«Поласковее будь!» – сказал Никита. Это можно, граф мне нравится. Всё равно мне замуж не выходить, так хоть поживу вовсю. Начну с графа; он красив».
Княжна не сомкнула глаз всю ночь. Нервная дрожь пробирала её. Она вздрагивала от каждого малейшего звука, достигавшего до её спальни. Однако образ Свенторжецкого витал пред нею далеко не в отталкивающем виде. Быть в его власти ей, видимо, было далеко не неприятно.
«Я сделаю его рабом», – сказала она сама себе.
Однако, несмотря на предупреждение Никиты относительно графа Свенторжецкого, несмотря на решение ценою каких бы то ни было жертв заставить его молчать о его открытии, она всё же была далеко не спокойна. Прошла уже неделя с момента позднего посещения Никиты, а Свенторжецкий всё ещё не появлялся в доме княжны. Каждый день просыпалась она с мыслью, что сегодня наконец он приедет, каждый день ложилась с надеждой, что он будет завтра, а графа всё не было.
Это ожидание сделалось для княжны невыносимой пыткой. Порой ей казалось, что она была бы счастливее, если бы её преступление было бы уже открыто и она сидела в каземате, искупляя наказанием свою вину. Угрызение совести вдруг проснулось в ней с ужасающею силой.
Она старалась развлечься выездами, приёмами, но всё было тщетно. Как только она оставалась одна, картина убийства княгини Вассы Семёновны и княжны Людмилы, имя которой она теперь носила, восставала пред её духовным взором во всех ужасающих подробностях.
Особенно сохранился в её памяти момент, когда она впустила Никиту в дверь девичьей, где по случаю праздника не было ни души. Она не была свидетельницей самого убийства и насилия над княжной. Она быстро разделась и, переодевшись в приготовленное ею бельё княжны, бросилась из открытого ею окна в сад. В это время княгиня уже была убита и Никита расправлялся с княжной Людмилой. Последняя не кричала, или, по крайней мере, она, Татьяна, не слыхала криков. Она слышала лишь несколько стонов, и эти стоны теперь почти неотступно стояли в её ушах.
Никита унёс бельё княжны, разбросав возле трупа разорванное платье и бельё, снятое Татьяной. Так они уговорились. Впрочем, теперь она вспомнила, что, забившись в кусты зиновьевского сада, она дрожала, как в лихорадке, хотя ночь была тёплая, и у неё из головы не выходила мысль, всё ли устроит Никита как следует.
Ночь прошла довольно быстро. Когда Татьяна услыхала шаги, видимо разыскивавших её людей, то притворилась лежащей в глубоком обмороке. Её отнесли в спальню княжны.
Далее всё пошло хорошо. Все признали её княжной Людмилой. Одна только Федосья несколько раз бросала на неё подозрительные взгляды. В первый момент это смутило Таню, но она поняла, что смущение может выдать её, и стала более властно обращаться со старухой. Этим она достигла желанной цели – сомнения Федосьи, видимо, рассеялись. Впрочем, Таня всё же не взяла старухи в Петербург.
Но дядя княжны Людмилы, как ей показалось, в последнее время стал относиться к ней сдержанно; он тоже что-то заподозрил; однако дело было сделано так, что, как говорится, иголки не подточишь, и Таня тут же подумала, что, видимо, дядя остался только при подозрении или, может быть, ей это только показалось.
Она сразу заняла в Петербурге соответствующее положение. Расположение императрицы доставило ей круг почти низкопоклонных знакомых. Да и правда, кто мог усомниться, что она – не княжна, а дворовая девушка Татьяна Берестова? Никто!
Конечно, есть человек, который один знает это; этот человек – Никита, муж её матери, убийца и сообщник. Татьяна понимала, что ей придётся всю жизнь иметь с ним дело, но бояться с его стороны обнаружения её самозванства было нечего. Он ведь будет молчать, охраняя самого себя, хотя ей, конечно, придётся бросать ему довольно крупные подачки.
В таком виде представляла себе она будущее. Ничего мрачного, ничего тяжёлого не виделось ей в нём; напротив, достигнув цели, совершив, как казалось, дело законного возмездия «кровопийцам», она почти весело глядела в это будущее, где её ожидали любовь, поклонение и счастье. Её совесть была спокойна. Ведь Никита Берестов всё равно так или иначе расправился бы с княгиней и княжной – он мстил за свою жену и своё разбитое счастье. Помощь её, Татьяны, ему была не особенно нужна. Она только присоединилась к его мщению и путём его преступления добыла себе те права, которые ей, по её мнению, принадлежали как дочери князя Полторацкого. Этими рассуждениями убаюкивала девушка свою совесть, и это удалось ей.
