Она и до сих пор не отмщена. И до сих пор из-за нее льется людская кровь…»
Султан внимательно читал письмо друга, позабыв все.
«…Старый черкес, имени его я не помню, когда дело у нас почти уладилось, принес шкатулку. „Что это у тебя, старик?“ – спросили мы. Он молча открыл шкатулку. В ней лежали осколки. „Что это?“ – спросили мы все разом. – »Это мои кости, с моей головы кости. Пересчитайте». Их оказалось сорок. «Это кости с моей дурной головы. Я много раз рубился саблей с русскими. Каждый раз я был ранен. В последний раз я был ранен в голову тупой саблей. Она раскрошила мой череп. Я сидел под высокой пальмой и, вынимая кости из головы, считал их… Их оказалось сорок. Гость наш из Турции приглашает нас на кровавый пир под Азов-крепость. Но мы скажем гостю: не пойдем! Мы пойдем рубиться сорок раз в другую сторону, но не против русских. Они нам ничего худого не сделали. А турки нас обижали. Мы не забудем тех обид. Турки у нас воруют девушек, продают их в Стамбул и дальше за море… Завтра придут сюда русские, ты уходи, пророк, со своими стрелками в любую сторону, а останешься здесь – за твою умную голову мы отвечать не станем…»
Мы поторопились уйти. На другую ночь мы видели, как к пристани Суджалар на десяти легких судах-чайках пристали донские казаки. Для них горцы зажарили восемьдесят баранов, сварили много пищи, сидели с казаками на коврах и, забыв учение Корана, дружно осушали кружки с вином, медом и пивом. Два дня длился у них пир, а на третий завершился конскими скачками и джигитовкой. Суджаларцы обещали донским казакам свою помощь – шесть тысяч всадников, которые готовы двинуться в путь в любое время.
В другом ауле показали нам пленника – донского казака. Он лежал в сырой, крепко сколоченной сакле. Лежал он на мокрой, перепревшей соломе, не похожий на человека: только кожа да кости – не понять, в чем душа держится. Тяжелые оковы на руках и на ногах, на шее толстое железное кольцо с висячим замком; от этого кольца тяжелая цепь продета сквозь стену сакли и прикреплена снаружи к прочному столбу. А одежды на нем почти не было. Казак бодрился и даже шутил: «У нас, у казаков, обычай таков: нашел – молчи, потерял – молчи. Ишь, как тонюсенько кандалики мои позвякивают. Стало быть – сердце еще бьется и домой вернется. А то – был-де Грицай Ломов атаманом на Дону… да все едино не помру». И запел:
Вы скажите, вы скажите,
Кандалики-звоники,
Где гуляют, где гарцуют
Все донские конники?
Все донские конники
Слышат мои звоники…
А потом еще:
А донские конники
Понацепят звоники,
Султану кандалики…
Всем пашам кандалики…
Отплывайте во Царьград,
Казацкие ялики…
Я спросил у пленного, давно ли он сидит на цепи и как он попал в эту яму. Он ответил, что сидит со дня взятия Азова.
«Стало быть, – говорит он, – сижу давненько, господин чужестранец. Один я оказался среди черкесов. Один из них подобрался сзади скрытно, как змея, ударил палашом по голове. Свалился я раненый на землю, скрутили меня арканами, бросили на лошадь и пустились к горам да к камышам, как хищники. Вот так я и попал в аул. Радости-то у них тут было! А мне немало было огорчений. Меня бранили мерзостными словами, плевали в лицо. Бросали в меня камни. Да я тебе не жалуюсь, господин турок, а отвечаю на твои слова. На мне было дорогое казачье платье, в Москве мне его сшили. Сейчас-то я сижу на цепи сносно, в клетушке, а сидел в яме четырех аршин шириною, длиною и высотою. Спускали меня в яму и вынимали окованного. Яма-то была заделана толстыми бревнами да толстыми же досками, в которых была малая дыра вместо оконца. В той яме просидел год да четыре месяца. Теперь стало легче, однако тоже несладко. За меня с донских казаков запросили выкуп: десять арб серебра. Где взять таких денег, чтобы платить за каждого пленного по десять арб серебра? Потом они сбавили цену… И казаки по всему Дону собирали на мой выкуп деньги. Правда, Мишка Татаринов схватил за меня двенадцать беков и сказал им: давайте арбу серебра, иначе повешу всех на крепостном бастионе». – »Повесил?» – спросил я. «Не знаю, – осветил казак. – Должно быть, еще не повесил. Если б он их повесил, то и мне бы концы пришли. Видно, еще торгуются. Слышал, что Алексей Старой старается, ведет переговоры с горским мошенником Аламан-беком, другом всех мошенников. Чем кончится мое дело – не знаю… Да ведь если бог не без милости, то казак не без счастья. Крепость-то Азовская в хороших руках! Я бы казакам своим сказал: живи, ребята, пока Москва богата! Врага надо добить – или нам на Руси не быть… А что турок брешет, что он вскоре Азов-город заберет, всех голодом поморит, – пускай себе брешет. За хвастливым языком не угонишься и босиком. У турка рот кривой, язык нараспашку, болтается на плече. Говори с турком день до вечера, а послушать нечего. Вот так-то, человек с чужого берега! Доволен ответом? Я слышал, ты по всему Кавказу рыскаешь, языком ковры стелешь да зубами мелешь, а все врешь да плетешь… Войско все собираешь, а? Эй, вернусь я к себе на Дон и крикну ребятам: здравствуй, войско Донское, сверху донизу, снизу доверху!»
