Чем дольше такой больной воздерживается от вина, тем жаднее он на него накидывается потом, а если его удержать, то больным овладевает смертельная тоска, которая зачастую доводит до самоубийства. Я видел, что Разумовский слоняется как тень, что он места себе не находит; видел, что как он ни удерживается, а всё равно к ночи напьётся, и тогда жди от него припадков бешенства, которые могут закончиться даже горячкой. Поэтому я предпочёл, чтобы он пил под моим наблюдением, так как я мог в нужный момент принять необходимые меры. Вы явились слишком рано! Алексей не допил положенного, и теперь припадок повторится скорее, чем если бы вы дали ему упиться до конца…
– Но неужели ничего, ничего нельзя поделать? – с тоской спросила Елизавета Петровна. – Неужели всё ваше искусство действительно бессильно?
– Но что же может поделать наука против от рождения отравленной крови! – воскликнул врач. – Я даже больше скажу вам: Разумовский всё равно должен был бы спиться, даже если бы это не было наследственным. Ваше высочество, вам следовало бы оставить Разумовского в покое на некоторое время. Вот почему, например, Лялин и Шубин в последнее время в таком пренебрежении?
– Но ведь ты знаешь, что Лялин влюбился в одну из моих камеристок; не буду же я делить его с нею! Ну, а Шубин – слишком мальчик…
– Очаровательный, восхитительный мальчик! – с горячностью подхватил Лесток.
– Но слишком ребёнок. А Разумовский – муж в полном значении этого слова. Ах, как я люблю его, Лесток!
– Люблю, а потому гублю. Вот это по-женски! Но я положительно не понимаю, откуда у вас такая страсть к людям низкого звания! Ведь Разумовский – просто здоровенный мужчина. Неужели нет других, которые могли бы соединить все его качества с благородством рождения!
– Где эти «другие»?
– Где? Ну, а я чем плох?
– Ты? – цесаревна окинула врача презрительным уничтожающим взглядом. – Да разве ты – человек, мужчина? Ты – просто какой-то ползучий мохнатый гад…
– И, однако, этот мохнатый ползучий гад имел случай доказать вашему высочеству в прошлом, что он всё-таки мужчина, и мужчина не из последних! – невозмутимо подхватил Лесток.
– А знаешь, почему это случилось? – надменно сказала царевна. – Когда я заметила, что ты строишь мне масленые глазки, я подумала: неужели это грязное чудовище всё-таки имеет в себе хоть что-нибудь человеческое?
– И вы убедились, что да?
– Довольно об этом! – вспыхнула Елизавета Петровна. – Я не для того привела тебя сюда, чтобы вспоминать старое! Запомни раз навсегда, милый мой! «Се ne est pas pour vous que le four chauife!»
– Если вы привели меня не для того, чтобы вспоминать старое, – всё так же невозмутимо ответил Лесток, – то скажите, что нового вы желаете сообщить мне?
– Ах, Лесток, Лесток! – сказала цесаревна, с обычной лёгкостью переходя от надменности к унынию, от гнева к подавленности. – Я не могу больше переносить теперешнее своё положение! Сегодня я опять наткнулась на жестокое оскорбление. Когда же это кончится?
– Но, ваше высочество, нельзя же сидеть сложа руки и ждать, пока Бог пошлёт избавление! Это было бы чудом, а Вышние Силы в последнее время стали скуповаты на чудеса. Бог помогает только тому, кто сам стремится к чему-либо, а вы…
– Но что же я могу поделать? Я бессильна, хожу как во тьме, и нигде не блеснёт спасительный свет надежды!
– Но вы умышленно закрываете глаза, принцесса! Послы предлагают вам исход.
– Но разве я могу пойти на него? Разве могу я уничтожить дело рук отца? Да что ты говоришь, Лесток! Конечно, ты – иностранец, тебе дела нет до России! Иначе ты не стал бы советовать мне отдать врагам приобретённые русской кровью земли!
– Пусть я не русский по рождению, но я так давно живу здесь, так свыкся с вами, с вашими интересами, что чувствую себя совсем русским. Вы часто в припадке гнева называете меня грубым животным, грязной личностью, циником, бессердечным эгоистом. Но что же в таком случае удерживает меня здесь, подле вас? Ведь я мог бы продать вас с вашими планами правительнице и был бы награждён больше, чем могу ждать от вас. Я мог бы давно уехать за границу – ведь здесь я ежеминутно рискую головой… И я всё-таки здесь… Значит, не так уж чужды мне интересы и ваши, и России.
– Но как же можно, заботясь о русских интересах, говорить об уступке земель?
