И
здесь стены были уставлены стеллажами, на которых хранились подшивки
газет, выходивших в Галиции и на Волыни с начала века.
Многие люди считали Богдана Григорьевича чудаком. Он выпадал из их
стереотипов - из нормальных, как считали, представлений о быте, образе
жизни, одежде. Он был не как все, непонятен, а потому у одних вызывал
непонимание, у других снисходительную жалость: как так - пусть на пенсии,
но все же человек с высшим образованием, юрист, знает языки, мог бы
подрабатывать репетиторством, переводами технической литературы, что дало
бы возможность отремонтировать квартиру, прилично обставить ее, одеться
солидней, а не ходить замухрышкой с огромной брезентовой сумкой. Но людям
этим было невдомек, что ведь и они заслуживают снисхождения, и понимая
это, Богдан Григорьевич безвозмездно дарил им его.
Он родился на Волыни, в Горохове, в семье адвоката, но вот уже
шестьдесят лет, как жил в Подгорске, где до войны окончил юридический
факультет, и куда в 1945 году вернулся преподавать латынь и уголовное
право. В 1956 году его изгнали из университета. В приказе значилось:
"...за систематическое появление на лекциях перед студентами в нетрезвом
виде". Что же, водился за Богданом Григорьевичем такой грешок. Но правда и
то, что студенты любили его за доброту, образованность, демократичность,
особенно бывшие фронтовики, с которыми не раз веселой компанией заглядывал
Богдан Григорьевич в пивную около университета. Но истинная причина его
увольнения состояла в другом - в ненависти проректора. Был и повод.
Когда-то они дружили. В 1949-ом зашел однажды Шиманович к проректору
домой, тот в ту пору был еще замдекана, и застал его сидящим на полу среди
кучи книг - он перебирал их, что-то рвал, швырял в печь. Богдан
Григорьевич вытащил из развала том Грушевского. "Ты что, спятил?" - сказал
он хозяину. - "Рискованно сейчас это держать". - "Я возьму себе?" -
попросил Богдан Григорьевич. И унес. Года четыре спустя, июльским вечером
подвыпивший Богдан Григорьевич вспомнил о дне рождения проректора, нашел
какого-то мальчишку, дал ему на мороженое и велел отнести по такому-то
адресу пакет. В доме проректора был разгар пиршества. Мальчишка вручил
пакет хозяйке, она не подозревая подвоха, отдала кому-то из гостей, тот
содрал оберточную бумагу, посмотрел недоуменно на потрепанную книгу,
открыл и увидев на титульном листе надпись, стал читать вслух: "Огонь от
сожженных книг поджег печи Освенцима". Кроме хозяина никто ничего не
понял. Об этой странной шутке тут же забыли, - хозяйка внесла торт.
Именинник не спал всю ночь.
Из университета Богдан Григорьевич перешел в адвокатуру, а затем - в
нотариальную контору, где и просидел до самой пенсии. Но была у него и
другая работа. Она никем не оплачивалась, вмещала в себя страсть и
страдания, наслаждение и разочарование, подвижничество и упорство. Богдан
Григорьевич полвека собирал родословные, всякие ведомости, например, кому,
когда и за что были пожалованы титулы, земли, поместья, кто, когда и за
что был награжден теми или иными орденами; имелась хронологическая история
папства, история фирм, адвокатских контор, издательств, гостиниц,
кинотеатров, ресторанов, косметических салонов и прочее, и прочее, где его
прежде всего интересовали персоналии: основатели, владельцы, наследники.
Он объездил города и городишки, облазил сотни чердаков, перелопатил на них
хлам, хранившийся в сундуках и позабытый хозяевами и их родней после
кончины стариков. Как на службу, ходил на барахолки, в их книжные ряды. И
каждый раз приволакивал либо книги, либо комплекты пожелтевших старых
газет. Интерес его, правда, ограничивался двумя регионами - Галиция и
Волынь. Все это систематизировалось, расставлялось на стеллажах, газеты
переплетались в фолианты по годам. Богдан Григорьевич без труда мог дать,
скажем, такую справку: кто был председателем дворянского собрания в
столице Волыни - Житомире в таком-то году, или какой полк стоял там в это
время и кто им командовал; кому во Львове принадлежала такая-то фабрика,
кто ее основал; когда и кем в Ровно был построен мукомольный завод.
