И чего доброго, еще скажут – ты, дескать, стар, это все стариковские причуды.
И смешно и грустно было смотреть, как прибывали в эти края прежние щеголи да красавчики, Нарциссы и Адонисы, – теперь они не могли на себя смотреть без ужаса. А былые Флоры и Елены, даже сама Венера, – каково было увидеть их, облысевших и беззубых! Подобно тому, как грубая мужицкая рука, вооружась подлым топором, обрушивается на самое пышное, самое тенистое дерево, дивное украшение луга, радость года, нарядную игрушку весны и обрубает крепкие ветви, отсекает зеленые побеги, сшибает свежие отростки и швыряет все наземь, так что остается один никчемный ствол, пугало для цветов, жуткий скелет средь луга, – так и Время, взвалив лет бремя, как тиран беспощадный, ломает, мнет, гнет красавицу из красавиц, сушит розы щек, губит гвоздики губ, сминает жасмин чела, крошит жемчуг зубов, это ожерелье улыбчивой Авроры, срывает пышную крону, волос корону, сбивает пыл, подсекает задор, рубит изящество, губит прелесть, все идет прахом.
По поводу некоего вельможи возникло сомнение, действительно ли он стар, – годков много, да мозгов мало, – и пришли к выводу, что еще зелен. Но Старость изрекла:
– Он из породы диких фиговых пальм, плоды на них никогда не созревают, показывая благоразумию фигу.
Какой-то лысый и другой, седой, заявляли, что еще молоды.
– Вот что значит торопиться жить, – отвечали им, – кто слишком рано предается утехам юности, тот рано старится. Беспутные проказы молодости приводят к проказе старости.
– Почему-то из столицы совсем не прибывают седые? – удивлялся Андренио.
На это ему ответил в двух словах и в одном стихе Марциал:
– Кто ночью лебедем был, днем вороном стал .
Некто, хромая, уверял, что это не от подагры, не от ревматизма, – просто, мол, споткнулся. Ему со смехом сказали:
– Гляди, впредь не спотыкайся, каждая такая спотычка, пусть не свалит, к могиле приблизит.
Без брани и издевок встретили человека, что был в летах, но не в сединах; узнали его секрет – от седин он избавился тем, что избавлялся от забот. Ему разрешили пользоваться привилегиями старика и преимуществами молодого, а Старость заметила:
– Умеющий жить пусть живет.
Пришел другой – лет мало, седин много; осмотрев, нашли, что они какого-то странного – не то зеленого, не то желтого – цвета.
– Эти седины не сами у него появились, – заметил кто-то, – его в седину вогнали. Ты, братец, наверно, вырос в монашеском приюте (не скажу, уюте), где вгонят в седину и новорожденного.
Одну женщину назвали бабушкой, и она в ярости вскричала:
– Я внучка, даже правнучка!
И едкий Марциал, который опять был тут, сказал:
– Коль числом бы волос года считали,
То Лигейя была б всего трехлеткой .
Другая уверяла, что золото кудрей на серебре корней было ее собственное. Никто ей не верил, но за нее галантно вступился тот же поэт:
– Да, что купила, считать можешь по праву своим .
Нестерпимые пытки сопровождались жалостными стонами. Обжоры и пьяницы не могли теперь и капли проглотить, а их заставляли пить с холста , грызть землю – мало кто из чревоугодников доживает до старости. Муки были ужасные, лица от слез покрывались солью, бедняги, пытаемые Старостью, ходили удрученные, скрюченные и хромые, беззубые, полуслепые, но, как на крестьян, на них налагали все новые повинности. Вот страшные стражники принялись за еще не вполне зрелого Андренио. Его схватили. Однако прежде, чем рассказать, что он испытал и как его пытали, взглянем на Критило, который, войдя в дверь почестей, достиг высшего почета. Опыт и Авторитет ввели его в амфитеатр, весьма древний и обширный, ибо собрались там древние старцы и мужи ума обширного. На царственном троне восседала почтенная матрона, во всем величава. Лик не страшен, а ясен, не тревожен, а покоен, глава серебром увенчана, как подобает королеве возрастов. Владычица жаловала своих придворных великими милостями и привилегиями. В это время она воздавала почести государственному мужу, согбенному под бременем лет и мудрости, – все оказывали ему знаки уважения. Критило спросил у своего спутника, у Януса, – тот не покидал его ни на миг, – кто сей муж, снискавший всеобщее почтение.
– Это, – отвечал Янус, – политический Атлант.
– А как ты полагаешь, отчего он так согнулся?
– Оттого, что держит на своих плечах весь мир.
– Возможно ли, – удивился Критило, – ведь он сам еле держится?
– Знай, что мужи государственные чем старее, тем крепче; больше лет – больше сил, куда до них молодым, и дело провалят и сами свалятся.
