Ей-богу, кину! Азовских дел не знает, астраханских тоже не знает, крымских не ведает, донские дела думному дьяку – потемки. Другие государства знают о беспорядках в посольских делах, а Лихачев, живя в Москве, не знает того, что обращение в Москве с иностранными послами худое. У нас-де все хорошо. С других государств спрашиваете, Земский собор собирали, выговор крымскому хану за наших же послов делали, едва не разорвали с царством, войну подвинули близко, а у самих порядка нет.
Лихачев стоял, покорно склонив голову, а тихий обычно царь, встав у кресла, воспламенялся все больше и больше.
– Ты ведаешь, что персидский царь, наш любительный друг, ответно грозится: я-де и над вами, и над другими вашими послами велю учинить такую же крепость. Ну каково нам слушать это?
– То весьма недобрые вести.
– «Недобрые»!.. Куда годится моя царская служба, если я даю указ торговать людям персидского царя в Казани, в Астрахани беспошлинно, а нет – с малыми пошлинами, а там дерут с них шкуру своими законами, а не царскими. Они набивают мошну деньгами, скотом, товарами, а царь за все один в ответе. Бери-ка, читай, думный дьяк, помимо тебя бумагу доставили. Писал сам персидский царь.
Лихачев стал читать:
– «В Астрахани, в Казани и в других городах моим торговым людям убытки чинят, пошлины с них берут вдвое и втрое против собственных товаров, а для меня товары покупать запрещают: грошовое дело птица ястреб, купил мне его мой торговый человек в Астрахани, а воеводы, не кто-нибудь, воеводы – ястреба у него отняли и того татарина, у кого купил ястреба, посадили в тюрьму: зачем-де ты, татарин, продавал заповедный царский товар!
Послы ваши русские привезли мне от тебя, государь, птиц в подарок, так я велю из них вырвать по перу, да и выпущу всех – пусть летят куда хотят… Я своим приказным людям, если они вашего торгового человека в убыток приводят, велю тотчас же брюхо распороть. Нам же торговые убытки нанося воеводы издавна, а им брюхо не распарывают…»
– Сладко читать? – спросил царь.
– Не сладко, – поднимая глаза, задумчиво сказал боярин. – При злом шахе Аббасе наших послов привезли отменно. Сам шах встречал Коробьина и Кувшинова – руки и глаза поднимал к небу и ласково и любезно говорил так: государство мое, и люди мои, и казна моя – все не мое, все божье да государя царя Михаила Федоровича, во всем волен бог да он, великий государь. Патриарху Филарету поднесли тогда Русам-бек и Булат-бек драгоценный подарок – икону Христову, похищенную в Грузии.
Федор Федорович Лихачев одним напоминанием об этом хотел укорить царя за письмо к шаху с выговором за ослушание посла Русам-бека. Русам-бек вернулся из Москвы в Персию и поплатился за свои непригожие дела головой.
Царь понял намек Лихачева.
– Больно хитер ты, боярин, – сердито сказал он, – далеко закинул поминальницу…
– Да, великий государь, я не об этом. В том была твоя воля царская, – поспешно проговорил боярин, кланяясь.
– О чем же?
– О том, великий государь, что не больно-то везет нам с послами на обе стороны.
– Нам и с думными дьяками не шибко везет, – сказал царь. – Иван Грамотин жил самовластьем, ослушанием – во всем был сведущ не в меру, все к своим рукам прибирал, прямо-таки за царя Русью правил… А ты, Федор Федорович, то ли ты юродивым прикидываешься, то ли ты и в самом деле ничего не смыслишь и не знаешь, что делается в Москве, в других государствах, в Крыму, на Дону, в Казани, в Астрахани?! Не больно завидно царю глядеть на тебя. Дела наши плохи! Знай только поворачивайся… Бери бумагу да поживее пиши! Время нас ждать не будет. Время идет. Пиши.
Царь медленно и грузно сел в кресло. Его отягощала тяжелая болезнь – водянка. Она все чаще делала царя злым и раздражительным.
– Предчувствую, – говорил он, – гроза над государством надвигается с черными тучами… Устоять бы нам, утихомирить бы врагов, порядки навести. Пиши!
Лихачев приготовился писать.
– Сегодня же с нашим письмом послать к Мирону Вельяминову на Воронеж гонца. Гнать ему коней денно и нощно, нигде не задерживаться, менять коней по надобности, по выносливости. Где надобно прикупать коней, если кони падут в дороге, прикупать не думая, дать деньги на то царские… Мирону немедля послать тайно верных людей на Дон и в Азов-город для проведывания, не собираются ли крымцы и турки в поход на наши украинные города.
– Записано, великий государь, – сказал Лихачев.
– А проведают всякие вести на Дону и в Азове – ехать им к Воронежу наспех опять же денно и нощно, не мешкая нигде ни часу.
