Я дам ему урок“.
Когда мы поднимались по темной лестнице на второй этаж, хозяин таверны тихо шепнул:
„Он пытается сочинять. Хочет показать, что здоров, но прошу вас, не утомляйте его. Он слишком слаб. Иначе он снова сляжет“.
Мы вошли в квартиру Моцарта. Я изумился, как все в ней переменилось за месяц моего отсутствия. Исчез серебряный кофейный сервиз – предмет гордости хозяина, и пара красивых подсвечников, которыми он так дорожил, а в музыкальной комнате стояли лишь фортепьяно и альт.
Моцарт сидел за столом совершенно одетый, а перед ним лежали ноты. На нем был поношенный камзол, какого я никогда на нем не видел, пряжки на башмаках не чищены, прекрасные белокурые волосы, обычно аккуратно причесанные, были растрепаны. Он словно хотел доказать, что несмотря ни на что, он может работать.
Он поднялся мне навстречу, протянул руку и, чтобы не упасть, оперся о стол. Его лицо заметно осунулось и побледнело. В музыкальной комнате было очень холодно, огонь в печи едва тлел.
Он энергично пожал мне руку, и я заметил, что его руки, всегда полные, словно бы распухли, хотя сам он похудел.
Он сказал:
„Как хорошо, что вы пришли, Альберт. Я уж боялся, что никогда вас больше не увижу. Вы пропустили целых три урока“.
„Через год я кончаю медицинский факультет, мне приходится много работать“, – ответил я.
„Значит, когда-нибудь вы сумеете вылечить и меня“. Я поклонился и сказал: „Сочту за честь“.
Мне хотелось ему помочь, но как? Он теперь очень нуждался в тех двух гульденах, которые я ему платил за урок, я это понимал, и все же эта ничтожная сумма не могла, конечно, поправить его положение.
Видимо, почувствовав мое беспокойство, он сказал:
„Я работаю над реквиемом. Временами мне приходит в голову, что я пишу его для себя, но все меня утешают, говорят, что это выдумки и плод больного воображения. Только бы мне не слечь“.
Его лицо было землисто-серым, и, не удержавшись, я воскликнул:
„Вам необходим отдых!“
„Скоро у меня будет вволю времени для отдыха, Альберт“.
„Вы совсем себя не жалеете“, – вступил в разговор хозяин таверны.
Моцарт умоляюще проговорил:
„Вы ведь хотите брать у меня уроки, Альберт? Я не люблю давать уроки, но остаться совсем без учеников – это ужасно!“ – Он вздрогнул словно от холода.
И хотя я намеревался отказаться от уроков, мне пришлось молча кивнуть в знак согласия.
Он радостно улыбнулся:
„У меня останется хоть один ученик. Концертов больше нет, да и заказов тоже…“
„Волшебная флейта“ имеет огромный успех», – напомнил хозяин таверны.
«А я даже не могу ее послушать! – Его глаза блестели от слез. – Как это тяжело! Я не в силах пойти в театр, я слишком ослаб».
«Уверяю вас, маэстро, вы скоро окрепнете», – ободрил я «Вы еще придете ко мне? – спросил он. – Я дам вам урок».
«Непременно, – пообещал я. – Как только вам станет лучше, господин капельмейстер»
Я собрался уходить, но он удержал меня трясущейся рукой и сказал:
«Реквием наполовину закончен. Не найдется ли у вас двух гульденов? Нехорошо брать плату вперед, но доктор… Говорят, на представлениях „Волшебной флейты“ не сыщешь свободного кресла, премьера прошла полтора месяца назад, а мне не заплатили ни гульдена. Ни единого свободного места, а я вынужден просить…»
Я поторопился дать ему два гульдена, хотя сам в них нуждался.
«Приходите на той неделе, – сказал он и небрежно уронил монеты на стол. – Вы ведь искренне любите музыку, Альберт? – И прежде чем я успел ответить, добавил: – Лишь люди без сердца равнодушны к ней».
Казалось, он сейчас свалится с ног от усталости и волнения, и хозяин таверны сделал мне знак уходить. Огромным усилием воли Моцарт заставил себя подняться и проводил меня до дверей.
«Благодарю вас, господин Моцарт».
«Значит, вы все-таки отдаете предпочтение медицине, а не музыке?»
«Меня больше влечет медицина», – скромно ответил я.
«Если бы вы могли меня вылечить, я бы одобрил ваш выбор», – задумчиво произнес он.
Странно, но в тот момент я не менее, чем он, нуждался в поддержке.
«Надеюсь, господин капельмейстер, – сказал я, – что мое посещение немного вас ободрило».
«Значит, вы уже доктор, Альберт, – усмехнувшись, заметил Моцарт – Когда ваши лекарства не помогают, вы рассчитываете на спасительную силу сочувствия».
– И тут он сказал такое, чего я не могу забыть. – Доктор Лутц побледнел, ему было трудно продолжать. – Чтобы не упасть, Моцарт прислонился к косяку двери, и я подумал: сколько воли в этом маленьком человеке, по виду никогда не скажешь.