Увидали другого – тот, коснувшись своим посохом горы трудностей, опрокинул ее, как рычагом, хотя до него молодые и сильные с места стронуть не могли.
– Видишь, – молвил Янус, – какие дела вершит искусство умудренного годами старца. А вон того, видишь? Огромное сооружение, из многих корон сложенное, готово было рухнуть, но явился он, подпер ветхим своим посохом, и вот – уверенно и надежно поддерживает. А у того, на которого ты сейчас смотришь, дрожат руки, зато перед ним дрожат армии во всеоружии. Так и сказал дону Фелипе де Сильва трубач-француз: «Мой командир, маршал де Ламот, опасается не ваших скованных подагрою ног, но вашей не знающей оков головы»
– Как скрючены пальцы у того, кого зовут Старым королем!
– Поверишь ли, он ими удерживает два света – Старый и Новый.
– А вон тот слепой арагонский венценосец , ох, и здорово машет он дубинкой, круша мечи и копья бунтовщиков!
В этот миг направились к выходу шестеро седовласых мужей – чем гора выше, тем снегу на ней больше! Критило объяснили, что Старость посылает в королевский ареопаг их да еще четверых – на подмогу государю, что вступает на трон молодым, – безбородому нужны советники седовласые.
Критило и его спутник встретили там зрящих во мраке и непроницаемых в замыслах – величайшая ясность ума в сочетании с глубиной.
– Погляди, – молвил Янус, – на того, полуслепого: с одного взгляда узрит больше многих молодых, хвастающих острым зрением. Знай, по мере того, как пять чувств притупляются, ум обостряется; сердце у старцев бесстрастное и суждение безошибочное. А тот, что сидит, стоять не в силах, – он в один миг полмира обходит; говорят даже, будто мир у него под пятой и он посохом своим крутит-вертит мир как хочет; когда миром правят старики, их длань чувствуют все. А этот, задыхающийся и косноязычный, одним словечком выскажет больше, чем иные сотней слов. Не прогляди и того, одолеваемого недугами, – во всем теле здорового местечка нет, зато мозги невредимы, суждение здраво. Ноги слабы, а ступают уверенно; сами хромы, а кому хочешь подножку поставят. Из чахлой груди сих сенаторов не чахоточная мокрота извергается, но лишь те тайны, что уже цены не имеют.
– Очень странно мне, – сказал Критило, – что здесь не видно и не слышно черни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
И смешно и грустно было смотреть, как прибывали в эти края прежние щеголи да красавчики, Нарциссы и Адонисы, – теперь они не могли на себя смотреть без ужаса. А былые Флоры и Елены, даже сама Венера, – каково было увидеть их, облысевших и беззубых! Подобно тому, как грубая мужицкая рука, вооружась подлым топором, обрушивается на самое пышное, самое тенистое дерево, дивное украшение луга, радость года, нарядную игрушку весны и обрубает крепкие ветви, отсекает зеленые побеги, сшибает свежие отростки и швыряет все наземь, так что остается один никчемный ствол, пугало для цветов, жуткий скелет средь луга, – так и Время, взвалив лет бремя, как тиран беспощадный, ломает, мнет, гнет красавицу из красавиц, сушит розы щек, губит гвоздики губ, сминает жасмин чела, крошит жемчуг зубов, это ожерелье улыбчивой Авроры, срывает пышную крону, волос корону, сбивает пыл, подсекает задор, рубит изящество, губит прелесть, все идет прахом.
По поводу некоего вельможи возникло сомнение, действительно ли он стар, – годков много, да мозгов мало, – и пришли к выводу, что еще зелен. Но Старость изрекла:
– Он из породы диких фиговых пальм, плоды на них никогда не созревают, показывая благоразумию фигу.
Какой-то лысый и другой, седой, заявляли, что еще молоды.
– Вот что значит торопиться жить, – отвечали им, – кто слишком рано предается утехам юности, тот рано старится. Беспутные проказы молодости приводят к проказе старости.
– Почему-то из столицы совсем не прибывают седые? – удивлялся Андренио.
На это ему ответил в двух словах и в одном стихе Марциал:
– Кто ночью лебедем был, днем вороном стал .
Некто, хромая, уверял, что это не от подагры, не от ревматизма, – просто, мол, споткнулся. Ему со смехом сказали:
– Гляди, впредь не спотыкайся, каждая такая спотычка, пусть не свалит, к могиле приблизит.
Без брани и издевок встретили человека, что был в летах, но не в сединах; узнали его секрет – от седин он избавился тем, что избавлялся от забот. Ему разрешили пользоваться привилегиями старика и преимуществами молодого, а Старость заметила:
– Умеющий жить пусть живет.
