– У него головокружения, рвота и он без конца теряет сознание, а теперь опухли не только руки, но и все тело».
Я слегла от горя, а спустя неделю после разговора с докторами, всего лишь неделю, Вольфганга не стало.
Омраченная воспоминаниями, Констанца замолчала. Но она рассказывала не о Моцарте, подумал Джэсон, она рассказывала о себе. Он ожидал узнать от вдовы больше, чем от кого бы то ни было, но пока она не прибавила ничего нового к тому, что он уже знал.
– Где теперь доктор Клоссет? – спросил Джэсон.
– Умер. В 1813 году. Насколько я знаю, от лихорадки.
– А доктор Саллаба?
– Тоже умер. Через несколько лет после Вольфганга. Они были лучшими докторами Вены. Я сделала для Вольфганга все, что было в моих силах.
– Мы в этом не сомневаемся, – стараясь утешить ее, сказала Дебора. – Для вас это было ужасным испытанием, госпожа фон Ниссен.
Констанца бросила на нее полный благодарности взгляд.
– Моя сестра Софи, которая была рядом со мной в те тяжелые дни, может подтвердить, что это были самые лучшие доктора.
– Мы не сомневаемся в этом, – подхватил Джэсон. – Но вы сказали, что симптомы указывали на болезнь почек. Будь он отравлен, наверное, в первую очередь пострадали бы почки?
– Я осталась бедной вдовой, – продолжала Констанца. – И с плохим здоровьем. Кто посмеет сомневаться в словах личного врача самого канцлера?
– Значит, ни того, ни другого уже нет в живых? – словно не веря, повторил Джэсон. Важнейшая часть доказательств оказалась навсегда потерянной.
– Они умерли давным-давно. Но довольно об этом. Мне сейчас тяжело вспоминать о смерти Вольфганга. Одно мое решение – это мои сыновья, их у меня двое. Какой они были для меня опорой!
– Не могли бы мы с ними познакомиться? – спросила Дебора.
– Нет. Мой старший сын сейчас в Италии, а младший Польше. Это я нашла для Вольфганга самых лучших докторов. Никто не смеет бросить мне обвинение.
– Разумеется, – подтвердила Дебора. – Вы вели себя мужественно.
– Я сделала все, что было в моих слабых силах.
– А что вы можете рассказать о последних часах его жизни? – спросил Джэсон. – О последней ночи? Как он умирал?
Констанца принялась всхлипывать:
– Я не могу об этом говорить.
– Простите, я не хотел вас огорчать.
– И все-таки огорчили, – Констанца вытерла слезы спросила:
– Так вы не хотите купить партитуры Вольфганга?
– Я бы с радостью, но мы приехали не за тем.
– Понимаю. – В голосе Констанцы появились холодные нотки. Она поднялась. – Днем я всегда принимаю ванну, нам привозят воду из Бад Гостейна, здесь неподалеку. Она не такая целебная, как баденская, но прекрасно действует а кожу. Я не хочу показаться невежливой, но мне нечего вам больше сказать.
Констанца поджала губы, и Джэсон понял, что она не намерена продолжать разговор. Но ему необходимо было узнать еще кое-что, и он постарался подыскать разумную причину:
– Эрнест Мюллер говорил, что ваши сестры тоже хорошо знали Моцарта.
– Эрнест Мюллер? – Констанца повторила имя с явной неприязнью. – Он одолжил у Вольфганга деньги и так никогда их не вернул.
– Я знаю, он говорил об этом.
– Это его не оправдывает. В особенности перед бедной вдовой с двумя маленькими детьми.
– Сколько он взял взаймы, госпожа Ниссен?
– Не помню… Пятнадцать-двадцать…
– Двадцать пять гульденов? – докончил Джэсон.
– Да, кажется, так.
Джэсон подал ей двадцать пять гульденов.
– Эрнест просит прощения, что вам пришлось так долго ждать.
– Целых тридцать пять лет! Это вы не из своего кармана, господин Отис?
– Нет, я исполняю просьбу Эрнеста Мюллера. Констанца не стала упорствовать.
– Вы не любите Мюллеров, не так ли, госпожа Ниссен?
– А за что их любить? При жизни Вольфганга они втерлись к нему в доверие, льстили ему, чтобы он занимал их в оркестре, а теперь только мутят воду. Поднимают шум вокруг его смерти. О, я знаю, это они навели вас на мысль заняться поисками.
– Какими поисками?
– Искать улики против Сальери. Они всегда ненавидели Сальери.
– А разве Моцарт его любил?
– Это другое дело. У Вольфганга были на то свои причины. – И тут же поправилась: – Все оперные композиторы ненавидят друг друга. Так уж водится.
– Такой добрейшей души человек, как Моцарт?
– Вот именно, добрейшей. А Сальери считал любого композитора соперником, кроме Глюка, своего наставника.
– Значит, Моцарт справедливо считал Сальери своим врагом?