«Подумать только, – проговорил Моцарт, – сколько докторов бывают повинны в убийстве». Моцарт сам закрыл за мной дверь.
– С тех самых пор меня постоянно терзает сожаление, что я не оказал ему помощи, – продолжал доктор Лутц. – Как вы думаете, мне его следовало осмотреть?
Все растерянно молчали.
Ведь я мог придти к нему через день-два, но не пришел. А когда я наконец пришел… было уже поздно. – Лутц горестно покачал головой. – Он уже скончался.
– Через сколько дней вы его снова навестили?
– Точно не помню. Через две-три недели. Его смерть меня потрясла. А ведь его лечил знаменитый врач. Многоопытный. Умелый.
– Вы его знали?
– Нет, но слыхал о нем. Он пользовался прекрасной репутацией.
– Как его звали?
– Не помню. Я пережил тогда страшное потрясение.
– Не кажется ли вам, что после смерти тело необходимо было подвергнуть вскрытию?
– Для чего?
– Разве это не в порядке вещей?
– Вскрытие делалось только при подозрении в убийстве.
– Но, по вашим словам, сам Моцарт сказал…
– У Моцарта, по всей видимости, была лихорадка, и ему могло почудиться все, что угодно, – вмешался в разговор Гроб.
– Должно быть, так оно и было, – согласился Лутц.
– По-вашему, его можно было спасти? – спросил Джэсон.
– Откуда мне знать! Я так и не узнал, чем он был болен, – ответил Лутц.
– Это-то и терзает вас, – заключила Дебора. – Вы могли узнать, что с ним было, от чего он умер, но упустили такую возможность. Если бы вы тогда знали, как будет велика его слава…
– Вы потом брали еще у кого-нибудь уроки? – спросил Джэсон.
– После Моцарта? – Лутц воспринял вопрос как святотатство. – Нет, я не мог.
– Хозяин таверны, который впустил вас к Моцарту, его звали Йозеф Дейнер?
– Не помню. Знаю только, что он жил поблизости. Прошло уже столько лет.
– А где находилась его таверна?
– Не знаю. Но хозяин ее был дружен с Моцартом, так мне показалось.
– Вы, наверное, помните, где жил и сам Моцарт?
– Этого я не забыл, господин Отис. На Раухенштейнгассе, около собора св. Стефана. Я забыл номер дома, но вы его отыщете в приходской книге собора, где состоялась заупокойная служба.
– Неудивительно, что Моцарт умер в нищете, – переменил тему Клаус. – Он был непрактичный и расточительный человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Когда мы поднимались по темной лестнице на второй этаж, хозяин таверны тихо шепнул:
„Он пытается сочинять. Хочет показать, что здоров, но прошу вас, не утомляйте его. Он слишком слаб. Иначе он снова сляжет“.
Мы вошли в квартиру Моцарта. Я изумился, как все в ней переменилось за месяц моего отсутствия. Исчез серебряный кофейный сервиз – предмет гордости хозяина, и пара красивых подсвечников, которыми он так дорожил, а в музыкальной комнате стояли лишь фортепьяно и альт.
Моцарт сидел за столом совершенно одетый, а перед ним лежали ноты. На нем был поношенный камзол, какого я никогда на нем не видел, пряжки на башмаках не чищены, прекрасные белокурые волосы, обычно аккуратно причесанные, были растрепаны. Он словно хотел доказать, что несмотря ни на что, он может работать.
Он поднялся мне навстречу, протянул руку и, чтобы не упасть, оперся о стол. Его лицо заметно осунулось и побледнело. В музыкальной комнате было очень холодно, огонь в печи едва тлел.
Он энергично пожал мне руку, и я заметил, что его руки, всегда полные, словно бы распухли, хотя сам он похудел.
Он сказал:
„Как хорошо, что вы пришли, Альберт. Я уж боялся, что никогда вас больше не увижу. Вы пропустили целых три урока“.
„Через год я кончаю медицинский факультет, мне приходится много работать“, – ответил я.
„Значит, когда-нибудь вы сумеете вылечить и меня“. Я поклонился и сказал: „Сочту за честь“.
Мне хотелось ему помочь, но как? Он теперь очень нуждался в тех двух гульденах, которые я ему платил за урок, я это понимал, и все же эта ничтожная сумма не могла, конечно, поправить его положение.
Видимо, почувствовав мое беспокойство, он сказал:
„Я работаю над реквиемом. Временами мне приходит в голову, что я пишу его для себя, но все меня утешают, говорят, что это выдумки и плод больного воображения. Только бы мне не слечь“.
Его лицо было землисто-серым, и, не удержавшись, я воскликнул:
„Вам необходим отдых!“
„Скоро у меня будет вволю времени для отдыха, Альберт“.
„Вы совсем себя не жалеете“, – вступил в разговор хозяин таверны.
Моцарт умоляюще проговорил:
„Вы ведь хотите брать у меня уроки, Альберт? Я не люблю давать уроки, но остаться совсем без учеников – это ужасно!“ – Он вздрогнул словно от холода.