Как видишь, дух казаков еще не сломлен. Сломить-то его не так-то легко!..
Большого мужества этот человек, султан султанов.
…Племя дембе может поставить две тысячи вооруженных мужей. Мы остановились у их пристани на три дня и на старую одежду выменяли много девочек и мальчиков-невольников. Сам я купил абхазского мальчика. Пристань может укрыть суда в течение шести месяцев.
Купивши тут еще несколько мальчиков и совершив молитву, мы пошли в западном направлении до племени ашегалы. Его беки могут выступить в поход с двумя тысячами храбрых мужей, но все они такие воры, что абхазцы сами их боятся…
Великий господин! Моя мать девицей была вывезена из Абхазии вместе со своим малолетним братом. Я путешествую, как понимаешь, в родных краях. Хочу сказать, что в целом мире нет страны угрюмее, суровее и в то же время богаче и величавее. Каменистые заоблачные горы, окрашенные в бурый цвет, подернутые сизой дымкой, мшистые скалы, утесы, нависшие над безднами, шумные водопады, низвергающиеся в пропасти, бешеные потоки поражают меня своим величием. Выше поднимаешься, природа суровее, могучее.
Голова моя не имела отдыха. Глаза мои не закрывались. Они не знали сна. Сорок дней в пути я, бедный Эвлия, непрерывно молился.
Один шейх, проезжавший мимо, остановил коня и спросил: «Кто ты, что так горячо молишься?» –»Посланник Магомета, – отвечал я. – Пророк видит, что правоверные отступили от закона, данного им в святой книге. Он послал меня возвестить сынам ислама, что их ждут страшные кары, если они не покаются и не возвратятся на путь истины. Кто за мною пойдет, тот будет спасен; а кто не пойдет за мною, против того я обращу оружие, которое пошлет мне пророк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Султан внимательно читал письмо друга, позабыв все.
«…Старый черкес, имени его я не помню, когда дело у нас почти уладилось, принес шкатулку. „Что это у тебя, старик?“ – спросили мы. Он молча открыл шкатулку. В ней лежали осколки. „Что это?“ – спросили мы все разом. – »Это мои кости, с моей головы кости. Пересчитайте». Их оказалось сорок. «Это кости с моей дурной головы. Я много раз рубился саблей с русскими. Каждый раз я был ранен. В последний раз я был ранен в голову тупой саблей. Она раскрошила мой череп. Я сидел под высокой пальмой и, вынимая кости из головы, считал их… Их оказалось сорок. Гость наш из Турции приглашает нас на кровавый пир под Азов-крепость. Но мы скажем гостю: не пойдем! Мы пойдем рубиться сорок раз в другую сторону, но не против русских. Они нам ничего худого не сделали. А турки нас обижали. Мы не забудем тех обид. Турки у нас воруют девушек, продают их в Стамбул и дальше за море… Завтра придут сюда русские, ты уходи, пророк, со своими стрелками в любую сторону, а останешься здесь – за твою умную голову мы отвечать не станем…»
Мы поторопились уйти. На другую ночь мы видели, как к пристани Суджалар на десяти легких судах-чайках пристали донские казаки. Для них горцы зажарили восемьдесят баранов, сварили много пищи, сидели с казаками на коврах и, забыв учение Корана, дружно осушали кружки с вином, медом и пивом. Два дня длился у них пир, а на третий завершился конскими скачками и джигитовкой. Суджаларцы обещали донским казакам свою помощь – шесть тысяч всадников, которые готовы двинуться в путь в любое время.
В другом ауле показали нам пленника – донского казака. Он лежал в сырой, крепко сколоченной сакле. Лежал он на мокрой, перепревшей соломе, не похожий на человека: только кожа да кости – не понять, в чем душа держится. Тяжелые оковы на руках и на ногах, на шее толстое железное кольцо с висячим замком; от этого кольца тяжелая цепь продета сквозь стену сакли и прикреплена снаружи к прочному столбу. А одежды на нем почти не было. Казак бодрился и даже шутил: «У нас, у казаков, обычай таков: нашел – молчи, потерял – молчи. Ишь, как тонюсенько кандалики мои позвякивают. Стало быть – сердце еще бьется и домой вернется. А то – был-де Грицай Ломов атаманом на Дону… да все едино не помру». И запел:
Вы скажите, вы скажите,
Кандалики-звоники,
Где гуляют, где гарцуют
Все донские конники?
