Мне тоже казалось странным долгое отсутствие Груни, и я отправился ее искать. Побывал во всех закутках, поднялся на галерею, которая тянулась вдоль всего сарая, и входил в каждую открытую дверь. В одном помещении мне почудилось, что в темноте кто-то стоит.
- Груня! - окликнул я.
Белая фигура медленно повернулась. Я шагнул в дверь и отпрянул. Против меня стояла Груня, но… ноги ее не касались пола.
- Сюда! - крикнул я. - Груня… Здесь!
- Повесилась? - ужаснулись девушки.
Втроем мы вытащили из петли уже остывшее, холодное тело и хотели спускать вниз, когда меня кто-то оттолкнул и сильными руками, как перышко, подхватил Груню. Это был Владек Копецкий. Он положил тело на асфальт против дверей женской каморки. Здесь уже столпились все пленные. Кто-то принес факел, и при его свете я увидел картину, которая и до сих пор стоит перед моими глазами…
Подруги прикрыли Грунино лицо белым платком; при неровном огне факела казалось, что платок шевелится от дыхания девушки. У ее ног сидел Владек. В руках он комкал листок бумаги, который нашли на груди покойницы. Увидев меня, Копецкий протянул листок. На нем торопливым расползающимся почерком было написано:
«Все кончено. Они снова наступают. А как жить без Родины? Чтобы вечно над тобой издевался Камелькранц? Проклятый горбун надругался над моей девичьей честью.
Но я не уйду так просто. Я накормила сулемой всех коров мадам Фогель. Пусть хоть ими поплатятся немцы за позор и надругательства над русской девушкой.
Пишу, чтобы никого из вас не мог оклеветать проклятый горбун.
Прощайте, дорогие друзья! Прощай, Владек! Прощайте, русские мальчики!
Груня Бакшеева».
Когда я перевел содержание записки, Копецкий обхватил голову руками и так сидел, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Перестань, Владек! - грустно сказал Юзеф. - Теперь уж ничего не поделаешь.
- Я его убью! - вскочил Владек. - Все равно убью!
У меня перехватило дыхание. Я тогда еще не мог понять всего, что произошло, и только смотрел на Владека и думал, как ему тяжело, если он клянется убить Камелькранца!
- Нет, - решительно заявил я ребятам, когда Сигизмунд уговорил нас пойти спать. - Надо бежать! Неужели мы только на то и способны, чтобы воевать кашей с хозяевами?
- Давай, Молокоед, составляй маршрут, - откликнулся из темноты Димка. - Ты мастер насчет маршрутов.
- Не смейся, Дубленая Кожа, - серьезно проговорил Левка. - Надо что-то делать.
- А ты знаешь, куда бежать? - приподнялся на локте Димка. - И что ты есть будешь? Как оденешься? Нас в этой одежде поймают на первом же километре!
- Здесь тоже сидеть нечего! - возразил Левка. - Что ж мне голову, что ли, совать в петлю? Как Груня?
В тяжелом раздумье я вышел во двор. Поляки уже разошлись. Небо было чистое и безоблачное. Легко отыскав среди множества звезд Полярную звезду и встав к ней лицом, я определил, где восток.
Из тех сведений по географии, что дали нам в пятом классе, я знал, что если двигаться из Германии все время на восток, можно попасть в Советский Союз. Так что, если даже никого не расспрашивать о дороге, мы, пожалуй, могли бы только по солнцу и Полярной звезде добраться домой. Но как достать продовольствие и одежду, не вызывающую подозрений?
Мне почудилось, что во дворе кто-то всхлипывает. Неужели все еще плачет Владек? Оглянувшись, я заметил человека, сидящего прямо на земле у стены господского дома. Каково же было мое изумление, когда, подойдя, я узнал Луизу. Уронив голову на руки, она рыдала, содрогаясь всем телом.
- Ты о чем? - тихо спросил я по-немецки.
Девчонка вскочила на ноги.
- О чем ты плачешь?
- Груню жалко… - всхлипывая, проговорила она по-русски.
Молниеносная догадка чуть не заставила меня вскрикнуть:
- Так это ты говорила с нами ночью и подкладывала под пол хлеб?
Луиза кивнула.
- Почему же молчала?
- А как я скажу, если с меня не спускают глаз? А этот паршивец, - с неожиданной ненавистью прошептала она, - следит за мной целыми днями.
- Карл?
Служанка стала говорить о том, как издевается над ней маленький барон. Он рвет ей волосы, вкалывает под кожу иголки, а когда Луиза пробует кричать, хозяйка утешает ее:
- Карл шутит с тобой, а ты ревешь…
- Хочешь, убежим? - спросил я.
- Ой, только об этом и мечтаю! - воскликнула девочка.
Мы договорились, что она будет помогать нам в осуществлении плана бегства. Ей сравнительно легко прятать куда-нибудь непортящиеся продукты и подбирать для нас подходящую одежду.