Имелись у него и газеты десятков организаций украинской эмиграции в США,
Канаде, Латинской Америке, Европе. Особый интерес в этих изданиях
представлял для него раздел рекламы и объявлений, где указывалось, кто
умер и где похоронен, кто куда переехал, кто, покинув Европу, переселился
за океан или наоборот, какие проходили вечера и собрания разных украинских
землячеств и политических групп, кто выступал на них. Он вписывал сотни
фамилий в специально заведенные карточки.
Полвека Богдан Григорьевич занимался подобным собирательством. По
всем этим изданиям за пятьдесят лет он составил картотеку, в ней можно
было найти тысячи родословных, генеалогических карт, проследить
передвижения во времени и пространстве сотен и сотен людей, узнать, кто
обанкротился, а кто разбогател, поскольку в прежние годы газеты,
справочники, разного толка ежегодники давали подобную информацию о людях,
мало-мальски находившихся на поверхности.
Если кто-то и посмеивался над увлечением Богдана Григорьевича, то,
видимо, не знал, как часто к нему за справкой обращались историки,
литераторы, юристы, архивариусы...
5
В 1951 году, получив дипломы, они на прощальном вечере в честь
окончания университета поклялись каждые пять лет, первого мая, собираться
и отмечать это событие. От пятиле тия к пятилетию съезжалось все меньше
давних выпускников юрфака: кто-то не мог по семейным обстоятельствам,
кто-то по служебным, по состоянию здоровья, начала гулять по их рядам и
смерть со своей гребенкой, вычесывая то одного, то другого, напоминая, что
время движется в одном направлении.
А этот раз решили собраться на год раньше, и не первого, а девятого
мая, поскольку можно было совместить с тридцатипятилетием Победы - среди
них было много фронтовиков. Обычно заказывали малый банкетный зал в
"Интуристе", непременно приглашали двух-трех любимых преподавателей, среди
которых всегда оказывался Богдан Григорьевич Шиманович. Из женщин
допускались только сокурсницы, иногда они являлись и чьими-то женами. Эти
посиделки вносили нервозность в жизнь администрации ресторана и официантов
- ведь бывшие студенты стали за минувшие тридцать лет прокурорами и
следователями, работниками обкома парии и важными милицейскими да
судейскими чинами, сотрудниками облюста и адвокатами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
здесь стены были уставлены стеллажами, на которых хранились подшивки
газет, выходивших в Галиции и на Волыни с начала века.
Многие люди считали Богдана Григорьевича чудаком. Он выпадал из их
стереотипов - из нормальных, как считали, представлений о быте, образе
жизни, одежде. Он был не как все, непонятен, а потому у одних вызывал
непонимание, у других снисходительную жалость: как так - пусть на пенсии,
но все же человек с высшим образованием, юрист, знает языки, мог бы
подрабатывать репетиторством, переводами технической литературы, что дало
бы возможность отремонтировать квартиру, прилично обставить ее, одеться
солидней, а не ходить замухрышкой с огромной брезентовой сумкой. Но людям
этим было невдомек, что ведь и они заслуживают снисхождения, и понимая
это, Богдан Григорьевич безвозмездно дарил им его.
Он родился на Волыни, в Горохове, в семье адвоката, но вот уже
шестьдесят лет, как жил в Подгорске, где до войны окончил юридический
факультет, и куда в 1945 году вернулся преподавать латынь и уголовное
право. В 1956 году его изгнали из университета. В приказе значилось:
"...за систематическое появление на лекциях перед студентами в нетрезвом
виде". Что же, водился за Богданом Григорьевичем такой грешок. Но правда и
то, что студенты любили его за доброту, образованность, демократичность,
особенно бывшие фронтовики, с которыми не раз веселой компанией заглядывал
Богдан Григорьевич в пивную около университета. Но истинная причина его
увольнения состояла в другом - в ненависти проректора. Был и повод.
Когда-то они дружили. В 1949-ом зашел однажды Шиманович к проректору
домой, тот в ту пору был еще замдекана, и застал его сидящим на полу среди
кучи книг - он перебирал их, что-то рвал, швырял в печь. Богдан
Григорьевич вытащил из развала том Грушевского. "Ты что, спятил?" - сказал
он хозяину. - "Рискованно сейчас это держать". - "Я возьму себе?" -
попросил Богдан Григорьевич. И унес. Года четыре спустя, июльским вечером
подвыпивший Богдан Григорьевич вспомнил о дне рождения проректора, нашел
какого-то мальчишку, дал ему на мороженое и велел отнести по такому-то
адресу пакет. В доме проректора был разгар пиршества. Мальчишка вручил
пакет хозяйке, она не подозревая подвоха, отдала кому-то из гостей, тот
содрал оберточную бумагу, посмотрел недоуменно на потрепанную книгу,
открыл и увидев на титульном листе надпись, стал читать вслух: "Огонь от
сожженных книг поджег печи Освенцима". Кроме хозяина никто ничего не
понял. Об этой странной шутке тут же забыли, - хозяйка внесла торт.