Всё обошлось для неё более чем благополучно. Она сделалась княжной, всеми признанной, она обласкана императрицей, принята с распростёртыми объятиями в высшем петербургском обществе. Самые блестящие женихи столицы готовы оспаривать друг у друга честь и счастье повести её к алтарю.
И вдруг это внезапное предупреждение её сообщника Никиты. Пред Татьяной рисовалось его бледное, испуганное лицо, в уме звучали его слова: «Всё пропало!» Нашёлся обличитель её самозванства, не чета беглому Никите – граф Свенторжецкий.
От этого не отделаешься денежной подачкой – он сам богат; да он уже и предъявил свои условия. Придётся расстаться с мыслью о блестящем замужестве.
По странной иронии судьбы она именно графа мысленно наметила в свои мужья, но теперь он, конечно, не женится на бывшей «дворовой девке», на убийце. Так пусть же берёт её так, но… молчит.
«А будет ли он молчать? Я ведь в его руках, – тревожно подумала Татьяна, однако тут же успокоила себя: – Но разве у меня нет силы, страшной силы? Ведь эта сила – моя красота!»
«Граф будет моим рабом!» – снова промелькнула у неё гордая мысль, но последняя была отравлена ядом возникавших в уме сомнений.
Она полагала, что граф, случайно добыв доказательства её самозванства, тотчас поспешит воспользоваться ими. Она ждала его на другой же день после визита её сообщника. Она во власти графа; не станет же он медлить – ведь он влюблён. Если так, то сила была на её стороне. Но граф медлил.
При каждом часе этого промедления сомнение в чувстве графа стало расти в душе молодой девушки. А по истечении нескольких дней она уже окончательно потеряла почву под ногами. Ей стало страшно: а что, если он вовсе не приедет, не захочет иметь с нею дело, а прямо сообщит всё государыне?.. Он ведь в числе её любимцев.
Вместе с этим страхом обнаружения преступления стало появляться и угрызение совести по поводу его совершения.
Девушка всячески старалась успокоить себя, представить себя жертвой Никиты, путём угрозы заставившего её принять участие в его преступлении. Но это было плохим успокоением. Внутренний голос делал свои разумные возражения:
«Ты сама пошла к нему. Ты слушала его дьявольский шёпот с чувством злобного удовольствия и, наконец, до сих пор пользуешься плодами этого преступления».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226
Княжна не сомкнула глаз всю ночь. Нервная дрожь пробирала её. Она вздрагивала от каждого малейшего звука, достигавшего до её спальни. Однако образ Свенторжецкого витал пред нею далеко не в отталкивающем виде. Быть в его власти ей, видимо, было далеко не неприятно.
«Я сделаю его рабом», – сказала она сама себе.
Однако, несмотря на предупреждение Никиты относительно графа Свенторжецкого, несмотря на решение ценою каких бы то ни было жертв заставить его молчать о его открытии, она всё же была далеко не спокойна. Прошла уже неделя с момента позднего посещения Никиты, а Свенторжецкий всё ещё не появлялся в доме княжны. Каждый день просыпалась она с мыслью, что сегодня наконец он приедет, каждый день ложилась с надеждой, что он будет завтра, а графа всё не было.
Это ожидание сделалось для княжны невыносимой пыткой. Порой ей казалось, что она была бы счастливее, если бы её преступление было бы уже открыто и она сидела в каземате, искупляя наказанием свою вину. Угрызение совести вдруг проснулось в ней с ужасающею силой.
Она старалась развлечься выездами, приёмами, но всё было тщетно. Как только она оставалась одна, картина убийства княгини Вассы Семёновны и княжны Людмилы, имя которой она теперь носила, восставала пред её духовным взором во всех ужасающих подробностях.
Особенно сохранился в её памяти момент, когда она впустила Никиту в дверь девичьей, где по случаю праздника не было ни души. Она не была свидетельницей самого убийства и насилия над княжной. Она быстро разделась и, переодевшись в приготовленное ею бельё княжны, бросилась из открытого ею окна в сад. В это время княгиня уже была убита и Никита расправлялся с княжной Людмилой. Последняя не кричала, или, по крайней мере, она, Татьяна, не слыхала криков. Она слышала лишь несколько стонов, и эти стоны теперь почти неотступно стояли в её ушах.
Никита унёс бельё княжны, разбросав возле трупа разорванное платье и бельё, снятое Татьяной. Так они уговорились. Впрочем, теперь она вспомнила, что, забившись в кусты зиновьевского сада, она дрожала, как в лихорадке, хотя ночь была тёплая, и у неё из головы не выходила мысль, всё ли устроит Никита как следует.
