Оно сказалось на вас, вот и все. Это нездоровье пустое и скоро пройдет. Будьте покойны, после завтрака вы совсем оправитесь.
— Да услышит вас Бог, баронесса! Признаться, я чувствую себя очень нехорошо.
— Все пустое, говорю вам, — и она сказала по-немецки, так как разговор ее с банкиром происходил на английском языке: — Подавайте, Юлиус.
Принялись за завтрак, он был отличный и вкусно приготовлен.
Предсказание баронессы оправдалось: недуг Жейера вскоре прошел от подвигов его исполинского аппетита, несколько стаканов доброго вина довершили излечение. Он перевел дух как тюлень.
— Ах! — вскричал он. — Я чувствую себя теперь гораздо лучше, я буквально оживаю, баронесса!
С этими словами он весело осушил свой стакан.
— Я была уверена в этом, — ответила баронесса с пленительною улыбкой, — для человека, подобно вам привыкшего ко всем удобствам жизни, ничто не может быть ужаснее, как лежать на соломе, полуодетым и в комнате, где ходит ветер, особенно после того, что вынесли вы вчера.
— Вы правы, баронесса, и потом, надо сознаться, я уже не молодой человек, хотя еще не старик. Со всем смирением я признаю, что обязан вам вечной благодарностью за все, что вы удостоили сделать для меня.
— Что же я сделала, любезный господин Жейер?
— Да только спасли мне жизнь, баронесса.
— Я? — вскричала она смеясь.
— И скорее два раза, чем один, считаю долгом заявлять это во всеуслышание.
— Вы шутите.
— Ничуть не бывало, баронесса, век свой я не говаривал положительнее, повторяю, вы спасли мне жизнь.
— К сожалению, я должна сказать, что и не думала.
— Та-та-та! Баронесса, говорите что хотите, покориться вы все-таки должны, я твердо буду стоять на своем.
— Пусть же будет так, если вы желаете, только я не вижу надобности упорно возвращаться к этому предмету разговора.
— Ведь я ваш должник, баронесса, и боюсь, что никогда не буду в состоянии поквитаться с вами, если небо не сжалится надо мною и не даст мне возможности оказать вам такую же услугу.
Баронесса громко захохотала, но слегка насмешливо.
— Итак, любезный господин Жейер, вы желаете мне сперва несчастья, чтоб потом отплатить мне за мнимую услугу.
— О! Я далек от подобной мысли, баронесса, я только…
— Послушайте-ка, откровенно говоря, я думаю, что вы не то сказали, что хотели бы, и вообще не совсем уясняете себе, что говорите в эту минуту, — шутливо заключила она.
— Не скрою, что вы отчасти правы, баронесса.
— Успокойтесь же, если вы так жаждете доказать мне вашу признательность, быть может, случай представится скорее, чем вы полагаете.
— Дай-то Бог, баронесса! Разве вы опасаетесь?..
— Я? — с живостью перебила она. — Ничего я не боюсь, но кто может предвидеть будущее, особенно в настоящее время бедствий и переворотов?
— Правда, живешь в постоянной тоске, все ожидаешь, что нагрянет катастрофа.
— Или по крайней мере несчастье; но так как ничему мы помешать не можем, то самое лучшее покориться судьбе. Вы знаете, что я выезжаю тотчас после завтрака?
— И я также, баронесса.
— Стало быть, мы расстанемся, любезный господин Жейер.
— Как расстанемся, баронесса, разве нам ехать не по пути?
— Не думаю, — сказала она странным тоном.
— Почему?
— Просто потому, что мы разъедемся в противоположные стороны.
— Вы разве не к Германии направляетесь?
— С чего вам пришла такая мысль?
— Не знаю, право, простите, баронесса, мне так показалось.
— О! Я понимаю причину этого намека, любезный господин Жейер.
— Намека, баронесса! — вскричал он, подняв голову.
— Вы все забываете, что мы условились говорить прямо. Откровенна одна я.
— Не понимаю, — пробормотал банкир.
— Не понимаете? — переспросила она с язвительной улыбкой. — Так я объясню, если на то пошло, чтобдоставить вам удовольствие.
— Смиренно прошу вас об этом, баронесса.
— Какой-то французский автор, человек большого ума, Бомарше, если не ошибаюсь, сказал лет семьдесят или восемьдесят назад страшную истину: «Клевещите, клевещите, что-нибудь все останется от клеветы». Понимаете вы меня теперь, любезный господин Жейер?
— Нет, баронесса, клянусь, что нет.
— Так я объяснюсь еще точнее: меня, любезный господин Жейер, оклеветали гнусным, возмутительным образом.
— Вас? — вскричал он, всплеснув руками. — Не может быть!