– У Вольфганга было много врагов. – Констанца снова сжала губы.
– Но он не доверял Сальери?
– А вы разве доверяете всем и каждому, господин Отис? Джэсон промолчал.
– Возможно, причиной его ранней смерти была ошибка, допущенная докторами, – спросила Дебора. – Возможно, они поставили неверный диагноз?
– Нет, – твердо ответила Констанца. – Это были лучшие доктора в империи. Если они ошиблись, значит, ошибся бы и любой другой. Пусть Вольфганг покоится в мире.
Но где, молчаливо возмутился Джэсон. Он теперь не сомневался, что Клоссет и фон Саллаба способствовали смерти Моцарта, пусть они совершили не прямое убийство, но своим небрежным отношением, невежеством и равнодушием ускорили кончину композитора. Они явились невольными убийцами, а возможно, и не такими уж невольными, кто знает. У дверей он спросил:
– Госпожа фон Ниссен, позвольте задать вам еще один вопрос.
Констанце не терпелось расстаться с ними, но, движимая любопытством, она остановилась.
– Вы были знакомы с Катариной Кавальери? Взгляд ее сделался бесстрастным.
– С Кавальери, которая пела партию Констанцы в «Похищении из сераля», – пояснил Джэсон.
– Ах, с ней! Да, я знала Кавальери.
– Говорят, она была любовницей Сальери. Констанца пожала плечами, словно не придавая этому значения.
– Вы были с ней близко знакомы?
Не успела Констанца ответить, как в дверях появилась пожилая женщина; она с надменным видом прошла в гостиную, очевидно, выбрав для своего появления самый подходящий момент. Констанца, с трудом сдерживая раздражение, представила незваную гостью:
– Моя старшая сестра госпожа Алоизия Ланге. Так вот она, та самая Алоизия Вебер, первая любовь Моцарта, красавица в семье. От ее красоты теперь не осталось и следа. Алоизия, прищурившись, высокомерно рассматривала гостей, в лице ее было что-то хищное – острый нос и подбородок, резко очерченные скулы. Обильные румяна только подчеркивали многочисленные морщины.
– Я близко знала Кавальери, – сказала Алоизия, – была ее дублершей в «Похищении из сераля» и много раз пела с ней.
– Моя сестра была раньше оперной певицей, – пояснила Констанца.
Похоже было, что Алоизия подслушивала их разговор соседней комнате.
– Как, по-вашему, Кавальери относилась к Моцарту? Благожелательно или нет? – спросил Джэсон.
– В зависимости от того, в каких ролях он ее занимал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Я слегла от горя, а спустя неделю после разговора с докторами, всего лишь неделю, Вольфганга не стало.
Омраченная воспоминаниями, Констанца замолчала. Но она рассказывала не о Моцарте, подумал Джэсон, она рассказывала о себе. Он ожидал узнать от вдовы больше, чем от кого бы то ни было, но пока она не прибавила ничего нового к тому, что он уже знал.
– Где теперь доктор Клоссет? – спросил Джэсон.
– Умер. В 1813 году. Насколько я знаю, от лихорадки.
– А доктор Саллаба?
– Тоже умер. Через несколько лет после Вольфганга. Они были лучшими докторами Вены. Я сделала для Вольфганга все, что было в моих силах.
– Мы в этом не сомневаемся, – стараясь утешить ее, сказала Дебора. – Для вас это было ужасным испытанием, госпожа фон Ниссен.
Констанца бросила на нее полный благодарности взгляд.
– Моя сестра Софи, которая была рядом со мной в те тяжелые дни, может подтвердить, что это были самые лучшие доктора.
– Мы не сомневаемся в этом, – подхватил Джэсон. – Но вы сказали, что симптомы указывали на болезнь почек. Будь он отравлен, наверное, в первую очередь пострадали бы почки?
– Я осталась бедной вдовой, – продолжала Констанца. – И с плохим здоровьем. Кто посмеет сомневаться в словах личного врача самого канцлера?
– Значит, ни того, ни другого уже нет в живых? – словно не веря, повторил Джэсон. Важнейшая часть доказательств оказалась навсегда потерянной.
– Они умерли давным-давно. Но довольно об этом. Мне сейчас тяжело вспоминать о смерти Вольфганга. Одно мое решение – это мои сыновья, их у меня двое. Какой они были для меня опорой!
– Не могли бы мы с ними познакомиться? – спросила Дебора.
– Нет. Мой старший сын сейчас в Италии, а младший Польше. Это я нашла для Вольфганга самых лучших докторов. Никто не смеет бросить мне обвинение.
– Разумеется, – подтвердила Дебора. – Вы вели себя мужественно.
– Я сделала все, что было в моих слабых силах.
– А что вы можете рассказать о последних часах его жизни? – спросил Джэсон. – О последней ночи? Как он умирал?
Констанца принялась всхлипывать:
– Я не могу об этом говорить.
– Простите, я не хотел вас огорчать.