- Все, все сделаю, - горячо шептала Луиза. - Только вы меня не оставляйте одну.
Я вошел снова в амбар. Димка лежал на спине и не спал.
- А где Левка?
- Не знаю. Наверно, во дворе.
Но и во дворе Левки не было. Обеспокоенные, мы уселись на солому.
Вдруг, тяжело дыша, из-под пола выполз Левка.
- Ты где был?
- Там меня нет, - хихикнул Левка. - Я сейчас бегал на гумно…
Мы посмотрели в ту сторону, где было гумно. Из-за леса выбрасывалось желтое пламя.
- Это им за Курск и Груню! - с каким-то торжеством произнес Левка.
ПОХОРОНЫ ГРУНИ
И один сказал, что нету больше
Силы в сердце жить вдали от Польши.
И второй сказал, что до рассвета
Каждой ночью думает про это.
Третий только молча улыбнулся
И сквозь хаки к сердцу прикоснулся.
К. Симонов. «Баллада о трех солдатах»
Пожар на гумне и отравление стада не могли пройти даром. Надо было опасаться серьезных последствий.
И верно, следующее утро началось с того, что пожилой полицейский вывел во двор Владека Копецкого со скрученными руками. При обыске у поляка нашли записку Груни, которую немедленно схватил управляющий. Сейчас он горбился посреди двора и с дьявольской улыбкой смотрел на поляка.
- У, изверг! Мразь! - злобно бросил в сторону Камелькранца Копецкий и, обернувшись к товарищам, громко крикнул: - Прощайте, братья!
Больше никто пока не пострадал. Лиза объяснила потом причину «миролюбия» Фогелей. Баронесса боялась, что огласка всей истории выставит ее перед знакомыми в невыгодном свете и сделает посмешищем, а Камелькранц больше всего опасался за судьбу хозяйства. Ведь гестапо могло взять батраков, а он в самый горячий момент страды остался бы без рабочих рук.
Никогда не забуду, как наша Птичка появилась во дворе после злосчастного обеда в честь победы германских войск. Мрачная, с красными пятнами на щеках, она вошла в коровник, где лежали вздувшиеся трупы коров, постучала по тугим бокам концом огромной лакированной туфли и спросила:
- Почему она отравила их, погань проклятая?
- Н-не знаю, - пробурчал горбун.
- Как это вы не знаете, господин управляющий? - вмешалась Юлия, которая была тут же, в коровнике. - Груня обо всем написала.
- Написала? - вскипела Птичка. - Ничего не понимаю. Где записка? Почему ты скрываешь от меня, что есть записка?
- Я ничего не скрываю, Марта, - юлил горбун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
- Груня! - окликнул я.
Белая фигура медленно повернулась. Я шагнул в дверь и отпрянул. Против меня стояла Груня, но… ноги ее не касались пола.
- Сюда! - крикнул я. - Груня… Здесь!
- Повесилась? - ужаснулись девушки.
Втроем мы вытащили из петли уже остывшее, холодное тело и хотели спускать вниз, когда меня кто-то оттолкнул и сильными руками, как перышко, подхватил Груню. Это был Владек Копецкий. Он положил тело на асфальт против дверей женской каморки. Здесь уже столпились все пленные. Кто-то принес факел, и при его свете я увидел картину, которая и до сих пор стоит перед моими глазами…
Подруги прикрыли Грунино лицо белым платком; при неровном огне факела казалось, что платок шевелится от дыхания девушки. У ее ног сидел Владек. В руках он комкал листок бумаги, который нашли на груди покойницы. Увидев меня, Копецкий протянул листок. На нем торопливым расползающимся почерком было написано:
«Все кончено. Они снова наступают. А как жить без Родины? Чтобы вечно над тобой издевался Камелькранц? Проклятый горбун надругался над моей девичьей честью.
Но я не уйду так просто. Я накормила сулемой всех коров мадам Фогель. Пусть хоть ими поплатятся немцы за позор и надругательства над русской девушкой.
Пишу, чтобы никого из вас не мог оклеветать проклятый горбун.
Прощайте, дорогие друзья! Прощай, Владек! Прощайте, русские мальчики!
Груня Бакшеева».
Когда я перевел содержание записки, Копецкий обхватил голову руками и так сидел, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Перестань, Владек! - грустно сказал Юзеф. - Теперь уж ничего не поделаешь.
- Я его убью! - вскочил Владек. - Все равно убью!
У меня перехватило дыхание. Я тогда еще не мог понять всего, что произошло, и только смотрел на Владека и думал, как ему тяжело, если он клянется убить Камелькранца!
- Нет, - решительно заявил я ребятам, когда Сигизмунд уговорил нас пойти спать. - Надо бежать! Неужели мы только на то и способны, чтобы воевать кашей с хозяевами?
- Давай, Молокоед, составляй маршрут, - откликнулся из темноты Димка. - Ты мастер насчет маршрутов.
- Не смейся, Дубленая Кожа, - серьезно проговорил Левка. - Надо что-то делать.