— Благодарю вас, — сказала насмешливо баронесса, — но это факт, и оклеветана я была. Кем? Этого я не знаю, или, скорей, знать не хочу, — прибавила она значительно. — Я и не жалуюсь, это было орудие борьбы. Сведения, сообщаемые мною правительству, имели такое важное значение, что должны были мешать некоторым особам, жаждавшим отличиться. Когда я очутилась на берегу Саара, во власти вольных стрелков, приписали измене, что я имела счастье остаться целою и невредимою, тогда как бедного барона Бризгау повесили без дальних околичностей. На меня написали такой донос, что я вызвана была в Берлин дать отчет в моих действиях. Знали вы об этом, любезный господин Жейер? — спросила она с горечью.
— Клянусь Богом, не имел понятия, баронесса. А последствия этого гнусного доноса, если позволите спросить?
— Последствия? Разумеется, я оправдалась в двух словах и посрамила клеветников, в тюрьму не попала, как, без сомнения, надеялись подлые доносчики, а, напротив, была осыпана похвалами и доказательствами благоволения за важные услуги, оказанные Германии, и, сверх того, мне дали особенное поручение к его величеству королю Вильгельму и его могущественному министру, графу Бисмарку.
— Возможно ли, баронесса… такая честь! — вскричал Жейер с волнением.
— Уж не считаете ли вы меня недостойной такого доверия? — возразила она с язвительной насмешкой.
— О, сохрани меня Боже! Напротив, я считаю вас достойной величайших почестей.
— Благодарю, любезный господин Жейер. Как видите, я вполне откровенна.
— Еще бы! Разве я когда-либо сомневался?
— Гм! Мне казалось.
— К сожалению, баронесса, при настоящих критических обстоятельствах нельзя достаточно быть осторожным.
— С некоторыми людьми — да, но есть и такие, относительно которых откровенность необходима. Итак, повторяю, я еду из Берлина; то есть еду выражение не совсем верное: я с месяц в Эльзасе, объезжаю всех наших агентов, сговариваюсь с ними и подготовляю почву ввиду скорого присоединения. Для вас не новость, полагаю, что присоединение Эльзаса и Лотарингии уже решено?
— Оно решено было еще до войны, баронесса, это присоединение и есть настоящая причина борьбы, возмездие за Йену и раздел Пруссии Наполеоном I в 1806-м. Мне также даны были инструкции на этот счет.
— Я вижу, что мы понимаем, друг друга; к несчастью, это насильственное присоединение, я боюсь, будет плохою политикой. Эльзасцы вовсе не считают немцев своими соотечественниками, напротив, они ненавидят их от всего сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
— Да услышит вас Бог, баронесса! Признаться, я чувствую себя очень нехорошо.
— Все пустое, говорю вам, — и она сказала по-немецки, так как разговор ее с банкиром происходил на английском языке: — Подавайте, Юлиус.
Принялись за завтрак, он был отличный и вкусно приготовлен.
Предсказание баронессы оправдалось: недуг Жейера вскоре прошел от подвигов его исполинского аппетита, несколько стаканов доброго вина довершили излечение. Он перевел дух как тюлень.
— Ах! — вскричал он. — Я чувствую себя теперь гораздо лучше, я буквально оживаю, баронесса!
С этими словами он весело осушил свой стакан.
— Я была уверена в этом, — ответила баронесса с пленительною улыбкой, — для человека, подобно вам привыкшего ко всем удобствам жизни, ничто не может быть ужаснее, как лежать на соломе, полуодетым и в комнате, где ходит ветер, особенно после того, что вынесли вы вчера.
— Вы правы, баронесса, и потом, надо сознаться, я уже не молодой человек, хотя еще не старик. Со всем смирением я признаю, что обязан вам вечной благодарностью за все, что вы удостоили сделать для меня.
— Что же я сделала, любезный господин Жейер?
— Да только спасли мне жизнь, баронесса.
— Я? — вскричала она смеясь.
— И скорее два раза, чем один, считаю долгом заявлять это во всеуслышание.
— Вы шутите.
— Ничуть не бывало, баронесса, век свой я не говаривал положительнее, повторяю, вы спасли мне жизнь.
— К сожалению, я должна сказать, что и не думала.
— Та-та-та! Баронесса, говорите что хотите, покориться вы все-таки должны, я твердо буду стоять на своем.
— Пусть же будет так, если вы желаете, только я не вижу надобности упорно возвращаться к этому предмету разговора.
— Ведь я ваш должник, баронесса, и боюсь, что никогда не буду в состоянии поквитаться с вами, если небо не сжалится надо мною и не даст мне возможности оказать вам такую же услугу.
Баронесса громко захохотала, но слегка насмешливо.
— Итак, любезный господин Жейер, вы желаете мне сперва несчастья, чтоб потом отплатить мне за мнимую услугу.