Все донские конники
Слышат мои звоники…
А потом еще:
А донские конники
Понацепят звоники,
Султану кандалики…
Всем пашам кандалики…
Отплывайте во Царьград,
Казацкие ялики…
Я спросил у пленного, давно ли он сидит на цепи и как он попал в эту яму. Он ответил, что сидит со дня взятия Азова.
«Стало быть, – говорит он, – сижу давненько, господин чужестранец. Один я оказался среди черкесов. Один из них подобрался сзади скрытно, как змея, ударил палашом по голове. Свалился я раненый на землю, скрутили меня арканами, бросили на лошадь и пустились к горам да к камышам, как хищники. Вот так я и попал в аул. Радости-то у них тут было! А мне немало было огорчений. Меня бранили мерзостными словами, плевали в лицо. Бросали в меня камни. Да я тебе не жалуюсь, господин турок, а отвечаю на твои слова. На мне было дорогое казачье платье, в Москве мне его сшили. Сейчас-то я сижу на цепи сносно, в клетушке, а сидел в яме четырех аршин шириною, длиною и высотою. Спускали меня в яму и вынимали окованного. Яма-то была заделана толстыми бревнами да толстыми же досками, в которых была малая дыра вместо оконца. В той яме просидел год да четыре месяца. Теперь стало легче, однако тоже несладко. За меня с донских казаков запросили выкуп: десять арб серебра. Где взять таких денег, чтобы платить за каждого пленного по десять арб серебра? Потом они сбавили цену… И казаки по всему Дону собирали на мой выкуп деньги. Правда, Мишка Татаринов схватил за меня двенадцать беков и сказал им: давайте арбу серебра, иначе повешу всех на крепостном бастионе». – »Повесил?» – спросил я. «Не знаю, – осветил казак. – Должно быть, еще не повесил. Если б он их повесил, то и мне бы концы пришли. Видно, еще торгуются. Слышал, что Алексей Старой старается, ведет переговоры с горским мошенником Аламан-беком, другом всех мошенников. Чем кончится мое дело – не знаю… Да ведь если бог не без милости, то казак не без счастья. Крепость-то Азовская в хороших руках! Я бы казакам своим сказал: живи, ребята, пока Москва богата! Врага надо добить – или нам на Руси не быть… А что турок брешет, что он вскоре Азов-город заберет, всех голодом поморит, – пускай себе брешет. За хвастливым языком не угонишься и босиком. У турка рот кривой, язык нараспашку, болтается на плече. Говори с турком день до вечера, а послушать нечего. Вот так-то, человек с чужого берега! Доволен ответом? Я слышал, ты по всему Кавказу рыскаешь, языком ковры стелешь да зубами мелешь, а все врешь да плетешь… Войско все собираешь, а? Эй, вернусь я к себе на Дон и крикну ребятам: здравствуй, войско Донское, сверху донизу, снизу доверху!»
Как видишь, дух казаков еще не сломлен. Сломить-то его не так-то легко!..
Большого мужества этот человек, султан султанов.
…Племя дембе может поставить две тысячи вооруженных мужей. Мы остановились у их пристани на три дня и на старую одежду выменяли много девочек и мальчиков-невольников. Сам я купил абхазского мальчика. Пристань может укрыть суда в течение шести месяцев.
Купивши тут еще несколько мальчиков и совершив молитву, мы пошли в западном направлении до племени ашегалы. Его беки могут выступить в поход с двумя тысячами храбрых мужей, но все они такие воры, что абхазцы сами их боятся…
Великий господин! Моя мать девицей была вывезена из Абхазии вместе со своим малолетним братом. Я путешествую, как понимаешь, в родных краях. Хочу сказать, что в целом мире нет страны угрюмее, суровее и в то же время богаче и величавее. Каменистые заоблачные горы, окрашенные в бурый цвет, подернутые сизой дымкой, мшистые скалы, утесы, нависшие над безднами, шумные водопады, низвергающиеся в пропасти, бешеные потоки поражают меня своим величием. Выше поднимаешься, природа суровее, могучее.
Голова моя не имела отдыха. Глаза мои не закрывались. Они не знали сна. Сорок дней в пути я, бедный Эвлия, непрерывно молился.
Один шейх, проезжавший мимо, остановил коня и спросил: «Кто ты, что так горячо молишься?» –»Посланник Магомета, – отвечал я. – Пророк видит, что правоверные отступили от закона, данного им в святой книге. Он послал меня возвестить сынам ислама, что их ждут страшные кары, если они не покаются и не возвратятся на путь истины. Кто за мною пойдет, тот будет спасен; а кто не пойдет за мною, против того я обращу оружие, которое пошлет мне пророк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106