И сны, по их верованиям, имеют там огромную силу. Данло тоже верил — если не в это, то в возможности чистого сознания.
На Таннахилле, в тридцати тысячах световых лет отсюда, ему почти удалось заглянуть в то потаенное место, где самосознание материи горит ясным голубым пламенем. Туда, где материя движется и воссоздается из света, общего для всего сущего.
Если у жизни есть тайна, то она заключена именно в этом сознательном созидании. Жизнь способна зарождаться и эволюционировать, способна перетекать в новые чудесные формы — и в конечном счете излечиваться от любых болезней.
Бесконечные возможности.
— Ми алашария ля шанти, — сказал он Джонатану. — Закрой глазки и усни.
У Данло осталась только одна мечта: вылечить сына. Но Джонатан был слишком мал и слишком болен, чтобы воспринимать его учение, да и времени у них было мало. Притом Данло, вопреки своему титулу Светоносца и обещанию, данному Старому Отцу, почти утратил надежду. Ему недоставало умения открыть золотую дверь в глубокое сознание, где вся энергия вселенной пылает, как десять тысяч солнц.
Он попытался объяснить Тамаре свою неудачу.
— У вселенной одна душа, общая. Она всегда спит — и во сне видит, что существует. Сны создаются в этой единой душе и струятся из нее, как жидкие самоцветы. Сон по-своему тоже один, но в разных умах он принимает разные формы. Аутисты верят, что мы, когда участвуем в этом сне, помогаем создавать вселенную. Это правда. Чем совершеннее мы входим в сон, тем сильнее наша способность творить. Если мы сновидим так, как это делает Бог, наша воля к созиданию становится поистине могучей, и тогда возможности бесконечны, понимаешь? Но я не способен видеть Единый Сон. По крайней мере видеть так, как надо. Он, как волна, дробит мою мечту исцелить Джонатана в алмазную пыль и уносит ее прочь.
Когда мечта изменила Данло, Джонатан начал сдавать. Он так и не смог разделить с Данло общий сознательный сон и увидеть в нем, как белые тельца его крови пожирают чужеродные бактерии, точно акулы — косяк зараженной рыбы. У него были свои сны, подчинявшие его себе целиком. Было свое сознание, глубиной равное океану, и сознавал он только одно: смерть. Он говорил Данло, что ему снится, будто он умирает, но при этом он не проваливается в ледяную темную бездну, а летит через синее небо к солнцу.
— Ой, папа, мне больно, так больно.
— Инфекция оказывает давление на нервы, — объяснил Данло, точно читая лекцию. Он всегда старался говорить Джонатану правду, когда это возможно. — Когда бактерии размножаются, ткани распухают и давят на нервы твоих ног.
— Мне везде больно. Эти бактерии едят меня внутри. Они у меня в крови.
— В крови, — тихо повторил Данло. Ума лот, твоя кровь, моя кровь — мой сын. — Мне жаль, очень жаль.
— Ой, как мне больно, папа.
Решив умереть, Джонатан стал угасать с поразительной быстротой. Он был как чашка чая, надолго оставленная на ледяном подоконнике, как лампа, в которой выгорело почти все масло. Данло, прикасаясь губами к его лбу, не чувствовал больше жара, как будто организм полностью отказался от борьбы с инфекцией. Постепенно мальчик утратил способность двигаться. Он лежал на боку, головой на коленях Тамары, весь скрюченный, будто сведенный судорогой. Он даже руку не мог поднять, чтобы взять чашку с водой. В лице не осталось ни кровинки. Данло вспомнил, что организм в период голода теряет мышцы и жир быстрее, чем кровь. Поэтому кровь относительно увеличивается в объеме и вынуждает ослабевшее сердце работать еще больше, чтобы ее перекачивать. Он чувствовал, что причиной смерти Джонатана будет внезапная остановка сердца. Глядя, как Тамара гладит мальчика по голове и поет ему свои песенки, Данло чувствовал, что этот момент наступит очень скоро.
— Джонатан, Джонатан, — повторял он. А потом взглядывал на нее и шептал: — Тамара, Тамара.
Тамара сидела, глядя в никуда. Ее прекрасное лицо стало серым от горя, сомнений и страха. Данло никогда еще не видел такого усталого человека. Любовь к сыну изнурила ее. У нее была своя мечта, и эта мечта умирала вместе с тихо стонущим, трудно дышащим Джонатаном. Когда она смотрела на Данло, ее темные глаза выражали полную утрату надежды и полное отрицание неизбежного.
Ти-анаса дайвам.
Сам Джонатан, как ни странно, дал Тамаре мужество, чтобы взглянуть в лицо его смерти. Мальчик знал, что скоро совершит путешествие на ту сторону дня, и не боялся больше.
Он был всего лишь маленький, больной мальчик, лежащий на коленях у матери, но все его существо излучало готовность проститься с жизнью. Когда метель унялась и небо немного прояснилось, он посмотрел на Тамару и сказал:
— Я хочу гулять.
— Что? Что ты говоришь?
Джонатан с большим трудом повернул голову, чтобы взглянуть на Данло.
