— Я использую любое оружие, которое мне доступно.Ты носишь их эмблему у своего сердца, — говорит она, и ее сыновья и братья бормочут, замечая деревянное кольцо, висящее на железной цепочке.
— Она означает, что я понимаю их. Я могу появляться в их снах.
— Ты поднимался к Мудроматерям. Слышу это в твоем голосе, вижу это их зрением. У них одни глаза со скелетом земли. Ты терпелив в поисках мудрости, мысли твои сильны. Но имени у тебя нет. Кровавое Сердце — могучий колдун. У него есть имя, как и подобает могучему магу.
Он почтительно склоняет голову. Он не настолько глуп, чтобы оспаривать законы, управляющие Детьми Скал. Да, у него нет имени. Но разве Алан Хенриссон не дал ему имя? Разве не называли его люди Пятым Сыном», думая, что это имя? Он будет терпеливым. Терпение — сила Мудроматерей, сила земли.
Старомать Хаконин достает из кожаного мешка нож решения.
— Если мои сыновья и братья будут сражаться на вашей стороне, если наши собаки побегут с вашими воинами и наши рабы будут работать на Кровавое Сердце, что выдадите мне взамен?
— Я победил вас.
— Этим ножом я вскрываю яйца. — Старомать подняла нож, солнце отразилось в его черном гладком лезвии. — Этот клинок способен перерезать кость и вскрыть каменную оболочку яйца. Этим ножом я отделяю слабое от сильного, и тоже самое делают мои сестры к северу и к югу отсюда. Это нож выбора жизни и смерти, а смерть ты победить не можешь, потому что сам смертен. Что ты мне дашь взамен? Чего ты хочешь? — спросил он.
Я дала жизнь дочерям. Одна начинает затвердевать. Ребра ее крепнут, и скоро ее время придет. Эти гнезда с моей кладкой ты рассеял, у нее будет мало братьев, чтобы следить за полями и пастбищами, чтобы защищать Хаконин. Я больше не дам кладки, а ее время еще не пришло. Пообещай мне, что, когда она даст жизнь дочерям, когда придет ее время заботиться о гнездах, которых ей много понадобится, чтобы поддержать силу племени, я пошлю за тобой и ты совершишь с ней ритуал. Гнезда Хаконин будут твоей работы.
— Только самец с именем может совершать ритуал с Младоматерью, — отвечает он осторожно, ощущая ускоренный ток крови в жилах. Такие слова, будучи произнесенными, не могут быть отменены. Опасно брать на себя то, что принадлежит немногим имеющим имя. Но эта Старомать знает, как знает и он сам, что со временем он станет одним из них. Он должен лишь быть терпеливым и безжалостным.
— Пройдет еще много сезонов, прежде чем я должна буду отправиться во фьолл, прежде чем она займет мое место. Пообещай мне это, и мы закрепим нашу сделку. Твое потомство для наших гнезд, наши сыны и братья для твоей армии.
— Я обещаю, — произнес он. — Я скрепляю свое слово кровью брата. — Он подозвал одну из собак, выругался, когда она цапнула его за руку, и схватил за шиворот, чтобы подтащить поближе. Зловонное дыхание ее пасти ударяет ему в лицо. Он разрезает горло собаки, жертвенная кровь льется на землю. Затем он роняет мертвое животное в лужу крови, забрызгавшей золотые, серебряные и фаянсовые украшения его набедренной брони.
Старомать приказывает одной из своих Быстродочерей стать перед ней на колени. Она запускает руку в густые волосы дочери и быстрым движением срезает их.
— Этим я подтверждаю нашу сделку. Спряди и скуй их, и пусть они будут на тебе, когда я тебя вызову.
Он подтверждает сделку. Ее сыновья и братья задирают головы, подставляя глотки, холодное зимнее солнце сверкает на гладкой металлической коже — медной, бронзовой, золотой, серебряной, серо-железной. Он улыбается, в его зубах сверкают драгоценные камни. Сегодня он добавит еще один. Как говорят в его народе, самоцветы что похвальба: раз показал — трудно удержаться.
Быстродочь подносит свои отрезанные волосы. Осторожно переступая через мертвых сестер, она подходит к нему и протягивает ему волосы. Он принимает тяжелые пряди, стараясь не потерять равновесие. Нигде больше нет такого чистого золота, даже глубоко под землей, в шахтах, вырытых гоблинами. Этим золотом он украсит новую набедренную броню, свою собственную, а не подаренную отцом.
— Алан! — Голос отца вырвал его из паутины сна.
Алан сел. Свет лился через открытое окно спальни, которую он делил с отцом и собаками. Другой лорд спал бы в окружении множества слуг, но это было не в обычае графов Лавас.
— Тебе что-то снилось, — сказал Лавастин, вставая и подходя к окну. Он закрыл ставни, в спальне потемнело. Снаружи было очень холодно. В комнате горели три жаровни — непозволительная роскошь. Алан потер руки, стряхивая сон. Он встал и начал одеваться. Собаки скреблись в дверь.
— Тебе что-то снилось, — повторил Лавастин.
— Снилось. — Алан обмотал икры полотняными лентами, натянул нижнюю шерстяную рубашку, сверху — еще одну, на куньем меху.
— Конечно, снова Эйка. — Лавастин всегда хотел услышать о дикарях.
Алан вдруг резко рассмеялся.
Воспоминание о последнем взгляде Генри еще досаждало ему, но по прошествии двух месяцев уже не причиняло боли. Здесь было слишком много дел. Зимой жизнь в крепости текла медленнее, чем летом. Он много тренировался, считая себя трусом. В следующий раз все будет не так, думал он. В следующий раз все будет иначе. Он присутствовал при разговорах Лавастина с управляющими, с клириками, с немногими путешественниками, которые отваживались пересекать страну зимой и на день-два задерживались в графском замке. Алан учился вести себя, как подобает лорду.
— Эйка, — признался Алан. — Пятый Сын. Мне кажется, он собирается жениться. Но не так, как это у нас принято.Лавастин молча смотрел на него, пока Алану не стало неуютно. Он подумал, что сказал что-то недостойное наследника графа.
— Что, отец? — спросил он, обеспокоенный молчанием Лавастина. Генри иногда молчал точно так же.
Лавастин улыбнулся:
— К слову пришлось. Мы уже обсуждали это, теперь пора действовать. Мы пошлем кузена Жоффрея ко двору короля Генриха.
Упоминание имени Жоффрея, который не скрывал своей неприязни к Алану, встревожило его.
— Ну-ну. — Он успокоил четырех собак, которым разрешалось спать в башне, в спальне хозяев. Привязав животных, он стукнул в дверь. Вошли слуги и, опасливо поглядывая на собак, внесли два кувшина с горячей водой, пахнущей мятой, тазики и полотенца, а также чистый закрытый горшок.
— Тебя самое время женить, Алан.
«Женить»! — Он подставил слугам лицо. Вода согревала. Вымытые пальцы пахли луговыми цветами. Он вспомнил о Таллии и наклонил голову, чтобы скрыть вспыхнувший на щеках румянец.
— Когда Жоффрей попросит для тебя у Генриха руки леди Таллии, король вынужден будет вспомнить о положении дел в Лавасе.
Все неприятные воспоминания о визите в поместье леди Альдегунды отступили, когда он услышал имя Таллии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148