таким образом, Столбину было безопаснее жить около своей Оленьки, от свиданий с которой он всё равно не отказался бы. Впрочем, в скором времени им предстояло и вообще-то поселиться вместе: свадьба молодых людей была назначена царевной на конец июня, то есть сейчас же после Петровок.
Такой же мечтой жили и Мельников с Наденькой. Их будущее казалось совершенно обеспеченным и верным. Наденькино приданое исподволь заготовлялось, свадьбу предполагали сыграть в начале ноября, перед Рождественским постом; что же касалось графа Головкина, то он, казалось, окончательно отказался от мысли мешать счастью молодых людей. И Мельников, сначала отчаявшийся от навязанной ему роли шпиона, мало-помалу освоился и с этим.
Но пока ему ещё не удавалось добыть существенные сведения. С одной стороны, в интриге наступил период сравнительного затишья, когда все как-то съёжились и притихли; с другой – кружок близких к Елизавете Петровне лиц не решился сразу ввести Мельникова во всю полноту интриги. Быстрота, с которой капитан вдруг склонился на сторону царевны, тот факт, что это произошло непосредственно после денежного подарка со стороны принца Антона, не могли не внушить заговорщикам известной осторожности, и было решено, что сначала к Мельникову приглядятся, сначала его поиспытают, а уж потом можно будет окончательно зачислить его в «конспиративный штат», а пока что довольно было и того, что его принимала запросто царевна.
Таким образом, его шпионаж пока ещё не принёс ярких результатов. Но довольно было и того, что надлежащим сферам была известна роль Ханыкова как подстрекателя, и было решено, что, когда придёт подходящий момент, Ханыкова схватят и под пыткой выведают всё, что нужно.
Впрочем, и Мельникову удалось кое-что вызнать; он сообщил Кривому, что гоффурьер Воронихин кажется ему подозрительным, что голос Воронихина имеет сходство с голосом исчезнувшего купца Алексеева и что фурьер почему-то усиленно сторонится его, Мельникова. Это сообщение Василий Сергеевич сделал между прочим, так как особенного значения ему не придавал. Зато для Кривого это было целым откровением, а потому он немедленно приказал Ваньке Каину денно и нощно сторожить дворец цесаревны и, если Воронихин в ночное время куда-нибудь выйдет, немедленно схватить его и доставить куда следует.
Что касалось Ваньки Каина и его сообщника Жана Брульяра, то они были довольно в нерадостном настроении. С переездом Шетарди на дачу Жан был совершенно лишён возможности раздобыть какие-либо сведения, так как если у посла и происходили какие-нибудь совещания, то исключительно в саду, выходившем прямо к Невке и совершенно недоступном для большинства челяди.
А Ванька Каин чуть с ума не сходил от злости, что лакомый кусочек в виде двух сотен червонцев, обещанных ему за поимку Столбина, грозит окончательно ускользнуть от него. О Столбине не было ни слуху ни духу; вдобавок пропал и Шмидт, и таким образом ускользнула надежда найти Столбина под личиной переводчика шведского посольства.
В остальном ему тоже не везло. Чтобы поднять свой престиж, он было пустился на старые московские штучки и пытался путём хитрых подковырок утопить в грязных водах тогдашнего правосудия людей, обвинённых им в несуществующих преступлениях. Но вся беда была в том, что ему приходилось в таких случаях действовать через Кривого, Семён же Никанорович не напрасно говаривал: «Я сам – Кривой а потому меня на кривой не объедешь». Таким образом, попытки Ваньки Каина реабилитировать себя за чужой счёт не имели успеха.
Анна Николаевна Очкасова тоже чувствовала себя не по себе, но не давала запугивать себя разными страхами, бодро приговаривая, что «волков бояться, так в лес не ходить». С неустрашимостью, которая могла равняться разве её же ловкости и изворотливости, она с головой отдалась политической агитации. Секретаря нового атташе французского посольства можно было встретить повсюду – в игорных домах, в модных ресторанах, на офицерских балах и пирушках, на излюбленных прогулках. Казалось, что этот бойкий, остроумный, любезный, к сожалению, горбатый молодой человек страстно жаждал использовать всю широту наслаждения жизнью. Но, прикрываясь маской кутилы и прожигателя жизни, Жанна неустанно агитировала за царевну, и плоды её стараний начинали сказываться: офицеры гвардейских полков становились всё нетерпеливее.
