Не прошло и часа, как на том месте, где стояли в ожидании приказа яначары, раздался оглушительный громоподобный взрыв. Земля с шумом треснула, разорвалась в клочья, как старая, изношенная казачья рубаха, вздыбилась, и через ее прорехи вырвался высокий столб огня. Во все стороны брызнули яркие пороховые искры, взметнулись мелкие куски земли, полетели веером дробный щебень и камни.
До крепости донеслись отчаянные стоны и крики.
Подземный взрыв был такой силы, что вокруг на несколько верст сотряслась земля, закачались дома в городе, задрожали крепкие стены, шевельнулись высокие башни крепости. На том поле, где было войско янычар, ничего не осталось. От места взрыва, как перепуганное стадо баранов, янычары бежали куда глаза глядят. Они бросали на поле боя одежду, ружья, копья, щиты и стрелы и мчались, словно обезумевшие.
Бурый дым клубился над местом взрыва, расползался шире и шире. Потревоженная земля, казалось, шевелилась и никак не могла успокоиться.
За первым, самым сильным, взрывом последовало еще несколько подземных взрывов. То казаки подожгли другие бочки с порохом, в других местах.
На поле перед крепостью лежали уже тысячи убитых, не менее того раненых – безногих, безруких, безглазых. Они корчились, кричали, моля о помощи, но кто им мог оказать помощь? К месту взрыва никто не решался подойти.
А крепостные пушки все грохотали и грохотали, не останавливаясь. Ядра, начиненные картечью, рвались в самой гуще отступающих турецких войск, поливая их смертельным дождем. Янычары бежали в великом страхе и отчаянии. Никакая сила не могла остановить и удержать их на месте. На них не действовали слова мулл. На них не действовали слова, и брань, и приказы главнокомандующего, и угрозы турецких военачальников. Молитвы Магомету, стихи из Корана – все было для янычар пустым звуком.
Татаринов тревожился из-за того, что прошло очень много времени, а есаул Иван Зыбин до сих пор не возвратился. Атаман послал Ивана Утку тем же подкопом: узнать, в чем дело.
Иван Утка, ловкий и шустрый казак, пополз под землю и скоро увидел, что пути дальше нет. Подкоп был завален землей и камнем. Пришлось вернуться в крепость.
– Подкоп завалило начисто, – доложил он Татаринову. – Стало быть, Ивана Зыбина живым земля накрыла.
Атаман мрачно снял шапку, перекрестился.
– Господи, спаси душу его, – сказал он. – Таких смелых казаков на Дону было не много. Вечная память ему!
Прошел час, другой, третий, – битва и орудийный грохот не смолкали, а, наоборот, все усиливались. Немцы с остервенением били по железным воротам крепости, громили машиной наугольную башню, карабкались на высокие стены, падали вниз, поверженные зубчатыми бревнами, которые казаки кидали на них сверху.
В это время Иван Зыбин, оказавшийся в завале, разгреб рыхлую землю и выбрался на свет. Оглушенный и опаленный порохом, безоружный, оборванный, он был один среди врагов. Качаясь от усталости, не оборачиваясь, он смело пошел к крепости.
Разъяренные немцы не обратили на него никакого внимания и тогда, когда он направился к лестнице, приставленной к стене. По ней как раз с опаской поднимался худощавый морщинистый немец. Иван Зыбин ловко взбежал на лестницу, сбросил на землю немца, не ожидавшего нападения, и через минуту был среди своих.
– Жив казак? – спросил атаман Татаринов, не веря своим глазам.
– Жив! – устало улыбнулся Иван Зыбин, вытирая широкой ладонью чумазое лицо.
– Теперь, брат, проживешь ты лет до ста, а потом начнешь жить сначала.
– Не худо бы, – снова улыбнулся Иван Зыбин и зачерпнул из деревянного ведра, стоявшего тут же, здоровенную кружку студеной воды. Выпил, крякнул, сказал:
– Хорошо! Свежо! Душе приятно!
– Хорошо, – задумчиво проговорил атаман. – Как же ты, есаул, выбрался?
– То сказка, атаман, длинная. Время придет – скажу. Ты вот что, атаман, послушай…
– Скажи, послушаю.
– Заметил я случайно, в котором месте, в котором шатре стоит теперь самое большое и главное турецкое знамя.
– Да ну?! Правду ли говоришь?
– Ей-богу, крепко и без ошибки заметил… Вылез я из земляного завала, огляделся и вижу: в шатер, что слева от шатра командующего, в спешке внесли то султанское знамя. У меня тут и поплыла в голове дерзкая думка – непременно достать то знамя.
– Ой, трудно это, казак!
– Господом богом клянусь, достану! А турки-то без главного султанского знамени – что мокрые цыплята без курицы. Ей-ей, атаман, достану то турское знамя! Ничего не побоюсь…
– Но ты же головой рискуешь, есаул! Стоит ли?
– Без риска, атаман, нельзя. Было бы за что рисковать. За султанское знамя и головой рискнуть можно.
– Когда же ты думаешь идти?
– Сегодня ночью, после боя.
– Благословляю тебя на подвиг, – серьезно и торжественно сказал атаман. – А сейчас иди, отдохни малость.
…Орудийная стрельба не затихала ни на одну минуту. Частые разрывы казачьих ядер косили турецкое войско. Окровавленные спахи и янычары, черкесы и немцы, испанцы и итальянцы падали как снопы. Охваченные ужасом, они словно дикие звери метались по полю, ища спасения. Но султанская гвардия под угрозой оружия гнала их вперед и вперед на крепкие, пока еще неприступные стены.
Татарская конница в полном беспорядке и без всякой цели и надобности вихрем носилась по степи, изматывая своих коней.
Бегадыр Гирей, царевичи Сафат Гирей и Ислам Гирей в пышных и дорогих золотых одеждах, на резвых конях словно прогуливались на расстоянии, недосягаемом для пушечных выстрелов.
Бегадыр Гирей хорошо знал, что его лихая конница ничего не может сделать с укрепленным городом. Он знал и не раз говорил Гуссейн-паше, что татары не городоимцы, что конным войском нельзя захватить даже пустого земляного казачьего городка. А Азов-город – дюже крепкий, каменный, стены его широкие и высокие. Голову каменным башням саблей не срубишь!
Гуссейн-паша стоял на высоком кургане, опершись рукой на дорогую саблю, и покрикивал на свою свиту, ругая ее самыми бранными словами. Пешие, конные бегом и галопом спешили к воинским частям, которым Гуссейн-паша давал все новые приказы.
По всей степи перед крепостью лежали вражьи трупы, туши убитых коней, разорванных ядрами верблюдов, буйволов. Изборожденная, глубоко перепаханная земля пахла свежей кровью и порохом. Но надменный и не в меру горячий Гуссейн-паша бросал на приступ все новые и новые силы. Он не сомневался в своей победе.
Стрелы тучами летели в крепость. Острыми жалами они впивались в живые и мертвые тела осажденных, выкалывали им глаза, ранили руки, ноги. Длинные, отравленные ядом стрелы, пущенные тугой тетивой, свистели над головами, как пули, и смертельно жалили воинов, женщин, детей. Горящие стрелы вонзались в крыши домов, в бревенчатые стены, в штабеля бревен, сложенных посреди дворов, и начинались пожары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106