«Нет шпаги острей, чем у дона Хуана Австрийского; нет жезла прямей, чем у маркиза де Карасена; нет головы умней, чем у графа де Оньяте; нет уст красноречивей, чем у Сантильяна» . Этим и кормятся, этими хвалами живут. «Велик вице-король наш герцог де Монтелеоне , не бывало лучшего в Арагоне! Не видали в Риме посла, подобного графу де Сирвела! Нет сановника равного регенту Арагона дону Луису де Эхеа , нет епископа равного де Сантосу в Сигуэнсе, нет преосвященных достойней, чем три брата – декан в Сигуэнсе, архипастырь в Вальпуэсте, архидиакон в Сарагосе!» Хвала эта избавляет их от седин и морщин, ее одной хватает для бессмертия. Много стоит, когда кругом говорят: «Как мудр наш президент! А генеральный инквизитор! Кто из тиароносцев был равен Александру Величайшему , дважды Святому! Не бывало скипетра, как у…!»
– Постой-ка, – сказал Критило. – Мне бы не хотелось, чтобы с бессмертием получилось так, как с секретом делать небьющееся стекло. Сказывают, что некий император велел изобретателя такого стекла изрубить на кусочки, дабы не упали в цене золото и серебро. Ведь говорили индейцы испанцам: «Как? В вашей стране есть стекло – и вы приезжаете в нашу за золотом? Имея кристаллы, гоняетесь за металлом?» Что же сказали бы они, если 6 стекло да не было ломким, если б узнали про стекло прочное? Мне кажется, придать прочность бренной жизни нашей столь же трудно, как и хрупкому стеклу, – по мне, человек и стекло схожи: только хлопни, тут же лопнет, конец и стеклу и человеку.
– Э, полно, идите лучше за мной, – говорил чудо-водитель, – сегодня же, не позже, приведу вас в амфитеатр Бессмертия.
И он вывел их на свет божий через потаенный подкоп, прямой переход от смерти в вечность, от забвения к славе. Прошли через храм Труда, и вожатай сказал:
– Смелей, уже близок храм Славы.
Наконец он привел их на берег моря, да такого необычного, что им почудилось, будто они в гавани, но не Остии, а приявших гостию жертв Смерти. Глядя на черные и мрачные воды, странники спросили, не то ли это море, куда впадает Лета, река забвения.
– Совсем напротив, – отвечал Бессмертный, – это не гавань Забвения, но гавань Памяти, притом вечной. Знайте, сюда впадают струи Геликона, капля по капле течет пот, особливо благоуханный пот Александра и других славных мужей, льются слезы Гелиад , бисерная роса Дианы и прекрасных ее нимф.
– Но почему ж эти воды так черны?
– От самого ценного в них. Цвет сей придают им драгоценные чернила знаменитых авторов, которые в сих водах макают свои перья. Отсюда, говорят, черпало перо Гомера, дабы воспевать Ахиллеса, перо Вергилия для Августа, Плиния для Траяна, Корнелия Тацита для обоих Неронов , Квинта Курция для Александра, Ксенофонта для Кира, Коммина для великого Карла Бургундского, Пьера Матье для Генриха Четвертого, Фуэнмайора для Пия Пятого и Юлия Цезаря для себя самого; все они – любимцы Славы. И такова сила влаги сей, что одной капли довольно, чтобы сделать человека бессмертным; одним словечком, что Марциал начертал в одном из своих стихов, даровал он бессмертие Парфению и Лициниану (иные читают: Линьяну ); меж тем как о прочих его современниках память стерлась, ибо поэт о них не упомянул. И как раз посреди огромного сего океана Славы расположен знаменитый Остров Бессмертия, блаженный приют героев, гостеприимная обитель славных мужей.
– Но скажи – каким способом и путем до него добраться?
– Сейчас скажу. Орлы перелетают, лебеди переплывают, феникс достигает одним взмахом крыльев, а все прочие должны грести и потом обливаться, как мы с вами.
