- Случилось что, Молокоед, а?
Я кивнул и посмотрел в его глаза. Серые, почти голубые, они настороженно смотрели с продолговатого лица.
- Случилось с твоим отцом, - мрачно проговорил Левка и тут же стих.
- Да ничего особенного, Димка, - поспешил добавить я, видя, как сразу посерело и обнаружило свои веснушки Димкино лицо. - Просто мы сейчас шли по Интернациональной и видели: твой отец стоит около комендатуры…
- Арестовали его, что ли? - взглянув на меня, проговорил Левка.
Димка толкнул Левку в плечо, тот даже пошатнулся, и обратился ко мне:
- Договаривай, Молокоед! Если уж начал, - договаривай.
Я не стал дольше скрывать правду и рассказал все без утайки. Димка убежал домой и вернулся с узелком в белом платочке. Следом шла мать. Она выпроводила нас в калитку и тихонько перекрестила.
Никакой очереди у дверей комендатуры уже не было, а стоял только часовой в надвинутом на лоб шлеме. Димка смело подошел к нему:
- Нам бы передачу…
Вместо ответа часовой протянул руку к звонку. Из двери вышел одетый в черный костюм человек и сквозь очки глянул на нас.
О, как знаком мне был взгляд противных желтых глазищ! Сколько раз он останавливался на мне у дяди Паши, когда мы еще только намечали маршрут в Золотую Долину. Уже тогда в этом взгляде сверкала жадность. Потом я увидел Белотелова на допросе. Шмыгающие по сторонам, не задерживающиеся ни на чем его буркалы напоминали глаза волка, попавшего в капкан. А сейчас они горели, как кристаллы халькопирита, и в них можно было прочесть радость от того, что пришли немцы, и торжество за себя и своего папашу, которых выпустили из тюрьмы.
- Что вам нужно? - спросил Белотелов.
- Отцу вот передачу… Кожедубову, - как можно спокойнее ответил Димка.
Белотелов усмехнулся:
- Когда забрали?
- Сегодня…
Белотелов скрылся, а через несколько минут вышел и весело улыбнулся:
- Передача не нужна. Могу вам, как старым знакомым, сообщить по секрету: Кожедубова сегодня расстреляют.
Не знаю, долго ли мы стояли перед комендатурой, но очнулся я, когда часовой толкнул меня в спину автоматом:
- Коммт, коммт, шнелль…
- Дождался своих, гад! - мрачно проговорил Левка. И я понял, что он думает о Белотелове.
Димка, размахивая узелком, шагал молча, устремив взгляд вперед. На его посеревшем лице не было никакой растерянности или паники.
- А ведь надо что-то делать, Димка, - проговорил я, когда молчать стало уже невмоготу.
- Вы идите, а мне - сюда, - бросил Димка и свернул с Интернациональной на улицу Девятого января.
Мы с Левкой вернулись домой и сели на подоконник. Во дворе играли ребятишки. Они сразу рассыпались, как воробьи, стоило появиться немцу. А фашисты приходили во двор часто: в недостроенном доме, покрытом теперь толем, был устроен какой-то немецкий склад. Перед ним все время ходил часовой.
- Взорвать бы, - тихо произнес Левка.
Я понял, о чем думает его отчаянная головушка.
- Взорвать - хорошо, но как?
- Известно, как… Мину подложить и - бенц!
- А как подложишь? Склад-то охраняется…
- Ты ничего не понимаешь, я смотрю. Надо действовать не одному, а двоим. Ты бы его отвлекал, а я р-раз и - там. Мину или взрывчатку подложу и - готово!
В самом деле… Ведь подрывают склады и поезда партизаны. И есть среди них пацаны вроде нас!
Я задумался и размышлял до самого отбоя. А когда мы улеглись спать, шепнул:
- Знаешь что, Левка? Хоть мы и не хотели изучать фашистский язык, а придется. Вот изучим, тогда можно развернуть диверсионную работу…
Утром я выложил на балконе свой сигнал, но Димка почему-то не шел. Я достал с полки учебник немецкого языка и пригласил Левку заниматься.
- Вас ист дас? - спросил я его, кивая на дверь.
- Дас ист дас фенстер…
- Эх, ты! Фенстер… Фенстер - это окно.
- Что же это я? Дас ист ди диле.
- Нейн, - усмехнулся я.
- Ди декке.
- Нейн…
Левка перебрал весь словарь из параграфа «Дас циммер», а слова «ди тюр» так и не вспомнил.
- Вер ист дас? - показал я на часового.
- Вер ист диэер менш?
- Я тебя спрашиваю: «кто это такой?» А ты вместо ответа тоже говоришь: «кто этот человек?»
- А как надо сказать? - спросил Левка, и в его глазах я впервые уловил страстное желание изучить немецкий язык. - А, Молокоед? Скажи, как?
Но я и сам не знал, как будет «часовой» по-немецки.
Я перелистал весь словарик, но в нем не было такого слова. Тогда я подмигнул Левке и постучал нашему «официру»:
- Герр обер-лейтенант, гештаттен зи мир ейне фраге, - приготовил я длинную фразу.
- Я, я, - раздался из-за двери густой бас.
- Герр обер-лейтенант, их вилль лезен унд шрайбен лернен.
- Рихтиг, рихтиг, - ощерясь в ухмылке, проговорил немец.
Кое-как мне удалось выпросить у него немецкий разговорник, из которого я узнал, что часовой по-немецки будет «ди вахе». Беда была лишь в том, что немцы, видимо, думали, что пришли в нашу страну, как в ресторан. Почти все фразы в разговорнике относились к еде. Приготовьте мне то да подайте другое.
Левка сел ближе, и мы стали запоминать целые немецкие фразы.
Неожиданно все содрогнулось. И наш дом содрогнулся, даже подскочил от взрыва. Выглянув на улицу, мы увидели, что все - и русские и немцы - бегут по направлению к комендатуре.
- Вот это - да! - весело ухмыльнулся Левка. - Вот это саданули!
На месте столовой № 17 курились только развалины, когда мы прибежали туда. У развалин встретили Димку. Он мчался навстречу радостный и оживленный.
- Ты видел, Дим, как ахнули комендатуру? - спросил Левка.
- Нет, - ответил Димка, но по его веселому лицу я понял, что знает он больше нашего.
- А как отец? Жив?
Димка оглянулся, прижал губы к моему уху:
- Жив папка. Это из-за него и взлетела комендатура.
Оказывается, Николая Арсеньевича вместе со всеми арестованными по делу о поджоге электростанции держали во дворе комендатуры, в каменном сарайчике. Оттуда по ночам людей увозили и расстреливали. Димка сговорился с двумя товарищами отца, которых мне не назвал, и отправился в комендатуру с передачей. Он осторожно вручил дежурному корзинку с провизией. В ней были белые булочки, большой каравай хлеба, две жареные курицы и яйца. Дежурный, конечно, набросился на кур и, пока расправлялся с ними, каравай хлеба взорвался, так как в нем была бомба.
Я с восхищением смотрел на Димку: он уже действует! А мы еще только собираемся.
Целыми днями сидели мы и изучали этот проклятый язык, и я никогда еще не подозревал, что у всех у нас такие огромные способности. Не знаю, что нам помогало - разговорник или страстное желание читать и говорить по-немецки, но только месяца через два мы уже могли кое-как объясняться с немцами.
- Во ист дейн фатер? - спросил я Димку, когда мы устали от зубрежки немецких слов.
- Мейн фатер? - переспросил Димка. - Мейн фатер арбайтет.
Я в изумлении поднял брови. Мы презирали тех, кто шел служить или работать к немцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58