- Димка, иди помоги!
Оказалось, Левка не дремал. Когда его после расправы с собакой отвели в амбар, он полез под пол и стал делать подкоп. Ему удалось прорыть довольно большую дыру, и когда уже сверху стал виден свет, Большое Ухо уперся в какую-то доску, которая мешала выбраться наружу.
- Пойдем посмотрим, какой у тебя подкоп, - и мы полезли за Левкой.
Димка уперся плечом в доску, и с большим трудом ее удалось отодвинуть. Мы выбрались наружу и очутились в малиннике. Недалеко от нас копался глухонемой.
Мы быстро нырнули снова в амбар, прикрыли доску и Левка усмехнулся.
- Теперь нам ничего не страшно. В случае нужды улизнем…
Мы улеглись на соломе, и Левка принялся рассказывать, как ехал с поля и велел Карлу служить себе. Все это было смешно, но… Вряд ли баронесса спустит такую дерзость.
- Помните, где вы находитесь! - объявил я ребятам. - Баронесса…
- Не пугай, - огрызнулся Левка. - Все равно ползать на брюхе не буду!
- Ты, Молокоед, собираешься сделаться верноподданным Гитлера? - ошарашил меня Димка.
- Недаром его сегодня хвалили… Учитесь, сказал Камелькранц, вон у того хорошего мальчика!
- А мне такая похвала хуже зуботычины!
Я думал, хоть Димка меня поймет - ведь он из нас троих всегда отличался трезвым взглядом на жизнь, но и Дубленая Кожа неожиданно встал на сторону Большого Уха:
- На этот счет очень хорошо выразился один великий русский поэт. Настоящий борец за свое дело не должен считаться с мнением врага. Потому что…
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте толпы,
А в диких криках озлобленья…
В общем, получалось так, что я вроде начал подхалимствовать перед Камелькранцем. И я никак не мог объяснить ребятам, что похвала Камелькранца относится вовсе не ко мне, что это Сигизмунд и Юзеф хотели избавить меня от наказания и помогли выкапывать картошку.
- Так что же, я, по-вашему, предатель, да?
Во мне все так и кипело.
- Предатель не предатель, - проговорил Димка, - но и советского в тебе маловато, Молокоед.
- Ну тогда пусть Левка скажет: советский я или нет…
- Вроде был и советский, - откликнулся Левка.
- Когда в золотоискателей играли, - ехидно усмехнулся Дубленая Кожа.
- Ну, Димка, - прищурился я. - Никогда не думал, что ты от одной зуботычины Камелькранца рассудок потеряешь.
- А я не думал, что ты от одной похвалы фашистским ударником заделаешься.
Мне было обидно до слез. Я отвернулся к стене и стал смотреть сквозь щель во двор. Скоро ребята уснули. А я лежал не смыкая глаз.
Из-за крыши сарая выбралась на небо огромная круглая луна, и мне почему-то вспомнилась ночь в Золотой Долине и старикашка Паппенгейм, стоящий против нашего костра. Я уже стал погружаться в сон, как вдруг увидел его. Он стоял посреди двора и, как тогда, прислушивался, поворачивая голову будто сыч то в одну, то в другую сторону. Я протер глаза, думая, что вижу все это во сне, но Паппенгейм не исчезал. Наоборот, он шевелился, повернувшись ко мне боком, и только тут я рассмотрел у маленького человечка горб. Фу ты, чёрт, это же Верблюжий Венок!
Горбун медленно прохаживался по двору, а потом, словно набравшись мужества, решительно подошел к польскому бараку и тихонько открыл дверь. Оттуда выскользнул кто-то небольшого роста и направился с управляющим к калитке.
Все эти ночные похождения горбуна мне показались странными, но еще более я удивился, узнав в маленьком человечке Франца. Горбун дал Францу велосипед и выпустил в калитку.
Что все это значит? Какие у Камелькранца дела с невольником-поляком? Не может быть, чтобы сам управляющий помогал ему удрать из неволи!
Горбун прикрыл калитку, сел на ступеньку барского крыльца и стал курить свою трубочку. На крыльце появилось что-то белое, как привидение.
- Уехал? - спросил сиплый голос, и я догадался, что во двор вышла наша мучительница.
- Уехал, - ответил невесело Камелькранц. - Но напрасно ты затеяла вое это, Марта… Ничего страшного не было… А теперь мы потеряем несколько работников…
- А ты хочешь, чтобы мы потеряли всех? - со злобой проговорила баронесса. - У нас все поляки побегут, если поощрять этих молокососов. Черт с ними, мне остальные дороже.
- Тебе легко так говорить, Марта. А где я возьму людей, чтобы убирать урожай?
- Если тебе трудно, так и скажи, - обрезала баронесса. - Тогда я буду искать другого управляющего.
Она хлопнула дверью и ушла, а Камелькранц остался сидеть на крыльце.
«Что же он сидит здесь?» - думал я.
Горбун вдруг вскочил, прислушался и бросился открывать калитку. В нее немедленно прошмыгнул Франц и, приставив велосипед к стенке, что-то сказал Камелькранцу и бесшумно исчез в польском бараке.
Минут через двадцать или тридцать на улице послышался шум машин, и в ворота громко начали стучать. Опять во дворе появился Верблюжий Венок:
- Кто там?
С улицы что-то ответили. Горбун открыл ворота, и в них въехали два мотоцикла, а за ними вползла, осветив фарами весь двор, длинная автомашина.
Черный человек в огромной фуражке, пошептавшись с Камелькранцем, направился к нашему амбару. Луч света от фар упал на его рукав, на котором отчетливо выделялось изображение черепа и скрещенных костей.
- Ребята, гестаповцы! - крикнул я.
Камелькранц уже открывал двери. Меня ослепил свет электрического фонарика. Незнакомый скрипучий голос недоуменно спрашивал:
- Такие молокососы?
Нас подняли и повели в замок. Моих товарищей оставили в прихожей, а меня втолкнули в дверь, прикрытую портьерой. Я очутился в богато обставленной комнате, которая, видимо, была чьим-то кабинетом. За письменным столом сидел в кресле совершенно лысый немец в золотом пенсне, с усиками щеточкой, как у Гитлера, и рассматривал фотографию, вставленную в резную рамку.
- Кто это? - спрашивал он у Камелькранца.
- Сын баронессы, лейтенант Рудольф Фогель.
Горбун так низко склонился, что маленький человечек, сидевший у него на спине, скатился к самой шее.
- Хороший офицер! - одобрил гестаповец.
- Фогель! - с ударением сказал Камелькранц.
- Да, барон, - словно завидуя, произнес гестаповец. - Это его кабинет?
- Его… Мы оставили здесь все так, как было в день отъезда Рудольфа.
Я невольно оглядел комнату. На стенах, покрытых красивыми коврами, висели ружья, пистолеты, кинжалы и охотничьи трофеи - рога и чучела. А меня больше всего интересовала карта, занимавшая большую часть одной из стен. На ней ломаной линией сверху вниз тянулись синие флажки. В центре они подходили почти к Москве, и я понял, что молодой барон был в последний раз дома еще позапрошлой осенью.
«Все оставили, как было, - подумал я, усмехнувшись про себя. - На карте осталось, как было, а на фронте уже по-другому…»
В дверь вошел высокий, тощий лейтенант и, щелкнув каблуками, доложил сидевшему за столом:
- Поляки здесь, господин капитан… Прикажите ввести?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58