправится в объезд графства.
Ужас вдруг вскочил, оскалив зубы, госпожа Гария испуганно отпрянула. Алан успокоил собаку. Тоска ткнулась головой ему в ладонь, напрашиваясь на ласку. Внимание присутствующих вновь обратилось к столу.
После ужина граф начал расспрашивать местных жителей об Эйка.
Две ладьи дикарей появились на следующее лето после разорения монастыря, еще три судна — прошлым летом, но все они направлялись в пролив Осна, мимо островов. О сожженных деревнях сообщений не было, о зимовках Эйка тоже никто не слышал. Лесник, один из племянников госпожи Гарии, не обнаружил их следов на расстоянии двух дней хода в обоих направлениях по берегу.
Лавастин подробно расспрашивал купцов. Никто из них не встречал Эйка, однако они сообщили о четырех ладьях дикарей, появившихся к северу от торгового порта Медемалахи, но к порту лодки не приближались. Один из салийских городов выдержал двухмесячную осаду Эйка. На исходе лета в Медемалаху приплыла лодка с беженцами из монастыря на острове. Беглецы рассказывали всякие ужасы о нападении Эйка, о бойне и грабеже.
Алан слушал, с трудом удерживаясь, чтобы не спросить о Генри. Почему он не сидит здесь вместе с купцами Осны? Что случилось с его семьей?
Теперь это больше не его семья.
Графу и Алану была отведена кровать госпожи Гарии. Слуги улеглись на тюфяках и на полу. В доме приятно пахло деревом, дымом от очага и простоквашей, а из дальнего конца доносился запах домашних животных. Все это напомнило Алану детство. Он много лет спокойно спал в таком доме.
Утром, когда все уже было готово к отъезду, юноша подошел к дьякону Мирии:
— А где Белла и Генри? Что с ними и с семьей?
— Алан! — Лавастин уже был в седле и ждал, когда сын присоединится к нему.
— Это хорошо, Алан, мой мальчик, что ты вспомнил о них, — ответила Мирия, скептически улыбнувшись, и добавила, как бы вспомнив, с кем говорит: — Милорд.
— Но где они?
— В доме прежнего управляющего. Каждую неделю они ходят к обедне, но многие не могут простить им их везения.
— Алан!
— Спасибо! — Он чуть не поцеловал старуху за добрую весть, но подумал, что в его теперешнем положении ему не следует так поступать. Она с достоинством наклонила голову.
Он вскочил на лошадь. Деревенские детишки со смехом и визгом некоторое время бежали за войском графа.
— О чем ты спрашивал?
Они проезжали мимо зимних загонов для скота. За южными воротами находилась небольшая кожевенная мастерская и скотобойня. Алан зажал нос, пока они не миновали этот участок. Лавастин не обратил на запах никакого внимания.
— Я спрашивал о моей приемной семье, — ответил наконец Алан, опуская руку. — Я узнал, куда они переселились.
— Они куда-нибудь уехали? — равнодушно спросил Лавастин, хотя переезд состоятельной семьи был делом почти неслыханным.
Они переехали в дом управляющего, — заторопился Алан. — Это небольшая усадьба, построенная в правление императора Тайлефера. Еще до основания порта. Там жил старик, внук последнего управляющего, но он уже не вел хозяйства и не держал слуг, поля запустели, судоходство прекратилось, хотя у дома хороший причал.
— К чему ты клонишь, сын?
Дорога впереди раздваивалась, основной путь вел к югу, а далее — на восток, к резиденции графа.
— Правая дорога ведет к дому управляющего в скрытой долине на берегу бухты.
— И?
Но Алан знал, что он никогда себе не простит, если не воспользуется случаем повидаться с ними.
— Я прошу тебя, отец, навестить их.
Лавастин молчал. У него был вид человека, которому сказали, что его жена только что родила ему щенка вместо ребенка. Но перед развилкой он придержал лошадь.
Алан затаил дыхание.
— Прошу тебя, — выпалил он, не в силах сдержаться. — Лишь один раз.
По лицу Лавастина нельзя было понять, что он думает. Немногословие и скупые жесты графа никогда не выдавали его истинных мыслей, опровергая учение Церкви, что внешний облик человека отражает его внутреннюю сущность. Лишь брат Агиус считал иначе: ему долгое время удавалось скрывать свою приверженность еретической доктрине о смерти и искуплении Благословенного Дайсана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Алана откровенно рассматривали. Он смутился и опустил глаза, но время от времени до него доносились обрывки разговора, в котором упоминалось его имя.
Они въехали на огороженную частоколом территорию деревни и остановились у церкви, построенной на деньги богатых семей Осны, хотя их богатство не могло соперничать с тем, что он видел во дворце епископа Констанции.
Дома из грубых бревен, обмазанные глиной, выглядели жалко по сравнению с дворцами аристократов, но были добротно построены. Он чувствовал себя уютно в таком доме. Хотя раньше ему не приходило в голову, что здесь сильно пахнет рыбой.Что заставляло его теперь смотреть на Осну иначе — гордость или горький опыт?
Дьякон Мирия приветствовала графа. Лавастин спешился, Алан поспешно сделал то же самое. Он смотрел вокруг и повсюду встречал взгляды людей, среди которых вырос.
Но он не заметил ни одного члена своей семьи.
Теперь это не моя семья.
— Добро пожаловать, милорд, — говорила дьякон Мирия. — Мы приготовили вам уютные помещения. — Она повела их к дому госпожи Гарии. Войско распределили по другим домам.
Почему они не почтили своим присутствием тетю Бел?
Вход в дом тети Бел был виден с дороги. На пороге стояла женщина, держа в одной руке ковш и в другой — ребенка. Это была не тетя Бел.
