– Здорово, Дмитро. Здорово, Томила!
– Ладно ли вы плыли по Дону? – спросил Гуня.
– Ладно, тихо и спокойно, – бодро сказал Иван Подкова. – Вот доберемся ли до Азовской крепости так же ладно?
– Доберемся, – ответил Дмитро, – поведу я вас дорогой верной.
– А что там за гомон дальний, на том берегу? – спросил Иван.
– Турецкая стража нашего Дона – янычар с пятьсот человек будет.
– Не порешить ли нам с нею? – сказал Иван Подкова.
– Атаманы того нам не велели. Шум да гам поднимутся, если начнем схватку с ними, и до крепости нам будет не добраться. Сходите-ка вы на берег и айдате за мною, а стругам вашим плыть, не задерживаясь, сейчас же в Черкасск и в Раздоры.
Турецкая стража и уставшие от дальних переходов янычары у Водяной башни притихли. Видя такое большое войско, они старались не обнаруживать себя, хотя давно были обнаружены.
– Не станем мы ввязываться в сечу, – сказал Гуня. – Правда, уж больно руки чешутся!..
Запорожское войско вышло на берег и тихо пошло к крепости. Вдруг справа залаяли собаки.
– Что же это? – спросил Иван Подкова.
– А то, Иван, – отвечал Дмитро: – сейчас дело у нас будет. То не собаки лают, то турки, заметив нас, гавкают по-собачьи. Хозяйские собаки давно все в крепости.
Едва они успели изготовиться, как из низкорослого кустарника грянули выстрелы.
– Ну так что же? Дело так дело, – промолвил Иван Подкова, готовый драться с неприятелем в любую минуту, и кинулся с немногими казаками к кустарнику.
Там оказалось человек пятьдесят татар. Их порубили всех без единого выстрела.
– Бывали чудеса, да улетели в небеса, – ободряюще и с гордостью сказал Иван Подкова, довольный тем, что это дело так быстро уладилось. – Счастье не лошадь, на него хомута не наденешь. Попытаем счастья в это великое донское лето.
Кто-то сзади ответил ему:
– Попытаем. Мертвым будет рай, а живым – дальше шагай. Земля русская велика и просторна.
– Верно, – сказал Томила.
Где-то справа опять залаяла собака.
– Теперь нас не обманешь, нехристь! – со смехом сказал Иван Подкова. – Наловчилися брехать по-собачьи, а мы наловчилися саблями прощатися с вами, разлучать вас навечно с землей да с белым светом.
Томила Бобырев смело пошел на лай и вскоре приволок на себе здоровенного турка в рваной одежде. Томила набил ему полон рот сырой земли и сухой травы.
– Язык-то в Азове-городе нужен будет, – сказал он. – Не стал душить.
– Тащить такую падаль в Азов? – спросил Иван Подкова.
– Зачем же тащить его? Сам пойдет, – ответил Томила. – Ноги есть, а руки свяжем. Не сбежит, а там, гляди, болтнет дельное.
Запорожцы молча подошли к крепости. Часовые тихо открыли ворота и впустили казаков в город по одному, смечая – свои ли, не затесался ли кто чужой?
В крепости началось ликованье. Донцы обнимали запорожцев, привитались-здоровались, хлопали один другого по плечу, целовались. Бабы не знали, куда их посадить, чем накормить, какое слово сказать поласковее.
– Ведь это же сила великая пришла к нам на помощь, – говорил Осип Петров. – Браты-запорожцы, лилась наша кровь на море, лилась она на поле, лилась во многих причерноморских городах и на двух реках. Прольем мы ее вместе, как родные и кровные братья, за наше общее дело.
И раздались в крепости крики радости, зажглись факелы, полились ночью над Доном боевые песни донские и запорожские.
– Не станем мы дожидаться врага, – сказал атаман Татаринов, – всю ночь до утра будем палить из пушек и пищалей по турецкому войску.
И началась пальба из крепости.
Турецкий лагерь, не ожидавший этого, загудел, заревел, заметался в тревоге…
Пальба продолжалась до самой зари.
Утром, когда пальба из крепости стихла, турки нашла под городом семьсот своих убитых воинов.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Главнокомандующий Гуссейн-паша ночью узнал, что в Азовскую крепость на помощь ее защитникам пришли запорожские казаки. Разъяренный главнокомандующий призвал в шатер Сейявуш-пашу и крымского хана Бегадыр Гирея. Когда они явились, Гуссейн-паша носился по шатру подобно лютому зверю.
– Сейявуш-паша! – заревел он. – Ты вчера высадил морской десант у Водяной башни?
– Твой приказ я исполнил в точности, – ответил тот.
– Сколько янычар ты поставил там?
– Пятьсот человек, восемь орудий.
– Почему же янычары ночью пропустили казачье подкрепление в крепость, тысячу неверных? Как это могло случиться?..
– Неверных оказалось вдвое больше, – спокойно сказал Сейявуш-паша. – Янычары не могли задержать их!
Главнокомандующий разразился бранью:
– Начальник десанта! Что ты сделал, дохлая свинья? Что ты сделал, жирный лжец? Шайтан! Ишак! Ты, очевидно, намерен каждую ночь пропускать в крепость казачье подкрепление?!
– На войне, – вяло сказал Сейявуш-паша, – ошибки в таких делах незбежны. К Водяной башне следовало бы доставить тысячу пятьсот янычар. Но Гуссейн-паше было угодно поставить их только пятьсот.
Гуссейн-паша злобно замахал кулаками и завизжал от ярости, как недорезанный поросенок. А когда снова обрел дар речи, то приказал:
– Принеси мне, жирная свинья, толстую палку!
Сейявуш-паша схватился за рукоять своей дорогой позолоченной сабли.
– Если ты ослушаешься меня, я немедленно сообщу обо всем султану, – прокричал Гуссейн-паша, – и тебя казнят за нерадивость!
Сейявуш-паша, склонив седую голову, вышел и вскоре принес толстую кизиловую палку, которой ГуссеГш-паша бил своих подчиненных. Главнокомандующий схватил ее и принялся остервенело колотить своего военачальника по сгорбленной спине, поднимая тучами густую пыль с его одежды, бил по длинным ногам, по рукам. Последний удар он нанес Сейявуш-паше по его яйцеобразной голове.
Сейявуш-паша, теряя сознание, повалился на землю.
– Сейчас же поставь тройную стражу у берегов Дона! – громовым голосом закричал Гуссейн-паша. – Перегороди весь Дон густым частоколом, чтобы не только человек, но и зверь, и рыба не могли бы пройти через него! Поставь у Водяной башни еще восемь, а надобно, так и десять пушек!
– Ты, – обратился он к крымскому хану, – куда ты смотрел? Где были твои татары ночью? Разве они не могли напасть на донцов и запорожцев? Разве они не могли порубить их своими саблями?
Бегадыр Гирей сверкнул на главнокомандующего орлиными глазами, сжал рукоять сабли в золотой оправе и с дрожью в голосе гневно произнес:
– Если ты отрубишь кисть моей руки, я не трону тебя. Но если ты прикоснешься ко мне твоей кизиловой палкой, я изрублю тебя саблей в мелкие кусочки. Еще ни в одном государстве такого не водилось, чтобы верховный главнокомандующий поступал так унизительно со своими старшими начальниками. В своей злобе ты дошел до того, что перенести уже невозможно. Я вижу, Гуссейн-паша, ты намерен и меня, крымского хана, бить кизиловой палкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106