Однако по мере того, как хлопоты Жанны приносили всё большие и большие результаты, глубокое разочарование начинало пробираться к ней в душу. Всё было готово, царевне надлежало только самой энергично взяться за дело, а она под всевозможными предлогами отклонялась от решительных действий. Между тем готовность гвардейцев доходила до апогея. Так, в начале июня гвардейские офицеры подстерегли Елизавету Петровну на прогулке и кинулись к ней с недоумёнными восклицаниями.
– Матушка ты наша! Когда же это будет наконец? Мы все готовы и только ждём твоих приказаний! Что наконец повелишь нам? – возбуждённо говорили они.
Цесаревна не на шутку перепугалась.
– Ради Бога, молчите и опасайтесь, чтобы вас не услыхали! – в отчаянии зашептала она, не зная, куда деваться, и готовая провалиться сквозь землю от ужаса. – Не делайте себя несчастными, дети мои, и не губите и меня! Разойдитесь, ведите себя смирно: минута действовать ещё не наступила!
Но почему эта минута не наступила?
Жанна боялась, что она никогда не наступит. Она начинала подозревать, что Елизавета Петровна просто играет в опасную забаву – политику, но и не думает, в силу своего легкомыслии и трусости, серьёзно взяться за дело. И действительно, весёлые пиры и всевозможные любовные похождения, казалось, исключительно поглощали всё внимание царевны.
Жанна разочаровалась и в доброте Елизаветы Петровны. Она видела, что лёгкость, с которой цесаревна разбрасывала деньги, проистекала скорее из присущего ей мотовства, желания нравиться, жажды популярности; но случись ей поступиться чем-нибудь нужным, необходимым, этого она, как начинала думать Жанна, и для родного отца не сделает.
Да, жизнь в Петербурге заставила Анну Николаевну значительно изменить взгляд на вещи. Прежде она думала, что всё дело тормозится французским послом. Может быть, так оно и было вначале; но теперь Шетарди добросовестно делал всё, что мог, а тормозила осуществление заговора сама же цесаревна. Шетарди ограничил свои требования немногими, легко приемлемыми пунктами, но Елизавета Петровна увёртывалась от признания их своей подписью. Шетарди из кожи лез, чтобы добывать и передавать цесаревне деньги, необходимые для поддержания огненной готовности и преданности гвардейцев, а она своей пассивностью только толкала гвардейцев на какое-то бесцельное выступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226
Такой же мечтой жили и Мельников с Наденькой. Их будущее казалось совершенно обеспеченным и верным. Наденькино приданое исподволь заготовлялось, свадьбу предполагали сыграть в начале ноября, перед Рождественским постом; что же касалось графа Головкина, то он, казалось, окончательно отказался от мысли мешать счастью молодых людей. И Мельников, сначала отчаявшийся от навязанной ему роли шпиона, мало-помалу освоился и с этим.
Но пока ему ещё не удавалось добыть существенные сведения. С одной стороны, в интриге наступил период сравнительного затишья, когда все как-то съёжились и притихли; с другой – кружок близких к Елизавете Петровне лиц не решился сразу ввести Мельникова во всю полноту интриги. Быстрота, с которой капитан вдруг склонился на сторону царевны, тот факт, что это произошло непосредственно после денежного подарка со стороны принца Антона, не могли не внушить заговорщикам известной осторожности, и было решено, что сначала к Мельникову приглядятся, сначала его поиспытают, а уж потом можно будет окончательно зачислить его в «конспиративный штат», а пока что довольно было и того, что его принимала запросто царевна.
Таким образом, его шпионаж пока ещё не принёс ярких результатов. Но довольно было и того, что надлежащим сферам была известна роль Ханыкова как подстрекателя, и было решено, что, когда придёт подходящий момент, Ханыкова схватят и под пыткой выведают всё, что нужно.
Впрочем, и Мельникову удалось кое-что вызнать; он сообщил Кривому, что гоффурьер Воронихин кажется ему подозрительным, что голос Воронихина имеет сходство с голосом исчезнувшего купца Алексеева и что фурьер почему-то усиленно сторонится его, Мельникова. Это сообщение Василий Сергеевич сделал между прочим, так как особенного значения ему не придавал. Зато для Кривого это было целым откровением, а потому он немедленно приказал Ваньке Каину денно и нощно сторожить дворец цесаревны и, если Воронихин в ночное время куда-нибудь выйдет, немедленно схватить его и доставить куда следует.