Почему на крыльце дома тети Бел стояла дочь старой госпожи Гарии?
Темнело. Гария с дочерьми накрывали на стол, за которым графу и его наследнику должны были прислуживать ее сыновья и внуки.
По меркам Осны, трапеза была роскошной, но все равно не шла ни в какое сравнение с пиром во дворце леди Альдегунды. Хлеб не слишком белый, меню в основном состояло из рыбы; подали лишь два мясных блюда — свинину и говядину, приправленные перцем и местными травами; на десерт — яблоки, запеченные в меду. Алан покраснел, вспомнив служанку леди Альдегунды.
Выбрав момент, госпожа Гария обратилась к графу Лавастину с просьбой принять в свою гвардию ее старшего внука:
— Нелегко, милорд, пристроить такое количество внуков. Владычица наша благословила мой род множеством здоровых детей. Девочки унаследуют мастерскую, а построить еще одну ладью, как делают другие, — ее взгляд скользнул по лицу Алана, — мы пока не в состоянии. Мальцу уже исполнилось шестнадцать. Я надеюсь, вы почтите нас своим вниманием.
Почтите нас своим вниманием.
При этих словах все взгляды обратились к Алану.
— Я… — начал было он.
Лавастин поднял руку, и Алан замолчал.
— Весной я оценю ситуацию и пошлю весть со своей управляющей, госпожой Дуодой, когда она отправится в объезд графства.
Ужас вдруг вскочил, оскалив зубы, госпожа Гария испуганно отпрянула. Алан успокоил собаку. Тоска ткнулась головой ему в ладонь, напрашиваясь на ласку. Внимание присутствующих вновь обратилось к столу.
После ужина граф начал расспрашивать местных жителей об Эйка.
Две ладьи дикарей появились на следующее лето после разорения монастыря, еще три судна — прошлым летом, но все они направлялись в пролив Осна, мимо островов. О сожженных деревнях сообщений не было, о зимовках Эйка тоже никто не слышал. Лесник, один из племянников госпожи Гарии, не обнаружил их следов на расстоянии двух дней хода в обоих направлениях по берегу.
Лавастин подробно расспрашивал купцов. Никто из них не встречал Эйка, однако они сообщили о четырех ладьях дикарей, появившихся к северу от торгового порта Медемалахи, но к порту лодки не приближались. Один из салийских городов выдержал двухмесячную осаду Эйка. На исходе лета в Медемалаху приплыла лодка с беженцами из монастыря на острове. Беглецы рассказывали всякие ужасы о нападении Эйка, о бойне и грабеже.
Алан слушал, с трудом удерживаясь, чтобы не спросить о Генри. Почему он не сидит здесь вместе с купцами Осны? Что случилось с его семьей?
Теперь это больше не его семья.
Графу и Алану была отведена кровать госпожи Гарии. Слуги улеглись на тюфяках и на полу. В доме приятно пахло деревом, дымом от очага и простоквашей, а из дальнего конца доносился запах домашних животных. Все это напомнило Алану детство. Он много лет спокойно спал в таком доме.
Утром, когда все уже было готово к отъезду, юноша подошел к дьякону Мирии:
— А где Белла и Генри? Что с ними и с семьей?
— Алан! — Лавастин уже был в седле и ждал, когда сын присоединится к нему.
— Это хорошо, Алан, мой мальчик, что ты вспомнил о них, — ответила Мирия, скептически улыбнувшись, и добавила, как бы вспомнив, с кем говорит: — Милорд.
— Но где они?
— В доме прежнего управляющего. Каждую неделю они ходят к обедне, но многие не могут простить им их везения.
— Алан!
— Спасибо! — Он чуть не поцеловал старуху за добрую весть, но подумал, что в его теперешнем положении ему не следует так поступать. Она с достоинством наклонила голову.
Он вскочил на лошадь. Деревенские детишки со смехом и визгом некоторое время бежали за войском графа.
— О чем ты спрашивал?
Они проезжали мимо зимних загонов для скота. За южными воротами находилась небольшая кожевенная мастерская и скотобойня. Алан зажал нос, пока они не миновали этот участок. Лавастин не обратил на запах никакого внимания.
— Я спрашивал о моей приемной семье, — ответил наконец Алан, опуская руку. — Я узнал, куда они переселились.
— Они куда-нибудь уехали? — равнодушно спросил Лавастин, хотя переезд состоятельной семьи был делом почти неслыханным.
Они переехали в дом управляющего, — заторопился Алан. — Это небольшая усадьба, построенная в правление императора Тайлефера. Еще до основания порта. Там жил старик, внук последнего управляющего, но он уже не вел хозяйства и не держал слуг, поля запустели, судоходство прекратилось, хотя у дома хороший причал.
— К чему ты клонишь, сын?
Дорога впереди раздваивалась, основной путь вел к югу, а далее — на восток, к резиденции графа.
— Правая дорога ведет к дому управляющего в скрытой долине на берегу бухты.
— И?
Но Алан знал, что он никогда себе не простит, если не воспользуется случаем повидаться с ними.
— Я прошу тебя, отец, навестить их.
Лавастин молчал. У него был вид человека, которому сказали, что его жена только что родила ему щенка вместо ребенка. Но перед развилкой он придержал лошадь.
Алан затаил дыхание.
— Прошу тебя, — выпалил он, не в силах сдержаться. — Лишь один раз.
По лицу Лавастина нельзя было понять, что он думает. Немногословие и скупые жесты графа никогда не выдавали его истинных мыслей, опровергая учение Церкви, что внешний облик человека отражает его внутреннюю сущность. Лишь брат Агиус считал иначе: ему долгое время удавалось скрывать свою приверженность еретической доктрине о смерти и искуплении Благословенного Дайсана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148