Тут он вмиг нанял шлюпку, сработанную из нетленного кедра, изукрашенную меткими изречениями, расцвеченную золотом и киноварью, разрисованную эмблемами и девизами, взятыми у Джовио, у Сааведры , у Альчиати и у Солорсано . Корпус шлюпки, по словам ее хозяина, был из досок, некогла служивших переплетом множеству книг примечательных, либо удачливых. Золоченые весла походили на перья, паруса – на холсты древнего Тиманта и нынешнего Веласкеса. Итак, поплыли они по сему морю волнующего красноречия, по прозрачным водам чистого слога, по амброзии сладостного остроумия, по благоуханному бальзаму моральных истин. Восхитительное слышалось пенье лебедей, ибо лебеди Парнаса всегда поют. В снастях беспечно гнездились гальционы истории, и вокруг шлюпки резвились дельфины изящной словесности. Удаляясь от земли и приближаясь к звездам – только счастливым! – плыли странники, подгоняемые попутным ветром, ибо все усиливались порывы хвалы. И дабы путешествие было во всех отношениях приятным, Бессмертный развлекал их остроумной и ученой беседой – ничего нет увлекательней и полезней, чем часок, проведенный за bel parlare в небольшом кружке друзей. Слух наслаждается нежной музыкой, зрение – видом изящных вещей, обоняние – ароматом цветов, вкус – яствами, а разум – ученой и умной беседой в кругу трех-четырех просвещенных друзей, но не боле, иначе будет только шум да галдеж. Да, приятная беседа – это пиршество для ума, пища для души, услада для сердца, прибыль для познаний, жизнь для дружбы и наилучшее занятие для человека.
– Знайте, – говорил Бессмертный, – о, любезные мои кандидаты Славы, искатели Бессмертия, что однажды человек не то, чтобы пожелал соперничать, но просто позавидовал одной из птиц, а какой – не так-то просто вам угадать.
– Может быть, орлу, его зрению, мощи и парению?
– Разумеется, нет. Ведь орел, роняя свое величие, бросается с солнечных высот на ползучего гада.
– Тогда, наверно, павлину, зоркости его глазков, не говоря уже о щегольском наряде?
– Тоже нет, у павлина ноги некрасивы.
– Не лебедю ли, его белизне и сладкогласию?
– Ничуть – он очень глуп, всю жизнь молчит.
– Цапле, из-за горделивой ее красы?
– Вовсе нет, цапля хоть и возвышенна, но тщеславна.
– А, понятно, фениксу, во всем единственному.
– Отнюдь нет. Мало того, что феникс вообще под сомнением, он не может быть счастлив, ибо одинок: ежели это самка, у нее нет самца; ежели самец, нет самки.
– Важная, видно, птица! Но какая же? Уже всех мы перебрали, не осталось кому завидовать.
– Нет, осталось.
– Ума не приложим.
– Скажу – не поверите. Всего только ворону.
– Ворону? – удивился Андренио. – Какой дурной вкус у человека!
– Вовсе нет, вкус прекрасный, превосходный.
– Но чем же ворон это заслужил? Черен, безобразен, голос хриплый, мясо невкусное – ни на что не годен! Что в нем хорошего?
– Есть, есть у него одно качество, которое все перевешивает.
– Какое же, вот загадка!
– А как ты думаешь, это пустяк, триста лет жить, и еще, и еще?
– Да, пожалуй, это кое-что.
– Кое-что? Очень много и весьма существенно
– Наверно, свойство это, – сказал Критило, – у ворона оттого, что он зловещий, – все злое долговечно, невзгоды длятся долгие годы, все злополучное – вечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
– Постой-ка, – сказал Критило. – Мне бы не хотелось, чтобы с бессмертием получилось так, как с секретом делать небьющееся стекло. Сказывают, что некий император велел изобретателя такого стекла изрубить на кусочки, дабы не упали в цене золото и серебро. Ведь говорили индейцы испанцам: «Как? В вашей стране есть стекло – и вы приезжаете в нашу за золотом? Имея кристаллы, гоняетесь за металлом?» Что же сказали бы они, если 6 стекло да не было ломким, если б узнали про стекло прочное? Мне кажется, придать прочность бренной жизни нашей столь же трудно, как и хрупкому стеклу, – по мне, человек и стекло схожи: только хлопни, тут же лопнет, конец и стеклу и человеку.
– Э, полно, идите лучше за мной, – говорил чудо-водитель, – сегодня же, не позже, приведу вас в амфитеатр Бессмертия.
И он вывел их на свет божий через потаенный подкоп, прямой переход от смерти в вечность, от забвения к славе. Прошли через храм Труда, и вожатай сказал:
– Смелей, уже близок храм Славы.
Наконец он привел их на берег моря, да такого необычного, что им почудилось, будто они в гавани, но не Остии, а приявших гостию жертв Смерти. Глядя на черные и мрачные воды, странники спросили, не то ли это море, куда впадает Лета, река забвения.
– Совсем напротив, – отвечал Бессмертный, – это не гавань Забвения, но гавань Памяти, притом вечной. Знайте, сюда впадают струи Геликона, капля по капле течет пот, особливо благоуханный пот Александра и других славных мужей, льются слезы Гелиад , бисерная роса Дианы и прекрасных ее нимф.
– Но почему ж эти воды так черны?