— О! Я далек от подобной мысли, баронесса, я только…
— Послушайте-ка, откровенно говоря, я думаю, что вы не то сказали, что хотели бы, и вообще не совсем уясняете себе, что говорите в эту минуту, — шутливо заключила она.
— Не скрою, что вы отчасти правы, баронесса.
— Успокойтесь же, если вы так жаждете доказать мне вашу признательность, быть может, случай представится скорее, чем вы полагаете.
— Дай-то Бог, баронесса! Разве вы опасаетесь?..
— Я? — с живостью перебила она. — Ничего я не боюсь, но кто может предвидеть будущее, особенно в настоящее время бедствий и переворотов?
— Правда, живешь в постоянной тоске, все ожидаешь, что нагрянет катастрофа.
— Или по крайней мере несчастье; но так как ничему мы помешать не можем, то самое лучшее покориться судьбе. Вы знаете, что я выезжаю тотчас после завтрака?
— И я также, баронесса.
— Стало быть, мы расстанемся, любезный господин Жейер.
— Как расстанемся, баронесса, разве нам ехать не по пути?
— Не думаю, — сказала она странным тоном.
— Почему?
— Просто потому, что мы разъедемся в противоположные стороны.
— Вы разве не к Германии направляетесь?
— С чего вам пришла такая мысль?
— Не знаю, право, простите, баронесса, мне так показалось.
— О! Я понимаю причину этого намека, любезный господин Жейер.
— Намека, баронесса! — вскричал он, подняв голову.
— Вы все забываете, что мы условились говорить прямо. Откровенна одна я.
— Не понимаю, — пробормотал банкир.
— Не понимаете? — переспросила она с язвительной улыбкой. — Так я объясню, если на то пошло, чтобдоставить вам удовольствие.
— Смиренно прошу вас об этом, баронесса.
— Какой-то французский автор, человек большого ума, Бомарше, если не ошибаюсь, сказал лет семьдесят или восемьдесят назад страшную истину: «Клевещите, клевещите, что-нибудь все останется от клеветы». Понимаете вы меня теперь, любезный господин Жейер?
— Нет, баронесса, клянусь, что нет.
— Так я объяснюсь еще точнее: меня, любезный господин Жейер, оклеветали гнусным, возмутительным образом.
— Вас? — вскричал он, всплеснув руками. — Не может быть!
— Благодарю вас, — сказала насмешливо баронесса, — но это факт, и оклеветана я была. Кем? Этого я не знаю, или, скорей, знать не хочу, — прибавила она значительно. — Я и не жалуюсь, это было орудие борьбы. Сведения, сообщаемые мною правительству, имели такое важное значение, что должны были мешать некоторым особам, жаждавшим отличиться. Когда я очутилась на берегу Саара, во власти вольных стрелков, приписали измене, что я имела счастье остаться целою и невредимою, тогда как бедного барона Бризгау повесили без дальних околичностей. На меня написали такой донос, что я вызвана была в Берлин дать отчет в моих действиях. Знали вы об этом, любезный господин Жейер? — спросила она с горечью.
— Клянусь Богом, не имел понятия, баронесса. А последствия этого гнусного доноса, если позволите спросить?
— Последствия? Разумеется, я оправдалась в двух словах и посрамила клеветников, в тюрьму не попала, как, без сомнения, надеялись подлые доносчики, а, напротив, была осыпана похвалами и доказательствами благоволения за важные услуги, оказанные Германии, и, сверх того, мне дали особенное поручение к его величеству королю Вильгельму и его могущественному министру, графу Бисмарку.
— Возможно ли, баронесса… такая честь! — вскричал Жейер с волнением.
— Уж не считаете ли вы меня недостойной такого доверия? — возразила она с язвительной насмешкой.
— О, сохрани меня Боже! Напротив, я считаю вас достойной величайших почестей.
— Благодарю, любезный господин Жейер. Как видите, я вполне откровенна.
— Еще бы! Разве я когда-либо сомневался?
— Гм! Мне казалось.
— К сожалению, баронесса, при настоящих критических обстоятельствах нельзя достаточно быть осторожным.
— С некоторыми людьми — да, но есть и такие, относительно которых откровенность необходима. Итак, повторяю, я еду из Берлина; то есть еду выражение не совсем верное: я с месяц в Эльзасе, объезжаю всех наших агентов, сговариваюсь с ними и подготовляю почву ввиду скорого присоединения. Для вас не новость, полагаю, что присоединение Эльзаса и Лотарингии уже решено?
— Оно решено было еще до войны, баронесса, это присоединение и есть настоящая причина борьбы, возмездие за Йену и раздел Пруссии Наполеоном I в 1806-м. Мне также даны были инструкции на этот счет.
— Я вижу, что мы понимаем, друг друга; к несчастью, это насильственное присоединение, я боюсь, будет плохою политикой. Эльзасцы вовсе не считают немцев своими соотечественниками, напротив, они ненавидят их от всего сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141