Именинник не спал всю ночь.
Из университета Богдан Григорьевич перешел в адвокатуру, а затем - в
нотариальную контору, где и просидел до самой пенсии. Но была у него и
другая работа. Она никем не оплачивалась, вмещала в себя страсть и
страдания, наслаждение и разочарование, подвижничество и упорство. Богдан
Григорьевич полвека собирал родословные, всякие ведомости, например, кому,
когда и за что были пожалованы титулы, земли, поместья, кто, когда и за
что был награжден теми или иными орденами; имелась хронологическая история
папства, история фирм, адвокатских контор, издательств, гостиниц,
кинотеатров, ресторанов, косметических салонов и прочее, и прочее, где его
прежде всего интересовали персоналии: основатели, владельцы, наследники.
Он объездил города и городишки, облазил сотни чердаков, перелопатил на них
хлам, хранившийся в сундуках и позабытый хозяевами и их родней после
кончины стариков. Как на службу, ходил на барахолки, в их книжные ряды. И
каждый раз приволакивал либо книги, либо комплекты пожелтевших старых
газет. Интерес его, правда, ограничивался двумя регионами - Галиция и
Волынь. Все это систематизировалось, расставлялось на стеллажах, газеты
переплетались в фолианты по годам. Богдан Григорьевич без труда мог дать,
скажем, такую справку: кто был председателем дворянского собрания в
столице Волыни - Житомире в таком-то году, или какой полк стоял там в это
время и кто им командовал; кому во Львове принадлежала такая-то фабрика,
кто ее основал; когда и кем в Ровно был построен мукомольный завод.
Имелись у него и газеты десятков организаций украинской эмиграции в США,
Канаде, Латинской Америке, Европе. Особый интерес в этих изданиях
представлял для него раздел рекламы и объявлений, где указывалось, кто
умер и где похоронен, кто куда переехал, кто, покинув Европу, переселился
за океан или наоборот, какие проходили вечера и собрания разных украинских
землячеств и политических групп, кто выступал на них. Он вписывал сотни
фамилий в специально заведенные карточки.
Полвека Богдан Григорьевич занимался подобным собирательством. По
всем этим изданиям за пятьдесят лет он составил картотеку, в ней можно
было найти тысячи родословных, генеалогических карт, проследить
передвижения во времени и пространстве сотен и сотен людей, узнать, кто
обанкротился, а кто разбогател, поскольку в прежние годы газеты,
справочники, разного толка ежегодники давали подобную информацию о людях,
мало-мальски находившихся на поверхности.
Если кто-то и посмеивался над увлечением Богдана Григорьевича, то,
видимо, не знал, как часто к нему за справкой обращались историки,
литераторы, юристы, архивариусы...
5
В 1951 году, получив дипломы, они на прощальном вечере в честь
окончания университета поклялись каждые пять лет, первого мая, собираться
и отмечать это событие. От пятиле тия к пятилетию съезжалось все меньше
давних выпускников юрфака: кто-то не мог по семейным обстоятельствам,
кто-то по служебным, по состоянию здоровья, начала гулять по их рядам и
смерть со своей гребенкой, вычесывая то одного, то другого, напоминая, что
время движется в одном направлении.
А этот раз решили собраться на год раньше, и не первого, а девятого
мая, поскольку можно было совместить с тридцатипятилетием Победы - среди
них было много фронтовиков. Обычно заказывали малый банкетный зал в
"Интуристе", непременно приглашали двух-трех любимых преподавателей, среди
которых всегда оказывался Богдан Григорьевич Шиманович. Из женщин
допускались только сокурсницы, иногда они являлись и чьими-то женами. Эти
посиделки вносили нервозность в жизнь администрации ресторана и официантов
- ведь бывшие студенты стали за минувшие тридцать лет прокурорами и
следователями, работниками обкома парии и важными милицейскими да
судейскими чинами, сотрудниками облюста и адвокатами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62