А когда в следующий раз к нему обратились подобным образом, он подписался: «Иоганнес Хризостомус Вольфгангус Амадеус Сигизмундус Моцартус», – он надеялся, что это их, наконец-то, излечит. Все дело в том, что все мы находимся под впечатлением его внезапной трагической кончины, и поэтому считаем его грустным человеком, а ведь это совсем не так. Мир, который его окружал, был слишком жесток. И этот мир его погубил. Вольферль подавал большие надежды и он их оправдал, в этом и состояла его миссия на земле. На его долю выпало немало счастья, особенно в нашей семье. Мы многого добились вместе. Больше всего он нуждался в публике, для которой мог писать музыку. А когда некоторые люди вели себя недостойно, он шутил, что они ведут себя, как ослы, а если у ослов запор, им невредно дать слабительное.
– Когда обнаружился его необычайный музыкальный дар?
– Мне кажется, с того самого момента, как он родился.
– Наверное, у вас было чудесное детство, – задумчиво произнесла Дебора.
– Детство наше было безоблачным. Мы верили, что отец справится со всеми нашими заботами и что мама с папой всегда будут дарить нас любовью. Вольфганг раздражался, когда не понимали его музыку, и говорил: «Отчего они не слышат то, что слышу я!» Но в то время я еще не сознавала, что каждая нота исходила у него из самого сердца.
Наннерль замолчала, и Джэсон поднялся с кресла.
– Мы, должно быть, утомили вас, госпожа Зонненбург.
– Нет. Прошу вас, не уходите. Я, как и Вольферль, не люблю одиночества.
– Не подозревали ли вы, что вашего брата отравили? – решился Джэсон.
– Он прожил бы дольше, если бы слушался советов отца. Наш отец никогда не доверял Сальери.
– Но и ваш брат тоже ему не доверял.
– Господин Отис, наш отец был более искушен в интригах.
– Ваш брат, по-видимому, был излишне доверчив.
– Не доверчив, а равнодушен к интригам. Отец частенько нас предостерегал: «Знайте, что все люди лгут и говорят неправду в своих корыстных целях». Вольферль помнил об этом. Он не хуже других видел лицемеров. Примером тому его оперы. Но интриги он презирал. Наш отец был отличный дипломат, потому что интриги увлекали его. У Вольферля была иная натура. Когда Марию Антуанетту заточили в тюрьму и ходили слухи, будто Габсбурги собираются вмешаться, он написал мне: «Здесь идет много разговоров о войне, должно быть, чтобы запугать народ. Сегодня в Вене на каждом шагу встречаешь солдат, а назавтра все говорят, что наша австрийская принцесса добьется компромисса и скоро вернется в Вену. Но не проходит и дня, и мы узнаем, что компромисс этот не состоялся. Тем временем разносятся слухи о том, что якобы происходят секретные переговоры, но о них умалчивают, дабы не повредить безопасности государства. Неудивительно, что я стараюсь забыть обо всем этом и сочиняю мою волшебную оперу для Шиканедера».
– Все это говорит в пользу вашего брата. Ну, а как в то время вел себя ваш отец?
– В 1785 году он навестил Вольфганга в Вене. Это была их последняя встреча. И хотя в то время Вольферль процветал, отец не обольщался насчет его будущего. Но некоторые мечты отца все-таки осуществились. Вольфганг устроил для отца торжественный концерт, на котором присутствовали лучшие венские музыканты – Вангаль, Диттерсдорф и Гайдн. Этот концерт произвел на отца глубокое впечатление. Они играли квартеты, которые Вольферль посвятил Гайдну, и после концерта растроганный Гайдн сказал отцу: «Ваш сын – величайший композитор из всех, кого я знаю», и добавил особенно лестную фразу: «Господин Моцарт, кто знает, появился бы на свет такой композитор, как Вольфганг, не будь у него такого отца, как Леопольд».
– И все же вы говорите, что ваш отец вернулся домой, обеспокоенный будущим сына.
– Хотя Вольферль зарабатывал две тысячи гульденов в год, отца тревожило, что он не откладывал ни крейцера, а у Констанцы деньги так и текли, она была плохой хозяйкой. Вольферль не сознавал, что судьба может повернуться к нему спиной.
– И вы были согласны с вашим отцом?
– В 1785 году Вольферль был любимцем Вены, и список подписчиков на его концерты составлял восемь страниц, он включал самых видных людей, любителей музыки. А через несколько лет, когда Вольферль попытался возобновить эти концерты, у него оказался всего один подписчик – ван Свитен.