– От самого ценного в них. Цвет сей придают им драгоценные чернила знаменитых авторов, которые в сих водах макают свои перья. Отсюда, говорят, черпало перо Гомера, дабы воспевать Ахиллеса, перо Вергилия для Августа, Плиния для Траяна, Корнелия Тацита для обоих Неронов , Квинта Курция для Александра, Ксенофонта для Кира, Коммина для великого Карла Бургундского, Пьера Матье для Генриха Четвертого, Фуэнмайора для Пия Пятого и Юлия Цезаря для себя самого; все они – любимцы Славы. И такова сила влаги сей, что одной капли довольно, чтобы сделать человека бессмертным; одним словечком, что Марциал начертал в одном из своих стихов, даровал он бессмертие Парфению и Лициниану (иные читают: Линьяну ); меж тем как о прочих его современниках память стерлась, ибо поэт о них не упомянул. И как раз посреди огромного сего океана Славы расположен знаменитый Остров Бессмертия, блаженный приют героев, гостеприимная обитель славных мужей.
– Но скажи – каким способом и путем до него добраться?
– Сейчас скажу. Орлы перелетают, лебеди переплывают, феникс достигает одним взмахом крыльев, а все прочие должны грести и потом обливаться, как мы с вами.
Тут он вмиг нанял шлюпку, сработанную из нетленного кедра, изукрашенную меткими изречениями, расцвеченную золотом и киноварью, разрисованную эмблемами и девизами, взятыми у Джовио, у Сааведры , у Альчиати и у Солорсано . Корпус шлюпки, по словам ее хозяина, был из досок, некогла служивших переплетом множеству книг примечательных, либо удачливых. Золоченые весла походили на перья, паруса – на холсты древнего Тиманта и нынешнего Веласкеса. Итак, поплыли они по сему морю волнующего красноречия, по прозрачным водам чистого слога, по амброзии сладостного остроумия, по благоуханному бальзаму моральных истин. Восхитительное слышалось пенье лебедей, ибо лебеди Парнаса всегда поют. В снастях беспечно гнездились гальционы истории, и вокруг шлюпки резвились дельфины изящной словесности. Удаляясь от земли и приближаясь к звездам – только счастливым! – плыли странники, подгоняемые попутным ветром, ибо все усиливались порывы хвалы. И дабы путешествие было во всех отношениях приятным, Бессмертный развлекал их остроумной и ученой беседой – ничего нет увлекательней и полезней, чем часок, проведенный за bel parlare в небольшом кружке друзей. Слух наслаждается нежной музыкой, зрение – видом изящных вещей, обоняние – ароматом цветов, вкус – яствами, а разум – ученой и умной беседой в кругу трех-четырех просвещенных друзей, но не боле, иначе будет только шум да галдеж. Да, приятная беседа – это пиршество для ума, пища для души, услада для сердца, прибыль для познаний, жизнь для дружбы и наилучшее занятие для человека.
– Знайте, – говорил Бессмертный, – о, любезные мои кандидаты Славы, искатели Бессмертия, что однажды человек не то, чтобы пожелал соперничать, но просто позавидовал одной из птиц, а какой – не так-то просто вам угадать.
– Может быть, орлу, его зрению, мощи и парению?
– Разумеется, нет. Ведь орел, роняя свое величие, бросается с солнечных высот на ползучего гада.
– Тогда, наверно, павлину, зоркости его глазков, не говоря уже о щегольском наряде?
– Тоже нет, у павлина ноги некрасивы.
– Не лебедю ли, его белизне и сладкогласию?
– Ничуть – он очень глуп, всю жизнь молчит.
– Цапле, из-за горделивой ее красы?
– Вовсе нет, цапля хоть и возвышенна, но тщеславна.
– А, понятно, фениксу, во всем единственному.
– Отнюдь нет. Мало того, что феникс вообще под сомнением, он не может быть счастлив, ибо одинок: ежели это самка, у нее нет самца; ежели самец, нет самки.
– Важная, видно, птица! Но какая же? Уже всех мы перебрали, не осталось кому завидовать.
– Нет, осталось.
– Ума не приложим.
– Скажу – не поверите. Всего только ворону.
– Ворону? – удивился Андренио. – Какой дурной вкус у человека!
– Вовсе нет, вкус прекрасный, превосходный.
– Но чем же ворон это заслужил? Черен, безобразен, голос хриплый, мясо невкусное – ни на что не годен! Что в нем хорошего?
– Есть, есть у него одно качество, которое все перевешивает.
– Какое же, вот загадка!
– А как ты думаешь, это пустяк, триста лет жить, и еще, и еще?
– Да, пожалуй, это кое-что.
– Кое-что? Очень много и весьма существенно
– Наверно, свойство это, – сказал Критило, – у ворона оттого, что он зловещий, – все злое долговечно, невзгоды длятся долгие годы, все злополучное – вечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204