Ночь прошла довольно быстро. Когда Татьяна услыхала шаги, видимо разыскивавших её людей, то притворилась лежащей в глубоком обмороке. Её отнесли в спальню княжны.
Далее всё пошло хорошо. Все признали её княжной Людмилой. Одна только Федосья несколько раз бросала на неё подозрительные взгляды. В первый момент это смутило Таню, но она поняла, что смущение может выдать её, и стала более властно обращаться со старухой. Этим она достигла желанной цели – сомнения Федосьи, видимо, рассеялись. Впрочем, Таня всё же не взяла старухи в Петербург.
Но дядя княжны Людмилы, как ей показалось, в последнее время стал относиться к ней сдержанно; он тоже что-то заподозрил; однако дело было сделано так, что, как говорится, иголки не подточишь, и Таня тут же подумала, что, видимо, дядя остался только при подозрении или, может быть, ей это только показалось.
Она сразу заняла в Петербурге соответствующее положение. Расположение императрицы доставило ей круг почти низкопоклонных знакомых. Да и правда, кто мог усомниться, что она – не княжна, а дворовая девушка Татьяна Берестова? Никто!
Конечно, есть человек, который один знает это; этот человек – Никита, муж её матери, убийца и сообщник. Татьяна понимала, что ей придётся всю жизнь иметь с ним дело, но бояться с его стороны обнаружения её самозванства было нечего. Он ведь будет молчать, охраняя самого себя, хотя ей, конечно, придётся бросать ему довольно крупные подачки.
В таком виде представляла себе она будущее. Ничего мрачного, ничего тяжёлого не виделось ей в нём; напротив, достигнув цели, совершив, как казалось, дело законного возмездия «кровопийцам», она почти весело глядела в это будущее, где её ожидали любовь, поклонение и счастье. Её совесть была спокойна. Ведь Никита Берестов всё равно так или иначе расправился бы с княгиней и княжной – он мстил за свою жену и своё разбитое счастье. Помощь её, Татьяны, ему была не особенно нужна. Она только присоединилась к его мщению и путём его преступления добыла себе те права, которые ей, по её мнению, принадлежали как дочери князя Полторацкого. Этими рассуждениями убаюкивала девушка свою совесть, и это удалось ей.
Всё обошлось для неё более чем благополучно. Она сделалась княжной, всеми признанной, она обласкана императрицей, принята с распростёртыми объятиями в высшем петербургском обществе. Самые блестящие женихи столицы готовы оспаривать друг у друга честь и счастье повести её к алтарю.
И вдруг это внезапное предупреждение её сообщника Никиты. Пред Татьяной рисовалось его бледное, испуганное лицо, в уме звучали его слова: «Всё пропало!» Нашёлся обличитель её самозванства, не чета беглому Никите – граф Свенторжецкий.
От этого не отделаешься денежной подачкой – он сам богат; да он уже и предъявил свои условия. Придётся расстаться с мыслью о блестящем замужестве.
По странной иронии судьбы она именно графа мысленно наметила в свои мужья, но теперь он, конечно, не женится на бывшей «дворовой девке», на убийце. Так пусть же берёт её так, но… молчит.
«А будет ли он молчать? Я ведь в его руках, – тревожно подумала Татьяна, однако тут же успокоила себя: – Но разве у меня нет силы, страшной силы? Ведь эта сила – моя красота!»
«Граф будет моим рабом!» – снова промелькнула у неё гордая мысль, но последняя была отравлена ядом возникавших в уме сомнений.
Она полагала, что граф, случайно добыв доказательства её самозванства, тотчас поспешит воспользоваться ими. Она ждала его на другой же день после визита её сообщника. Она во власти графа; не станет же он медлить – ведь он влюблён. Если так, то сила была на её стороне. Но граф медлил.
При каждом часе этого промедления сомнение в чувстве графа стало расти в душе молодой девушки. А по истечении нескольких дней она уже окончательно потеряла почву под ногами. Ей стало страшно: а что, если он вовсе не приедет, не захочет иметь с нею дело, а прямо сообщит всё государыне?.. Он ведь в числе её любимцев.
Вместе с этим страхом обнаружения преступления стало появляться и угрызение совести по поводу его совершения.
Девушка всячески старалась успокоить себя, представить себя жертвой Никиты, путём угрозы заставившего её принять участие в его преступлении. Но это было плохим успокоением. Внутренний голос делал свои разумные возражения:
«Ты сама пошла к нему. Ты слушала его дьявольский шёпот с чувством злобного удовольствия и, наконец, до сих пор пользуешься плодами этого преступления».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226