– Ваше высочество! Во-первых, по-моему, лучше царствовать над урезанной страной, чем быть насильно постриженной в монахини. Во-вторых, можно подписать обязательство и не отдать обещанного. В-третьих, можно только обещать отдать, но не исполнить обещания. Прежде всего надо вовлечь в дело послов, затащить их в интригу так, чтобы им не было возможности пойти назад. Ведь наше дело надо только сдвинуть, а дальше оно пойдёт само. Во всяком случае, надо действовать, действовать и действовать…
– Но как?
– Позвольте мне завтра опять сходить к Шетарди, уполномочьте меня вести с ним настоящие переговоры, а не отделываться смутными намёками, на которых послы ничего строить не могут. Тогда увидим!
– Ну что же, Лесток, сходи, я буду тебе очень благодарна. Только не верю я в Шетарди – уж очень юрок да изворотлив! Нолькен – тот честнее, проще, да он, кажется, весь в руках у маркиза.
– Полно, ваше высочество, как Шетарди ни изворотлив, а на всякую змею найдётся свой капкан!
– Что же, начинай, действуй! Заранее спасибо тебе… Только не верю я этому… Ну, прощай, пойду к себе.
Елизавета Петровна грустно пошла к себе в туалетную, где её уже ждала для ночного туалета Мавра Егоровна, жена Петра Ивановича Шувалова, сумевшая занять при царевне, а впоследствии и при императрице Елизавете незыблемое положение, более влиятельное и могущественное, чем любой из её фаворитов или министров.
Отдаваясь ловким рукам Мавры, которая осторожно и быстро расплетала волосы цесаревны, Елизавета думала:
«Хоть бы свет откуда показался! Господи, я мечусь словно в пустыне и во мраке! Господи, изведи меня из этой тьмы!»
IX
ЗАТРУДНЕНИЯ МАРКИЗА ДЕ ЛА ШЕТАРДИ
Жан Брульяр был в отвратительном настроении духа. Как мы уже видели в позапрошлой главе, лакей не без основания заподозрил, что переводчик Шмидт уединяется в заброшенную комнату дома французского посольства вовсе не для переписки бумаг, и что здесь кроется какая-то тайна дипломатического свойства, раскрытие которой может дать ему, Брульяру, немалую выгоду И вот, как назло, в последние месяцы Шмидт ни разу не уединялся в эту комнату для «переписки»! Он изредка заходил к послу, но оставался у него ненадолго, и Жану не удавалось узнать, о чём они говорили. Он пробовал подслушать, но это было не так-то легко, потому что камердинер Пьер постоянно держался начеку. И, таким образом, Жану приходилось бессильно опустить руки в тот самый момент, когда навстречу ему блеснула надежда счастья и когда осуществление этой надежды было так необходимо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226
– Но неужели ничего, ничего нельзя поделать? – с тоской спросила Елизавета Петровна. – Неужели всё ваше искусство действительно бессильно?
– Но что же может поделать наука против от рождения отравленной крови! – воскликнул врач. – Я даже больше скажу вам: Разумовский всё равно должен был бы спиться, даже если бы это не было наследственным. Ваше высочество, вам следовало бы оставить Разумовского в покое на некоторое время. Вот почему, например, Лялин и Шубин в последнее время в таком пренебрежении?
– Но ведь ты знаешь, что Лялин влюбился в одну из моих камеристок; не буду же я делить его с нею! Ну, а Шубин – слишком мальчик…
– Очаровательный, восхитительный мальчик! – с горячностью подхватил Лесток.
– Но слишком ребёнок. А Разумовский – муж в полном значении этого слова. Ах, как я люблю его, Лесток!
– Люблю, а потому гублю. Вот это по-женски! Но я положительно не понимаю, откуда у вас такая страсть к людям низкого звания! Ведь Разумовский – просто здоровенный мужчина. Неужели нет других, которые могли бы соединить все его качества с благородством рождения!
– Где эти «другие»?
– Где? Ну, а я чем плох?
– Ты? – цесаревна окинула врача презрительным уничтожающим взглядом. – Да разве ты – человек, мужчина? Ты – просто какой-то ползучий мохнатый гад…
– И, однако, этот мохнатый ползучий гад имел случай доказать вашему высочеству в прошлом, что он всё-таки мужчина, и мужчина не из последних! – невозмутимо подхватил Лесток.
– А знаешь, почему это случилось? – надменно сказала царевна. – Когда я заметила, что ты строишь мне масленые глазки, я подумала: неужели это грязное чудовище всё-таки имеет в себе хоть что-нибудь человеческое?
– И вы убедились, что да?
– Довольно об этом! – вспыхнула Елизавета Петровна. – Я не для того привела тебя сюда, чтобы вспоминать старое! Запомни раз навсегда, милый мой! «Се ne est pas pour vous que le four chauife!»