– И все-таки огорчили, – Констанца вытерла слезы спросила:
– Так вы не хотите купить партитуры Вольфганга?
– Я бы с радостью, но мы приехали не за тем.
– Понимаю. – В голосе Констанцы появились холодные нотки. Она поднялась. – Днем я всегда принимаю ванну, нам привозят воду из Бад Гостейна, здесь неподалеку. Она не такая целебная, как баденская, но прекрасно действует а кожу. Я не хочу показаться невежливой, но мне нечего вам больше сказать.
Констанца поджала губы, и Джэсон понял, что она не намерена продолжать разговор. Но ему необходимо было узнать еще кое-что, и он постарался подыскать разумную причину:
– Эрнест Мюллер говорил, что ваши сестры тоже хорошо знали Моцарта.
– Эрнест Мюллер? – Констанца повторила имя с явной неприязнью. – Он одолжил у Вольфганга деньги и так никогда их не вернул.
– Я знаю, он говорил об этом.
– Это его не оправдывает. В особенности перед бедной вдовой с двумя маленькими детьми.
– Сколько он взял взаймы, госпожа Ниссен?
– Не помню… Пятнадцать-двадцать…
– Двадцать пять гульденов? – докончил Джэсон.
– Да, кажется, так.
Джэсон подал ей двадцать пять гульденов.
– Эрнест просит прощения, что вам пришлось так долго ждать.
– Целых тридцать пять лет! Это вы не из своего кармана, господин Отис?
– Нет, я исполняю просьбу Эрнеста Мюллера. Констанца не стала упорствовать.
– Вы не любите Мюллеров, не так ли, госпожа Ниссен?
– А за что их любить? При жизни Вольфганга они втерлись к нему в доверие, льстили ему, чтобы он занимал их в оркестре, а теперь только мутят воду. Поднимают шум вокруг его смерти. О, я знаю, это они навели вас на мысль заняться поисками.
– Какими поисками?
– Искать улики против Сальери. Они всегда ненавидели Сальери.
– А разве Моцарт его любил?
– Это другое дело. У Вольфганга были на то свои причины. – И тут же поправилась: – Все оперные композиторы ненавидят друг друга. Так уж водится.
– Такой добрейшей души человек, как Моцарт?
– Вот именно, добрейшей. А Сальери считал любого композитора соперником, кроме Глюка, своего наставника.
– Значит, Моцарт справедливо считал Сальери своим врагом?
– У Вольфганга было много врагов. – Констанца снова сжала губы.
– Но он не доверял Сальери?
– А вы разве доверяете всем и каждому, господин Отис? Джэсон промолчал.
– Возможно, причиной его ранней смерти была ошибка, допущенная докторами, – спросила Дебора. – Возможно, они поставили неверный диагноз?
– Нет, – твердо ответила Констанца. – Это были лучшие доктора в империи. Если они ошиблись, значит, ошибся бы и любой другой. Пусть Вольфганг покоится в мире.
Но где, молчаливо возмутился Джэсон. Он теперь не сомневался, что Клоссет и фон Саллаба способствовали смерти Моцарта, пусть они совершили не прямое убийство, но своим небрежным отношением, невежеством и равнодушием ускорили кончину композитора. Они явились невольными убийцами, а возможно, и не такими уж невольными, кто знает. У дверей он спросил:
– Госпожа фон Ниссен, позвольте задать вам еще один вопрос.
Констанце не терпелось расстаться с ними, но, движимая любопытством, она остановилась.
– Вы были знакомы с Катариной Кавальери? Взгляд ее сделался бесстрастным.
– С Кавальери, которая пела партию Констанцы в «Похищении из сераля», – пояснил Джэсон.
– Ах, с ней! Да, я знала Кавальери.
– Говорят, она была любовницей Сальери. Констанца пожала плечами, словно не придавая этому значения.
– Вы были с ней близко знакомы?
Не успела Констанца ответить, как в дверях появилась пожилая женщина; она с надменным видом прошла в гостиную, очевидно, выбрав для своего появления самый подходящий момент. Констанца, с трудом сдерживая раздражение, представила незваную гостью:
– Моя старшая сестра госпожа Алоизия Ланге. Так вот она, та самая Алоизия Вебер, первая любовь Моцарта, красавица в семье. От ее красоты теперь не осталось и следа. Алоизия, прищурившись, высокомерно рассматривала гостей, в лице ее было что-то хищное – острый нос и подбородок, резко очерченные скулы. Обильные румяна только подчеркивали многочисленные морщины.
– Я близко знала Кавальери, – сказала Алоизия, – была ее дублершей в «Похищении из сераля» и много раз пела с ней.
– Моя сестра была раньше оперной певицей, – пояснила Констанца.
Похоже было, что Алоизия подслушивала их разговор соседней комнате.
– Как, по-вашему, Кавальери относилась к Моцарту? Благожелательно или нет? – спросил Джэсон.
– В зависимости от того, в каких ролях он ее занимал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107