– Что же произошло? – удивился Джэсон.
– Талант брата напугал многих венских музыкантов и пробудил у них зависть. Они стали против него интриговать при дворе. А он не умел защищаться. Он был слишком занят работой. Сочинял. Давал концерты. А без умения интриговать музыканту в Вене не выжить. Советы отца ему бы пригодились. Но с тех пор, как Вольферль связал свою жизнь с Веберами, он перестал прислушиваться к отцовским советам.
– Вы хотите сказать, что не женись он на Констанце, он бы не умер так рано?
Наннерль кивнула в ответ.
– Возможно я и преувеличиваю, но Констанца причинила ему много вреда. Своими капризами, избалованностью, эгоизмом.
– Вы по-прежнему играете сочинения брата? – спросил Джэсон, желая переменить разговор.
– Очень редко. Но моя манера исполнения сходна с манерой Вольферля. Мы с ним прекрасно играли в четыре руки, с нами никто не мог сравниться. У меня та же ясность и выразительность. Хотите послушать?
Наннерль с трудом добралась до клавесина и попросила Джэсона играть вместе с ней.
Джэсон сел рядом и начал сонату с большой осторожностью, стараясь следовать за Наннерль. И некоторое время звуки лились плавно. Но вот Наннерль сбилась раз, другой, ее игра стала неуверенной. Она остановилась и горестно проговорила:
– Правой рукой я еще могу играть, а вот левая совсем ослабла. Когда-то Вольферль восхищался моими руками, их изяществом.
Джэсон и Дебора довели госпожу Зонненбург до дивана, и она прилегла. Их испугал ее бледный и усталый вид.
– Это просто старческая немощь, – прошептала она. – Позовите, пожалуйста, моего друга господина Фогеля. Он живет на втором этаже и часто ко мне заглядывает.
– Вы живете совсем одна?
– Господин Фогель и другие соседи присматривают за мной.
Джэсон отправился за господином Фогелем, а Наннерль попросила Дебору сесть с ней рядом.
– Я вышла замуж очень поздно и никогда не была по-настоящему счастлива. Муж был много старше меня, вдовец с пятью детьми, Вольферля он не любил. После замужества с Зонненбургом я уже никогда больше не виделась с братом.
Вошел господин Фогель, коренастый, средних лет лавочник с учтивыми манерами.
– Вам нужен прежде всего покой, госпожа Зонненбург, – уверенным голосом сказал он.
Она слабо улыбнулась в ответ:
– Мне казалось, что я еще могу играть на клавесине. Мы, Моцарты, никогда не жаловались на здоровье. И трудились всю жизнь, не покладая рук. Как наш отец.
– Мы глубоко уважаем вас и вашего брата, – сказал Джэсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Когда обнаружился его необычайный музыкальный дар?
– Мне кажется, с того самого момента, как он родился.
– Наверное, у вас было чудесное детство, – задумчиво произнесла Дебора.
– Детство наше было безоблачным. Мы верили, что отец справится со всеми нашими заботами и что мама с папой всегда будут дарить нас любовью. Вольфганг раздражался, когда не понимали его музыку, и говорил: «Отчего они не слышат то, что слышу я!» Но в то время я еще не сознавала, что каждая нота исходила у него из самого сердца.
Наннерль замолчала, и Джэсон поднялся с кресла.
– Мы, должно быть, утомили вас, госпожа Зонненбург.
– Нет. Прошу вас, не уходите. Я, как и Вольферль, не люблю одиночества.
– Не подозревали ли вы, что вашего брата отравили? – решился Джэсон.
– Он прожил бы дольше, если бы слушался советов отца. Наш отец никогда не доверял Сальери.
– Но и ваш брат тоже ему не доверял.
– Господин Отис, наш отец был более искушен в интригах.
– Ваш брат, по-видимому, был излишне доверчив.
– Не доверчив, а равнодушен к интригам. Отец частенько нас предостерегал: «Знайте, что все люди лгут и говорят неправду в своих корыстных целях». Вольферль помнил об этом. Он не хуже других видел лицемеров. Примером тому его оперы. Но интриги он презирал. Наш отец был отличный дипломат, потому что интриги увлекали его. У Вольферля была иная натура. Когда Марию Антуанетту заточили в тюрьму и ходили слухи, будто Габсбурги собираются вмешаться, он написал мне: «Здесь идет много разговоров о войне, должно быть, чтобы запугать народ. Сегодня в Вене на каждом шагу встречаешь солдат, а назавтра все говорят, что наша австрийская принцесса добьется компромисса и скоро вернется в Вену. Но не проходит и дня, и мы узнаем, что компромисс этот не состоялся. Тем временем разносятся слухи о том, что якобы происходят секретные переговоры, но о них умалчивают, дабы не повредить безопасности государства. Неудивительно, что я стараюсь забыть обо всем этом и сочиняю мою волшебную оперу для Шиканедера».