Пришел другой – лет мало, седин много; осмотрев, нашли, что они какого-то странного – не то зеленого, не то желтого – цвета.
– Эти седины не сами у него появились, – заметил кто-то, – его в седину вогнали. Ты, братец, наверно, вырос в монашеском приюте (не скажу, уюте), где вгонят в седину и новорожденного.
Одну женщину назвали бабушкой, и она в ярости вскричала:
– Я внучка, даже правнучка!
И едкий Марциал, который опять был тут, сказал:
– Коль числом бы волос года считали,
То Лигейя была б всего трехлеткой .
Другая уверяла, что золото кудрей на серебре корней было ее собственное. Никто ей не верил, но за нее галантно вступился тот же поэт:
– Да, что купила, считать можешь по праву своим .
Нестерпимые пытки сопровождались жалостными стонами. Обжоры и пьяницы не могли теперь и капли проглотить, а их заставляли пить с холста , грызть землю – мало кто из чревоугодников доживает до старости. Муки были ужасные, лица от слез покрывались солью, бедняги, пытаемые Старостью, ходили удрученные, скрюченные и хромые, беззубые, полуслепые, но, как на крестьян, на них налагали все новые повинности. Вот страшные стражники принялись за еще не вполне зрелого Андренио. Его схватили. Однако прежде, чем рассказать, что он испытал и как его пытали, взглянем на Критило, который, войдя в дверь почестей, достиг высшего почета. Опыт и Авторитет ввели его в амфитеатр, весьма древний и обширный, ибо собрались там древние старцы и мужи ума обширного. На царственном троне восседала почтенная матрона, во всем величава. Лик не страшен, а ясен, не тревожен, а покоен, глава серебром увенчана, как подобает королеве возрастов. Владычица жаловала своих придворных великими милостями и привилегиями. В это время она воздавала почести государственному мужу, согбенному под бременем лет и мудрости, – все оказывали ему знаки уважения. Критило спросил у своего спутника, у Януса, – тот не покидал его ни на миг, – кто сей муж, снискавший всеобщее почтение.
– Это, – отвечал Янус, – политический Атлант.
– А как ты полагаешь, отчего он так согнулся?
– Оттого, что держит на своих плечах весь мир.
– Возможно ли, – удивился Критило, – ведь он сам еле держится?
– Знай, что мужи государственные чем старее, тем крепче; больше лет – больше сил, куда до них молодым, и дело провалят и сами свалятся.
Увидали другого – тот, коснувшись своим посохом горы трудностей, опрокинул ее, как рычагом, хотя до него молодые и сильные с места стронуть не могли.
– Видишь, – молвил Янус, – какие дела вершит искусство умудренного годами старца. А вон того, видишь? Огромное сооружение, из многих корон сложенное, готово было рухнуть, но явился он, подпер ветхим своим посохом, и вот – уверенно и надежно поддерживает. А у того, на которого ты сейчас смотришь, дрожат руки, зато перед ним дрожат армии во всеоружии. Так и сказал дону Фелипе де Сильва трубач-француз: «Мой командир, маршал де Ламот, опасается не ваших скованных подагрою ног, но вашей не знающей оков головы»
– Как скрючены пальцы у того, кого зовут Старым королем!
– Поверишь ли, он ими удерживает два света – Старый и Новый.
– А вон тот слепой арагонский венценосец , ох, и здорово машет он дубинкой, круша мечи и копья бунтовщиков!
В этот миг направились к выходу шестеро седовласых мужей – чем гора выше, тем снегу на ней больше! Критило объяснили, что Старость посылает в королевский ареопаг их да еще четверых – на подмогу государю, что вступает на трон молодым, – безбородому нужны советники седовласые.
Критило и его спутник встретили там зрящих во мраке и непроницаемых в замыслах – величайшая ясность ума в сочетании с глубиной.
– Погляди, – молвил Янус, – на того, полуслепого: с одного взгляда узрит больше многих молодых, хвастающих острым зрением. Знай, по мере того, как пять чувств притупляются, ум обостряется; сердце у старцев бесстрастное и суждение безошибочное. А тот, что сидит, стоять не в силах, – он в один миг полмира обходит; говорят даже, будто мир у него под пятой и он посохом своим крутит-вертит мир как хочет; когда миром правят старики, их длань чувствуют все. А этот, задыхающийся и косноязычный, одним словечком выскажет больше, чем иные сотней слов. Не прогляди и того, одолеваемого недугами, – во всем теле здорового местечка нет, зато мозги невредимы, суждение здраво. Ноги слабы, а ступают уверенно; сами хромы, а кому хочешь подножку поставят. Из чахлой груди сих сенаторов не чахоточная мокрота извергается, но лишь те тайны, что уже цены не имеют.
– Очень странно мне, – сказал Критило, – что здесь не видно и не слышно черни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204