Они французы в душе и утверждают, что останутся ими наперекор всему. Вот впечатление, какое я вынесла из моих разъездов, и считаю его верным. Пока сила будет на стороне Германии, она сохранит эти провинции за собою, но разоренные эмиграцией и постоянно враждебные всякому внушению или побуждению со стороны пруссаков. Словом, по моему мнению, Эльзас и Лотарингия будут прусскою Польшею.
— К сожалению, это истинная правда, баронесса, прибавьте к этому, что насильственное присоединение двух провинций, проникнутых французским духом и революционными идеями 1789-го, внесет в немецкое население революционное начало и наделает правительству новых хлопот. Напрасно будут укреплять города и строить форты — настанет день, когда мысль, с свойственною ей неудержимою силой, расторгнет самые грозные укрепления, и обрушатся они на тех же, кто строил их, Франция, снова могущественная, не только отнимет у нас с торжеством эти две провинции, которые всегда оставались ей верными, но и те обширные территории, которыми мы завладели в 1815-м, Пруссия тогда будет побеждена и, быть может, не поднимется более.
— Да, да, все это может случиться, и ранее, пожалуй, чем мы думаем.
— Европа не смеет ничего сказать — она поражена изумлением и ужасом от неслыханных успехов Пруссии, которым не бывало еще примера. Завидуя Франции, она с некоторым удовольствием увидела ее униженною, но внезапное открытие военной силы Пруссии исполняет ее ужаса. Раздробление Франции возмутит ее, потому что Франция необходима для европейского равновесия; мы должны сознаваться в этом против воли. По заключении мира Франция вскоре опять соберется с силами: в ней удивительная живучесть, богатство ее, которого она сама не знает, неимоверно, патриотизм, заглушённый двадцатью годами постыдного деспотизма, пробудится с новою силой, чтобы вырваться на Божий свет, и менее чем в два года, пожалуй, нация, которую мы считаем уничтоженною навек, восстанет пред нами могущественнее, дружнее сплотившись, а главное, страшнее для нас, чем до наших завоеваний, так как платить будет за свое унижение грозной местью. Тогда и Европа, опомнившись от своего оцепенения, возвысит голос против присоединения, с ее точки зрения несправедливого и противного всякому народному праву. Из этого возникнут разные усложнения, пробьет роковой час, и Германия тогда только увидит, но уже поздно, какую громадную она сделала ошибку. Как знать, не применится ли к ней неумолимый закон возмездия, и могущество, основанное мечом, не падет ли от меча и не обрушится ли, как власть седанского деспота, в потоках крови и грязи?
— Все это ужасно, любезный господин Жейер, но сделать мы ничего не можем, разве только втайне скорбеть об ослеплении могущественных лиц во главе правления, увлекаемых честолюбием к бездне, куда и мы низринемся вместе с ними. Впрочем, заметки, составленные мною об Эльзасе, заставят, пожалуй, первого министра задуматься. Сведения эти исходят из самых верных источников и, несомненно, справедливы.
— Не рассчитывайте на это. Они добровольно наложили себе повязку на глаза, ничто не в состоянии поколебать их предвзятой мысли. Итак, баронесса, вы уезжаете из Эльзаса?
— Через час я буду на дороге в Версаль, где меня с нетерпением ожидает и первый министр, и его величество король, которому представит меня граф Бисмарк. А вы куда направляетесь?
— Я, баронесса, еду в Жироманьи, во-первых, а там и далее, может быть, смотря по сведениям, какие соберу об альтенгеймских вольных стрелках.
— Да разве они в той стороне?
— В настоящую минуту они должны быть в немногих милях отсюда.
— Если так, я поспешу отъездом, мне ни малейшей нет охоты снова попасть к ним в лапы, теперь-то они уже не пощадили бы меня.
— Действительно, поп bis in idem , аксиома права или, лучше сказать, математически верная поговорка, но вы можете успокоиться, баронесса, не придут сюда эти люди, которых вы справедливо опасаетесь.
— Вы уверены в этом?
— Совершенно уверен. Вы говорили со мною откровенно, баронесса, теперь моя очередь отплатить вам тем же.
— Так вы скрыли от меня что-нибудь, любезный господин Жейер? — спросила баронесса с тонкою улыбкой.
— Скрыл, баронесса, но не сетуйте на меня, ради Бога! Я был не прав, вполне сознаю это теперь и потому все выскажу.
— Позвольте вам заметить, что я ровно ничего у вас не спрашиваю, я прибавлю даже, что не расположена вовсе к роли поверенной.