Что касалось Ваньки Каина и его сообщника Жана Брульяра, то они были довольно в нерадостном настроении. С переездом Шетарди на дачу Жан был совершенно лишён возможности раздобыть какие-либо сведения, так как если у посла и происходили какие-нибудь совещания, то исключительно в саду, выходившем прямо к Невке и совершенно недоступном для большинства челяди.
А Ванька Каин чуть с ума не сходил от злости, что лакомый кусочек в виде двух сотен червонцев, обещанных ему за поимку Столбина, грозит окончательно ускользнуть от него. О Столбине не было ни слуху ни духу; вдобавок пропал и Шмидт, и таким образом ускользнула надежда найти Столбина под личиной переводчика шведского посольства.
В остальном ему тоже не везло. Чтобы поднять свой престиж, он было пустился на старые московские штучки и пытался путём хитрых подковырок утопить в грязных водах тогдашнего правосудия людей, обвинённых им в несуществующих преступлениях. Но вся беда была в том, что ему приходилось в таких случаях действовать через Кривого, Семён же Никанорович не напрасно говаривал: «Я сам – Кривой а потому меня на кривой не объедешь». Таким образом, попытки Ваньки Каина реабилитировать себя за чужой счёт не имели успеха.
Анна Николаевна Очкасова тоже чувствовала себя не по себе, но не давала запугивать себя разными страхами, бодро приговаривая, что «волков бояться, так в лес не ходить». С неустрашимостью, которая могла равняться разве её же ловкости и изворотливости, она с головой отдалась политической агитации. Секретаря нового атташе французского посольства можно было встретить повсюду – в игорных домах, в модных ресторанах, на офицерских балах и пирушках, на излюбленных прогулках. Казалось, что этот бойкий, остроумный, любезный, к сожалению, горбатый молодой человек страстно жаждал использовать всю широту наслаждения жизнью. Но, прикрываясь маской кутилы и прожигателя жизни, Жанна неустанно агитировала за царевну, и плоды её стараний начинали сказываться: офицеры гвардейских полков становились всё нетерпеливее.
Однако по мере того, как хлопоты Жанны приносили всё большие и большие результаты, глубокое разочарование начинало пробираться к ней в душу. Всё было готово, царевне надлежало только самой энергично взяться за дело, а она под всевозможными предлогами отклонялась от решительных действий. Между тем готовность гвардейцев доходила до апогея. Так, в начале июня гвардейские офицеры подстерегли Елизавету Петровну на прогулке и кинулись к ней с недоумёнными восклицаниями.
– Матушка ты наша! Когда же это будет наконец? Мы все готовы и только ждём твоих приказаний! Что наконец повелишь нам? – возбуждённо говорили они.
Цесаревна не на шутку перепугалась.
– Ради Бога, молчите и опасайтесь, чтобы вас не услыхали! – в отчаянии зашептала она, не зная, куда деваться, и готовая провалиться сквозь землю от ужаса. – Не делайте себя несчастными, дети мои, и не губите и меня! Разойдитесь, ведите себя смирно: минута действовать ещё не наступила!
Но почему эта минута не наступила?
Жанна боялась, что она никогда не наступит. Она начинала подозревать, что Елизавета Петровна просто играет в опасную забаву – политику, но и не думает, в силу своего легкомыслии и трусости, серьёзно взяться за дело. И действительно, весёлые пиры и всевозможные любовные похождения, казалось, исключительно поглощали всё внимание царевны.
Жанна разочаровалась и в доброте Елизаветы Петровны. Она видела, что лёгкость, с которой цесаревна разбрасывала деньги, проистекала скорее из присущего ей мотовства, желания нравиться, жажды популярности; но случись ей поступиться чем-нибудь нужным, необходимым, этого она, как начинала думать Жанна, и для родного отца не сделает.
Да, жизнь в Петербурге заставила Анну Николаевну значительно изменить взгляд на вещи. Прежде она думала, что всё дело тормозится французским послом. Может быть, так оно и было вначале; но теперь Шетарди добросовестно делал всё, что мог, а тормозила осуществление заговора сама же цесаревна. Шетарди ограничил свои требования немногими, легко приемлемыми пунктами, но Елизавета Петровна увёртывалась от признания их своей подписью. Шетарди из кожи лез, чтобы добывать и передавать цесаревне деньги, необходимые для поддержания огненной готовности и преданности гвардейцев, а она своей пассивностью только толкала гвардейцев на какое-то бесцельное выступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226