– Если вы привели меня не для того, чтобы вспоминать старое, – всё так же невозмутимо ответил Лесток, – то скажите, что нового вы желаете сообщить мне?
– Ах, Лесток, Лесток! – сказала цесаревна, с обычной лёгкостью переходя от надменности к унынию, от гнева к подавленности. – Я не могу больше переносить теперешнее своё положение! Сегодня я опять наткнулась на жестокое оскорбление. Когда же это кончится?
– Но, ваше высочество, нельзя же сидеть сложа руки и ждать, пока Бог пошлёт избавление! Это было бы чудом, а Вышние Силы в последнее время стали скуповаты на чудеса. Бог помогает только тому, кто сам стремится к чему-либо, а вы…
– Но что же я могу поделать? Я бессильна, хожу как во тьме, и нигде не блеснёт спасительный свет надежды!
– Но вы умышленно закрываете глаза, принцесса! Послы предлагают вам исход.
– Но разве я могу пойти на него? Разве могу я уничтожить дело рук отца? Да что ты говоришь, Лесток! Конечно, ты – иностранец, тебе дела нет до России! Иначе ты не стал бы советовать мне отдать врагам приобретённые русской кровью земли!
– Пусть я не русский по рождению, но я так давно живу здесь, так свыкся с вами, с вашими интересами, что чувствую себя совсем русским. Вы часто в припадке гнева называете меня грубым животным, грязной личностью, циником, бессердечным эгоистом. Но что же в таком случае удерживает меня здесь, подле вас? Ведь я мог бы продать вас с вашими планами правительнице и был бы награждён больше, чем могу ждать от вас. Я мог бы давно уехать за границу – ведь здесь я ежеминутно рискую головой… И я всё-таки здесь… Значит, не так уж чужды мне интересы и ваши, и России.
– Но как же можно, заботясь о русских интересах, говорить об уступке земель?
– Ваше высочество! Во-первых, по-моему, лучше царствовать над урезанной страной, чем быть насильно постриженной в монахини. Во-вторых, можно подписать обязательство и не отдать обещанного. В-третьих, можно только обещать отдать, но не исполнить обещания. Прежде всего надо вовлечь в дело послов, затащить их в интригу так, чтобы им не было возможности пойти назад. Ведь наше дело надо только сдвинуть, а дальше оно пойдёт само. Во всяком случае, надо действовать, действовать и действовать…
– Но как?
– Позвольте мне завтра опять сходить к Шетарди, уполномочьте меня вести с ним настоящие переговоры, а не отделываться смутными намёками, на которых послы ничего строить не могут. Тогда увидим!
– Ну что же, Лесток, сходи, я буду тебе очень благодарна. Только не верю я в Шетарди – уж очень юрок да изворотлив! Нолькен – тот честнее, проще, да он, кажется, весь в руках у маркиза.
– Полно, ваше высочество, как Шетарди ни изворотлив, а на всякую змею найдётся свой капкан!
– Что же, начинай, действуй! Заранее спасибо тебе… Только не верю я этому… Ну, прощай, пойду к себе.
Елизавета Петровна грустно пошла к себе в туалетную, где её уже ждала для ночного туалета Мавра Егоровна, жена Петра Ивановича Шувалова, сумевшая занять при царевне, а впоследствии и при императрице Елизавете незыблемое положение, более влиятельное и могущественное, чем любой из её фаворитов или министров.
Отдаваясь ловким рукам Мавры, которая осторожно и быстро расплетала волосы цесаревны, Елизавета думала:
«Хоть бы свет откуда показался! Господи, я мечусь словно в пустыне и во мраке! Господи, изведи меня из этой тьмы!»
IX
ЗАТРУДНЕНИЯ МАРКИЗА ДЕ ЛА ШЕТАРДИ
Жан Брульяр был в отвратительном настроении духа. Как мы уже видели в позапрошлой главе, лакей не без основания заподозрил, что переводчик Шмидт уединяется в заброшенную комнату дома французского посольства вовсе не для переписки бумаг, и что здесь кроется какая-то тайна дипломатического свойства, раскрытие которой может дать ему, Брульяру, немалую выгоду И вот, как назло, в последние месяцы Шмидт ни разу не уединялся в эту комнату для «переписки»! Он изредка заходил к послу, но оставался у него ненадолго, и Жану не удавалось узнать, о чём они говорили. Он пробовал подслушать, но это было не так-то легко, потому что камердинер Пьер постоянно держался начеку. И, таким образом, Жану приходилось бессильно опустить руки в тот самый момент, когда навстречу ему блеснула надежда счастья и когда осуществление этой надежды было так необходимо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226