— Ну вот, вы теперь и рассердились!
— Я? Нисколько!
— Да, да, рассердились, баронесса, я очень хорошо это вижу.
— Поступайте, как хотите, но помните, что я ничего от вас не требовала.
— Это решено и подписано, баронесса. Но вы говорили, что едете для свидания с первым министром и он представит вас его величеству королю.
— Я еду прямо в Версаль, это правда, любезный господин Жейер.
— Вот в том-то и дело.
— Какое дело?
— Я не так выразился. Это причина и есть, почему ядолжен все вам высказать.
— А! Почему же?
— Потому, баронесса, что король и граф Бисмарк…
— Взбешены на вас?
— Нет, на генералов, которые командуют войсками в Лотарингии и Эльзасе.
— За что, спрашивается?
— Видите ли, баронесса, генералы эти обвиняются королем и его министром в вялости и бездействии относительно вольных стрелков, которые опустошают край, им ставится в укор, что, располагая значительными силами, эти начальники ее умели избавить страну от такого бича.
— Говоря по правде, это странно.
— Несколько дней назад из Версаля пришло строжайшее предписание покончить с негодяями, какими бы средствами ни было.
— Какими бы ни было?
— Да, эти слова стоят в депеше, а между тем все отряды, разбросанные до сих пор в горах, по-видимому, соединились в один и выбрали себе одного главного начальника.
— Известно ли вам имя его?
— Разумеется, баронесса, к тому же я знаю его лично, да и вы также, потому что были у него в плену.
— Я? Как его зовут?
— Мишель Гартман. Это бывший батальонный командир зуавов, черт сущий, в которого головорезы, отдавшиеся под его команду, веруют как в Бога. И делает он с ними чудеса! До сих пор он разбивал все войска, которые посылались против него.
При имени Мишеля Гартмана баронесса слегка покраснела, но эта мимолетная краска мгновенно исчезла.
— Я все не пойму, в чем могу вам быть полезна, любезный господин Жейер.
— Постойте, постойте, баронесса, — с живостью перебил он, — вы понимаете, что подобное положение длиться не может. Плохо вооруженные мужики не в силах долго противиться регулярному, непобедимому войску. Все меры приняты, чтоб тайно окружить вольных стрелков как бы громадной сетью. И в их числе мы имеем агентов, на которых можем полагаться и присутствия которых в их рядах они не подозревают. Мы извещены о малейших их движениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
— К сожалению, это истинная правда, баронесса, прибавьте к этому, что насильственное присоединение двух провинций, проникнутых французским духом и революционными идеями 1789-го, внесет в немецкое население революционное начало и наделает правительству новых хлопот. Напрасно будут укреплять города и строить форты — настанет день, когда мысль, с свойственною ей неудержимою силой, расторгнет самые грозные укрепления, и обрушатся они на тех же, кто строил их, Франция, снова могущественная, не только отнимет у нас с торжеством эти две провинции, которые всегда оставались ей верными, но и те обширные территории, которыми мы завладели в 1815-м, Пруссия тогда будет побеждена и, быть может, не поднимется более.
— Да, да, все это может случиться, и ранее, пожалуй, чем мы думаем.
— Европа не смеет ничего сказать — она поражена изумлением и ужасом от неслыханных успехов Пруссии, которым не бывало еще примера. Завидуя Франции, она с некоторым удовольствием увидела ее униженною, но внезапное открытие военной силы Пруссии исполняет ее ужаса. Раздробление Франции возмутит ее, потому что Франция необходима для европейского равновесия; мы должны сознаваться в этом против воли. По заключении мира Франция вскоре опять соберется с силами: в ней удивительная живучесть, богатство ее, которого она сама не знает, неимоверно, патриотизм, заглушённый двадцатью годами постыдного деспотизма, пробудится с новою силой, чтобы вырваться на Божий свет, и менее чем в два года, пожалуй, нация, которую мы считаем уничтоженною навек, восстанет пред нами могущественнее, дружнее сплотившись, а главное, страшнее для нас, чем до наших завоеваний, так как платить будет за свое унижение грозной местью. Тогда и Европа, опомнившись от своего оцепенения, возвысит голос против присоединения, с ее точки зрения несправедливого и противного всякому народному праву. Из этого возникнут разные усложнения, пробьет роковой час, и Германия тогда только увидит, но уже поздно, какую громадную она сделала ошибку. Как знать, не применится ли к ней неумолимый закон возмездия, и могущество, основанное мечом, не падет ли от меча и не обрушится ли, как власть седанского деспота, в потоках крови и грязи?