И хотя я намеревался отказаться от уроков, мне пришлось молча кивнуть в знак согласия.
Он радостно улыбнулся:
„У меня останется хоть один ученик. Концертов больше нет, да и заказов тоже…“
„Волшебная флейта“ имеет огромный успех», – напомнил хозяин таверны.
«А я даже не могу ее послушать! – Его глаза блестели от слез. – Как это тяжело! Я не в силах пойти в театр, я слишком ослаб».
«Уверяю вас, маэстро, вы скоро окрепнете», – ободрил я «Вы еще придете ко мне? – спросил он. – Я дам вам урок».
«Непременно, – пообещал я. – Как только вам станет лучше, господин капельмейстер»
Я собрался уходить, но он удержал меня трясущейся рукой и сказал:
«Реквием наполовину закончен. Не найдется ли у вас двух гульденов? Нехорошо брать плату вперед, но доктор… Говорят, на представлениях „Волшебной флейты“ не сыщешь свободного кресла, премьера прошла полтора месяца назад, а мне не заплатили ни гульдена. Ни единого свободного места, а я вынужден просить…»
Я поторопился дать ему два гульдена, хотя сам в них нуждался.
«Приходите на той неделе, – сказал он и небрежно уронил монеты на стол. – Вы ведь искренне любите музыку, Альберт? – И прежде чем я успел ответить, добавил: – Лишь люди без сердца равнодушны к ней».
Казалось, он сейчас свалится с ног от усталости и волнения, и хозяин таверны сделал мне знак уходить. Огромным усилием воли Моцарт заставил себя подняться и проводил меня до дверей.
«Благодарю вас, господин Моцарт».
«Значит, вы все-таки отдаете предпочтение медицине, а не музыке?»
«Меня больше влечет медицина», – скромно ответил я.
«Если бы вы могли меня вылечить, я бы одобрил ваш выбор», – задумчиво произнес он.
Странно, но в тот момент я не менее, чем он, нуждался в поддержке.
«Надеюсь, господин капельмейстер, – сказал я, – что мое посещение немного вас ободрило».
«Значит, вы уже доктор, Альберт, – усмехнувшись, заметил Моцарт – Когда ваши лекарства не помогают, вы рассчитываете на спасительную силу сочувствия».
– И тут он сказал такое, чего я не могу забыть. – Доктор Лутц побледнел, ему было трудно продолжать. – Чтобы не упасть, Моцарт прислонился к косяку двери, и я подумал: сколько воли в этом маленьком человеке, по виду никогда не скажешь.
«Подумать только, – проговорил Моцарт, – сколько докторов бывают повинны в убийстве». Моцарт сам закрыл за мной дверь.
– С тех самых пор меня постоянно терзает сожаление, что я не оказал ему помощи, – продолжал доктор Лутц. – Как вы думаете, мне его следовало осмотреть?
Все растерянно молчали.
Ведь я мог придти к нему через день-два, но не пришел. А когда я наконец пришел… было уже поздно. – Лутц горестно покачал головой. – Он уже скончался.
– Через сколько дней вы его снова навестили?
– Точно не помню. Через две-три недели. Его смерть меня потрясла. А ведь его лечил знаменитый врач. Многоопытный. Умелый.
– Вы его знали?
– Нет, но слыхал о нем. Он пользовался прекрасной репутацией.
– Как его звали?
– Не помню. Я пережил тогда страшное потрясение.
– Не кажется ли вам, что после смерти тело необходимо было подвергнуть вскрытию?
– Для чего?
– Разве это не в порядке вещей?
– Вскрытие делалось только при подозрении в убийстве.
– Но, по вашим словам, сам Моцарт сказал…
– У Моцарта, по всей видимости, была лихорадка, и ему могло почудиться все, что угодно, – вмешался в разговор Гроб.
– Должно быть, так оно и было, – согласился Лутц.
– По-вашему, его можно было спасти? – спросил Джэсон.
– Откуда мне знать! Я так и не узнал, чем он был болен, – ответил Лутц.
– Это-то и терзает вас, – заключила Дебора. – Вы могли узнать, что с ним было, от чего он умер, но упустили такую возможность. Если бы вы тогда знали, как будет велика его слава…
– Вы потом брали еще у кого-нибудь уроки? – спросил Джэсон.
– После Моцарта? – Лутц воспринял вопрос как святотатство. – Нет, я не мог.
– Хозяин таверны, который впустил вас к Моцарту, его звали Йозеф Дейнер?
– Не помню. Знаю только, что он жил поблизости. Прошло уже столько лет.
– А где находилась его таверна?
– Не знаю. Но хозяин ее был дружен с Моцартом, так мне показалось.
– Вы, наверное, помните, где жил и сам Моцарт?
– Этого я не забыл, господин Отис. На Раухенштейнгассе, около собора св. Стефана. Я забыл номер дома, но вы его отыщете в приходской книге собора, где состоялась заупокойная служба.
– Неудивительно, что Моцарт умер в нищете, – переменил тему Клаус. – Он был непрактичный и расточительный человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107