– Записано.
– А кого он пошлет для проведывания вестей, писать нам в отписке в Посольский приказ. И отдать ту отписку тебе, Федору Лихачеву, да Максиму Матюшкину, да Григорию Львову. А послал бы Мирон для вестей на Дон поместного атамана Ивана Орефьева и Степана Паренова. Пройдохи ловкие, пролезут где хочешь… Пиши Мирону, что нам неведомо толком, что делается в Азове и на Дону.
– Записано.
– Пиши о том же в Тулу, воеводе князю Ивану Борисовичу Черкасскому, чтобы он так же тайно и спешно послал вестовщиков на Дон и в Азов, чтоб нам знать верно и подлинно, что делается на Дону.
– Да надо ли? – спросил Лихачев.
– Надо! По крайней мере не будем мы слепцами.
– Записано.
– То же пиши в Оскол воеводе Ивану Андреевичу Ржевскому. Пускай дознается вестей на Дону и немедля доставит нам все, что творится в Крыму, в Азове и на Дону. Кого пошлет, пусть поименно сообщит.
– Но для того нужны вестовщикам царские грамоты, – сказал Лихачев. – Езда без грамот ныне опасна.
– Опять свой голос подаешь?
– Да как же иначе, великий государь, я – думный дьяк.
– Как перечить царю, так ты – думный дьяк! А как дела вести да вести знать, так ты уж и не дьяк!
– Я… в дело сказать хотел… Ведь тех вестовщиков на дорогах будут хватать, лазутчиками считать, бить без всякой милости.
– Не будут бить! Пиши то же и воеводе на Валуйках Федору Ивановичу Голенищеву-Кутузову и воеводе в Астрахань… Не ведут ли там, на Волге, разбоя люди вольные?
– Поморим коней множество, – снова стал сокрушаться боярин Лихачев. Но не о конях тужил и сожалел боярин, а о себе: эко сколь дел сразу привалило. Спеши-поспевай! Не успел – отвечай! А дела-то всё срочные. Не спать теперь Лихачеву ни днем, ни ночью, не спать ему и тогда, когда боярская Москва после сытного обеда похрапывает.
– Коней, говоришь, поморим, – с издевкой сказал царь, – а я так думаю, что царей скорее поморят, государство разорят. Тут глаз держи недреманно. Еще пиши наши самые строгие царские грамоты донским казакам – почто они не дают о себе вестей? Жалованье схватили и молчат. Порох, свинец дали им, а они молчат. Так дело не пойдет. Послал крымский хан Бегадыр Гирей брата своего нурадына Сафат Гирея войной в украинные города, села.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Лихачев стоял, покорно склонив голову, а тихий обычно царь, встав у кресла, воспламенялся все больше и больше.
– Ты ведаешь, что персидский царь, наш любительный друг, ответно грозится: я-де и над вами, и над другими вашими послами велю учинить такую же крепость. Ну каково нам слушать это?
– То весьма недобрые вести.
– «Недобрые»!.. Куда годится моя царская служба, если я даю указ торговать людям персидского царя в Казани, в Астрахани беспошлинно, а нет – с малыми пошлинами, а там дерут с них шкуру своими законами, а не царскими. Они набивают мошну деньгами, скотом, товарами, а царь за все один в ответе. Бери-ка, читай, думный дьяк, помимо тебя бумагу доставили. Писал сам персидский царь.
Лихачев стал читать:
– «В Астрахани, в Казани и в других городах моим торговым людям убытки чинят, пошлины с них берут вдвое и втрое против собственных товаров, а для меня товары покупать запрещают: грошовое дело птица ястреб, купил мне его мой торговый человек в Астрахани, а воеводы, не кто-нибудь, воеводы – ястреба у него отняли и того татарина, у кого купил ястреба, посадили в тюрьму: зачем-де ты, татарин, продавал заповедный царский товар!
Послы ваши русские привезли мне от тебя, государь, птиц в подарок, так я велю из них вырвать по перу, да и выпущу всех – пусть летят куда хотят… Я своим приказным людям, если они вашего торгового человека в убыток приводят, велю тотчас же брюхо распороть. Нам же торговые убытки нанося воеводы издавна, а им брюхо не распарывают…»
– Сладко читать? – спросил царь.
– Не сладко, – поднимая глаза, задумчиво сказал боярин. – При злом шахе Аббасе наших послов привезли отменно. Сам шах встречал Коробьина и Кувшинова – руки и глаза поднимал к небу и ласково и любезно говорил так: государство мое, и люди мои, и казна моя – все не мое, все божье да государя царя Михаила Федоровича, во всем волен бог да он, великий государь. Патриарху Филарету поднесли тогда Русам-бек и Булат-бек драгоценный подарок – икону Христову, похищенную в Грузии.