— Все это ужасно, любезный господин Жейер, но сделать мы ничего не можем, разве только втайне скорбеть об ослеплении могущественных лиц во главе правления, увлекаемых честолюбием к бездне, куда и мы низринемся вместе с ними. Впрочем, заметки, составленные мною об Эльзасе, заставят, пожалуй, первого министра задуматься. Сведения эти исходят из самых верных источников и, несомненно, справедливы.
— Не рассчитывайте на это. Они добровольно наложили себе повязку на глаза, ничто не в состоянии поколебать их предвзятой мысли. Итак, баронесса, вы уезжаете из Эльзаса?
— Через час я буду на дороге в Версаль, где меня с нетерпением ожидает и первый министр, и его величество король, которому представит меня граф Бисмарк. А вы куда направляетесь?
— Я, баронесса, еду в Жироманьи, во-первых, а там и далее, может быть, смотря по сведениям, какие соберу об альтенгеймских вольных стрелках.
— Да разве они в той стороне?
— В настоящую минуту они должны быть в немногих милях отсюда.
— Если так, я поспешу отъездом, мне ни малейшей нет охоты снова попасть к ним в лапы, теперь-то они уже не пощадили бы меня.
— Действительно, поп bis in idem , аксиома права или, лучше сказать, математически верная поговорка, но вы можете успокоиться, баронесса, не придут сюда эти люди, которых вы справедливо опасаетесь.
— Вы уверены в этом?
— Совершенно уверен. Вы говорили со мною откровенно, баронесса, теперь моя очередь отплатить вам тем же.
— Так вы скрыли от меня что-нибудь, любезный господин Жейер? — спросила баронесса с тонкою улыбкой.
— Скрыл, баронесса, но не сетуйте на меня, ради Бога! Я был не прав, вполне сознаю это теперь и потому все выскажу.
— Позвольте вам заметить, что я ровно ничего у вас не спрашиваю, я прибавлю даже, что не расположена вовсе к роли поверенной.
— Ну вот, вы теперь и рассердились!
— Я? Нисколько!
— Да, да, рассердились, баронесса, я очень хорошо это вижу.
— Поступайте, как хотите, но помните, что я ничего от вас не требовала.
— Это решено и подписано, баронесса. Но вы говорили, что едете для свидания с первым министром и он представит вас его величеству королю.
— Я еду прямо в Версаль, это правда, любезный господин Жейер.
— Вот в том-то и дело.
— Какое дело?
— Я не так выразился. Это причина и есть, почему ядолжен все вам высказать.
— А! Почему же?
— Потому, баронесса, что король и граф Бисмарк…
— Взбешены на вас?
— Нет, на генералов, которые командуют войсками в Лотарингии и Эльзасе.
— За что, спрашивается?
— Видите ли, баронесса, генералы эти обвиняются королем и его министром в вялости и бездействии относительно вольных стрелков, которые опустошают край, им ставится в укор, что, располагая значительными силами, эти начальники ее умели избавить страну от такого бича.
— Говоря по правде, это странно.
— Несколько дней назад из Версаля пришло строжайшее предписание покончить с негодяями, какими бы средствами ни было.
— Какими бы ни было?
— Да, эти слова стоят в депеше, а между тем все отряды, разбросанные до сих пор в горах, по-видимому, соединились в один и выбрали себе одного главного начальника.
— Известно ли вам имя его?
— Разумеется, баронесса, к тому же я знаю его лично, да и вы также, потому что были у него в плену.
— Я? Как его зовут?
— Мишель Гартман. Это бывший батальонный командир зуавов, черт сущий, в которого головорезы, отдавшиеся под его команду, веруют как в Бога. И делает он с ними чудеса! До сих пор он разбивал все войска, которые посылались против него.
При имени Мишеля Гартмана баронесса слегка покраснела, но эта мимолетная краска мгновенно исчезла.
— Я все не пойму, в чем могу вам быть полезна, любезный господин Жейер.
— Постойте, постойте, баронесса, — с живостью перебил он, — вы понимаете, что подобное положение длиться не может. Плохо вооруженные мужики не в силах долго противиться регулярному, непобедимому войску. Все меры приняты, чтоб тайно окружить вольных стрелков как бы громадной сетью. И в их числе мы имеем агентов, на которых можем полагаться и присутствия которых в их рядах они не подозревают. Мы извещены о малейших их движениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141