- А ты знаешь, куда бежать? - приподнялся на локте Димка. - И что ты есть будешь? Как оденешься? Нас в этой одежде поймают на первом же километре!
- Здесь тоже сидеть нечего! - возразил Левка. - Что ж мне голову, что ли, совать в петлю? Как Груня?
В тяжелом раздумье я вышел во двор. Поляки уже разошлись. Небо было чистое и безоблачное. Легко отыскав среди множества звезд Полярную звезду и встав к ней лицом, я определил, где восток.
Из тех сведений по географии, что дали нам в пятом классе, я знал, что если двигаться из Германии все время на восток, можно попасть в Советский Союз. Так что, если даже никого не расспрашивать о дороге, мы, пожалуй, могли бы только по солнцу и Полярной звезде добраться домой. Но как достать продовольствие и одежду, не вызывающую подозрений?
Мне почудилось, что во дворе кто-то всхлипывает. Неужели все еще плачет Владек? Оглянувшись, я заметил человека, сидящего прямо на земле у стены господского дома. Каково же было мое изумление, когда, подойдя, я узнал Луизу. Уронив голову на руки, она рыдала, содрогаясь всем телом.
- Ты о чем? - тихо спросил я по-немецки.
Девчонка вскочила на ноги.
- О чем ты плачешь?
- Груню жалко… - всхлипывая, проговорила она по-русски.
Молниеносная догадка чуть не заставила меня вскрикнуть:
- Так это ты говорила с нами ночью и подкладывала под пол хлеб?
Луиза кивнула.
- Почему же молчала?
- А как я скажу, если с меня не спускают глаз? А этот паршивец, - с неожиданной ненавистью прошептала она, - следит за мной целыми днями.
- Карл?
Служанка стала говорить о том, как издевается над ней маленький барон. Он рвет ей волосы, вкалывает под кожу иголки, а когда Луиза пробует кричать, хозяйка утешает ее:
- Карл шутит с тобой, а ты ревешь…
- Хочешь, убежим? - спросил я.
- Ой, только об этом и мечтаю! - воскликнула девочка.
Мы договорились, что она будет помогать нам в осуществлении плана бегства. Ей сравнительно легко прятать куда-нибудь непортящиеся продукты и подбирать для нас подходящую одежду.
- Все, все сделаю, - горячо шептала Луиза. - Только вы меня не оставляйте одну.
Я вошел снова в амбар. Димка лежал на спине и не спал.
- А где Левка?
- Не знаю. Наверно, во дворе.
Но и во дворе Левки не было. Обеспокоенные, мы уселись на солому.
Вдруг, тяжело дыша, из-под пола выполз Левка.
- Ты где был?
- Там меня нет, - хихикнул Левка. - Я сейчас бегал на гумно…
Мы посмотрели в ту сторону, где было гумно. Из-за леса выбрасывалось желтое пламя.
- Это им за Курск и Груню! - с каким-то торжеством произнес Левка.
ПОХОРОНЫ ГРУНИ
И один сказал, что нету больше
Силы в сердце жить вдали от Польши.
И второй сказал, что до рассвета
Каждой ночью думает про это.
Третий только молча улыбнулся
И сквозь хаки к сердцу прикоснулся.
К. Симонов. «Баллада о трех солдатах»
Пожар на гумне и отравление стада не могли пройти даром. Надо было опасаться серьезных последствий.
И верно, следующее утро началось с того, что пожилой полицейский вывел во двор Владека Копецкого со скрученными руками. При обыске у поляка нашли записку Груни, которую немедленно схватил управляющий. Сейчас он горбился посреди двора и с дьявольской улыбкой смотрел на поляка.
- У, изверг! Мразь! - злобно бросил в сторону Камелькранца Копецкий и, обернувшись к товарищам, громко крикнул: - Прощайте, братья!
Больше никто пока не пострадал. Лиза объяснила потом причину «миролюбия» Фогелей. Баронесса боялась, что огласка всей истории выставит ее перед знакомыми в невыгодном свете и сделает посмешищем, а Камелькранц больше всего опасался за судьбу хозяйства. Ведь гестапо могло взять батраков, а он в самый горячий момент страды остался бы без рабочих рук.
Никогда не забуду, как наша Птичка появилась во дворе после злосчастного обеда в честь победы германских войск. Мрачная, с красными пятнами на щеках, она вошла в коровник, где лежали вздувшиеся трупы коров, постучала по тугим бокам концом огромной лакированной туфли и спросила:
- Почему она отравила их, погань проклятая?
- Н-не знаю, - пробурчал горбун.
- Как это вы не знаете, господин управляющий? - вмешалась Юлия, которая была тут же, в коровнике. - Груня обо всем написала.
- Написала? - вскипела Птичка. - Ничего не понимаю. Где записка? Почему ты скрываешь от меня, что есть записка?
- Я ничего не скрываю, Марта, - юлил горбун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58