– Все это говорит в пользу вашего брата. Ну, а как в то время вел себя ваш отец?
– В 1785 году он навестил Вольфганга в Вене. Это была их последняя встреча. И хотя в то время Вольферль процветал, отец не обольщался насчет его будущего. Но некоторые мечты отца все-таки осуществились. Вольфганг устроил для отца торжественный концерт, на котором присутствовали лучшие венские музыканты – Вангаль, Диттерсдорф и Гайдн. Этот концерт произвел на отца глубокое впечатление. Они играли квартеты, которые Вольферль посвятил Гайдну, и после концерта растроганный Гайдн сказал отцу: «Ваш сын – величайший композитор из всех, кого я знаю», и добавил особенно лестную фразу: «Господин Моцарт, кто знает, появился бы на свет такой композитор, как Вольфганг, не будь у него такого отца, как Леопольд».
– И все же вы говорите, что ваш отец вернулся домой, обеспокоенный будущим сына.
– Хотя Вольферль зарабатывал две тысячи гульденов в год, отца тревожило, что он не откладывал ни крейцера, а у Констанцы деньги так и текли, она была плохой хозяйкой. Вольферль не сознавал, что судьба может повернуться к нему спиной.
– И вы были согласны с вашим отцом?
– В 1785 году Вольферль был любимцем Вены, и список подписчиков на его концерты составлял восемь страниц, он включал самых видных людей, любителей музыки. А через несколько лет, когда Вольферль попытался возобновить эти концерты, у него оказался всего один подписчик – ван Свитен.
– Что же произошло? – удивился Джэсон.
– Талант брата напугал многих венских музыкантов и пробудил у них зависть. Они стали против него интриговать при дворе. А он не умел защищаться. Он был слишком занят работой. Сочинял. Давал концерты. А без умения интриговать музыканту в Вене не выжить. Советы отца ему бы пригодились. Но с тех пор, как Вольферль связал свою жизнь с Веберами, он перестал прислушиваться к отцовским советам.
– Вы хотите сказать, что не женись он на Констанце, он бы не умер так рано?
Наннерль кивнула в ответ.
– Возможно я и преувеличиваю, но Констанца причинила ему много вреда. Своими капризами, избалованностью, эгоизмом.
– Вы по-прежнему играете сочинения брата? – спросил Джэсон, желая переменить разговор.
– Очень редко. Но моя манера исполнения сходна с манерой Вольферля. Мы с ним прекрасно играли в четыре руки, с нами никто не мог сравниться. У меня та же ясность и выразительность. Хотите послушать?
Наннерль с трудом добралась до клавесина и попросила Джэсона играть вместе с ней.
Джэсон сел рядом и начал сонату с большой осторожностью, стараясь следовать за Наннерль. И некоторое время звуки лились плавно. Но вот Наннерль сбилась раз, другой, ее игра стала неуверенной. Она остановилась и горестно проговорила:
– Правой рукой я еще могу играть, а вот левая совсем ослабла. Когда-то Вольферль восхищался моими руками, их изяществом.
Джэсон и Дебора довели госпожу Зонненбург до дивана, и она прилегла. Их испугал ее бледный и усталый вид.
– Это просто старческая немощь, – прошептала она. – Позовите, пожалуйста, моего друга господина Фогеля. Он живет на втором этаже и часто ко мне заглядывает.
– Вы живете совсем одна?
– Господин Фогель и другие соседи присматривают за мной.
Джэсон отправился за господином Фогелем, а Наннерль попросила Дебору сесть с ней рядом.
– Я вышла замуж очень поздно и никогда не была по-настоящему счастлива. Муж был много старше меня, вдовец с пятью детьми, Вольферля он не любил. После замужества с Зонненбургом я уже никогда больше не виделась с братом.
Вошел господин Фогель, коренастый, средних лет лавочник с учтивыми манерами.
– Вам нужен прежде всего покой, госпожа Зонненбург, – уверенным голосом сказал он.
Она слабо улыбнулась в ответ:
– Мне казалось, что я еще могу играть на клавесине. Мы, Моцарты, никогда не жаловались на здоровье. И трудились всю жизнь, не покладая рук. Как наш отец.
– Мы глубоко уважаем вас и вашего брата, – сказал Джэсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107