Федор Федорович Лихачев одним напоминанием об этом хотел укорить царя за письмо к шаху с выговором за ослушание посла Русам-бека. Русам-бек вернулся из Москвы в Персию и поплатился за свои непригожие дела головой.
Царь понял намек Лихачева.
– Больно хитер ты, боярин, – сердито сказал он, – далеко закинул поминальницу…
– Да, великий государь, я не об этом. В том была твоя воля царская, – поспешно проговорил боярин, кланяясь.
– О чем же?
– О том, великий государь, что не больно-то везет нам с послами на обе стороны.
– Нам и с думными дьяками не шибко везет, – сказал царь. – Иван Грамотин жил самовластьем, ослушанием – во всем был сведущ не в меру, все к своим рукам прибирал, прямо-таки за царя Русью правил… А ты, Федор Федорович, то ли ты юродивым прикидываешься, то ли ты и в самом деле ничего не смыслишь и не знаешь, что делается в Москве, в других государствах, в Крыму, на Дону, в Казани, в Астрахани?! Не больно завидно царю глядеть на тебя. Дела наши плохи! Знай только поворачивайся… Бери бумагу да поживее пиши! Время нас ждать не будет. Время идет. Пиши.
Царь медленно и грузно сел в кресло. Его отягощала тяжелая болезнь – водянка. Она все чаще делала царя злым и раздражительным.
– Предчувствую, – говорил он, – гроза над государством надвигается с черными тучами… Устоять бы нам, утихомирить бы врагов, порядки навести. Пиши!
Лихачев приготовился писать.
– Сегодня же с нашим письмом послать к Мирону Вельяминову на Воронеж гонца. Гнать ему коней денно и нощно, нигде не задерживаться, менять коней по надобности, по выносливости. Где надобно прикупать коней, если кони падут в дороге, прикупать не думая, дать деньги на то царские… Мирону немедля послать тайно верных людей на Дон и в Азов-город для проведывания, не собираются ли крымцы и турки в поход на наши украинные города.
– Записано, великий государь, – сказал Лихачев.
– А проведают всякие вести на Дону и в Азове – ехать им к Воронежу наспех опять же денно и нощно, не мешкая нигде ни часу.
– Записано.
– А кого он пошлет для проведывания вестей, писать нам в отписке в Посольский приказ. И отдать ту отписку тебе, Федору Лихачеву, да Максиму Матюшкину, да Григорию Львову. А послал бы Мирон для вестей на Дон поместного атамана Ивана Орефьева и Степана Паренова. Пройдохи ловкие, пролезут где хочешь… Пиши Мирону, что нам неведомо толком, что делается в Азове и на Дону.
– Записано.
– Пиши о том же в Тулу, воеводе князю Ивану Борисовичу Черкасскому, чтобы он так же тайно и спешно послал вестовщиков на Дон и в Азов, чтоб нам знать верно и подлинно, что делается на Дону.
– Да надо ли? – спросил Лихачев.
– Надо! По крайней мере не будем мы слепцами.
– Записано.
– То же пиши в Оскол воеводе Ивану Андреевичу Ржевскому. Пускай дознается вестей на Дону и немедля доставит нам все, что творится в Крыму, в Азове и на Дону. Кого пошлет, пусть поименно сообщит.
– Но для того нужны вестовщикам царские грамоты, – сказал Лихачев. – Езда без грамот ныне опасна.
– Опять свой голос подаешь?
– Да как же иначе, великий государь, я – думный дьяк.
– Как перечить царю, так ты – думный дьяк! А как дела вести да вести знать, так ты уж и не дьяк!
– Я… в дело сказать хотел… Ведь тех вестовщиков на дорогах будут хватать, лазутчиками считать, бить без всякой милости.
– Не будут бить! Пиши то же и воеводе на Валуйках Федору Ивановичу Голенищеву-Кутузову и воеводе в Астрахань… Не ведут ли там, на Волге, разбоя люди вольные?
– Поморим коней множество, – снова стал сокрушаться боярин Лихачев. Но не о конях тужил и сожалел боярин, а о себе: эко сколь дел сразу привалило. Спеши-поспевай! Не успел – отвечай! А дела-то всё срочные. Не спать теперь Лихачеву ни днем, ни ночью, не спать ему и тогда, когда боярская Москва после сытного обеда похрапывает.
– Коней, говоришь, поморим, – с издевкой сказал царь, – а я так думаю, что царей скорее поморят, государство разорят. Тут глаз держи недреманно. Еще пиши наши самые строгие царские грамоты донским казакам – почто они не дают о себе вестей? Жалованье схватили и молчат. Порох, свинец дали им, а они молчат. Так дело не пойдет. Послал крымский хан Бегадыр Гирей брата своего нурадына Сафат Гирея войной в украинные города, села.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106