— Пожалуйста, папа.
— О чем это он? — воскликнула Тамара.
— Старики в моем племени… и дети тоже. Когда их момент приближался, мы выносили их наружу, под открытое небо.
— Это все ты со своими сказками.
— Виноват.
— Я хочу к морю, — сказал Джонатан, глядя на мать. — На берег, куда мы с тобой ходили. Пожалуйста, мама.
— Нет, это невозможно. На улице такой мороз, — не думая, сказала она Данло, — это его убьет.
Данло чуть не улыбнулся абсурдности этих слов. Джонатан же смотрел на мать, как ястребенок, вмерзший в морской лед. Что-то глубокое и прекрасное прошло между ним и ею.
Видеть полные скорби и слез глаза Тамары было мучительно, зато ожившие напоследок глаза Джонатана сияли мягким, тихим светом, и это было чудесно.
— Хорошо, — сказала Тамара. — Пойдем, если хочешь.
Джонатана снова одели и завернули в два одеяла, потом оделись сами. Данло, проверив, на месте ли маска, взял Джонатана и вынес за дверь.
Ти-анаса дайвам.
Главные улицы очистили от снега, воздвигнув у них по бокам высокие белые стены, но на маленьких ледянках у дома Тамары красный лед стал розовым от намерзшего снега, и даже на Восточно-Западной глиссаде остались заснеженные участки. Ветер разгонял последние тучи, открывая темно-синее, почти черное небо. Последнее тепло Джонатана уходило сквозь слои меха в воздух, скудное тепло мира уходило в небо, исчезая в космосе.
Они пересекли глиссаду Западного Берега и продолжили путь между рядами осколочников. Потом сняли коньки и по тропинке среди зарослей йау и костяника вышли на Алмазный пляж — один из диких пляжей города, где нетронутый человеком лес отступал перед дюнами, сейчас занесенными снегом. За кромкой берега, где замерзшие волны-заструги блестели в лучах закатного солнца, лежал Великий Северный океан. Когда-то Данло пересек его с востока, чудесным образом отыскав город Невернес. Теперь, он сидел на выброшенной морем коряге и смотрел на запад, куда положено смотреть каждому человеку в час своей смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
На Таннахилле, в тридцати тысячах световых лет отсюда, ему почти удалось заглянуть в то потаенное место, где самосознание материи горит ясным голубым пламенем. Туда, где материя движется и воссоздается из света, общего для всего сущего.
Если у жизни есть тайна, то она заключена именно в этом сознательном созидании. Жизнь способна зарождаться и эволюционировать, способна перетекать в новые чудесные формы — и в конечном счете излечиваться от любых болезней.
Бесконечные возможности.
— Ми алашария ля шанти, — сказал он Джонатану. — Закрой глазки и усни.
У Данло осталась только одна мечта: вылечить сына. Но Джонатан был слишком мал и слишком болен, чтобы воспринимать его учение, да и времени у них было мало. Притом Данло, вопреки своему титулу Светоносца и обещанию, данному Старому Отцу, почти утратил надежду. Ему недоставало умения открыть золотую дверь в глубокое сознание, где вся энергия вселенной пылает, как десять тысяч солнц.
Он попытался объяснить Тамаре свою неудачу.
— У вселенной одна душа, общая. Она всегда спит — и во сне видит, что существует. Сны создаются в этой единой душе и струятся из нее, как жидкие самоцветы. Сон по-своему тоже один, но в разных умах он принимает разные формы. Аутисты верят, что мы, когда участвуем в этом сне, помогаем создавать вселенную. Это правда. Чем совершеннее мы входим в сон, тем сильнее наша способность творить. Если мы сновидим так, как это делает Бог, наша воля к созиданию становится поистине могучей, и тогда возможности бесконечны, понимаешь? Но я не способен видеть Единый Сон. По крайней мере видеть так, как надо. Он, как волна, дробит мою мечту исцелить Джонатана в алмазную пыль и уносит ее прочь.
Когда мечта изменила Данло, Джонатан начал сдавать. Он так и не смог разделить с Данло общий сознательный сон и увидеть в нем, как белые тельца его крови пожирают чужеродные бактерии, точно акулы — косяк зараженной рыбы. У него были свои сны, подчинявшие его себе целиком. Было свое сознание, глубиной равное океану, и сознавал он только одно: смерть. Он говорил Данло, что ему снится, будто он умирает, но при этом он не проваливается в ледяную темную бездну, а летит через синее небо к солнцу.
— Ой, папа, мне больно, так больно.
— Инфекция оказывает давление на нервы, — объяснил Данло, точно читая лекцию. Он всегда старался говорить Джонатану правду, когда это возможно. — Когда бактерии размножаются, ткани распухают и давят на нервы твоих ног.
— Мне везде больно. Эти бактерии едят меня внутри. Они у меня в крови.
— В крови, — тихо повторил Данло. Ума лот, твоя кровь, моя кровь — мой сын. — Мне жаль, очень жаль.
— Ой, как мне больно, папа.
Решив умереть, Джонатан стал угасать с поразительной быстротой. Он был как чашка чая, надолго оставленная на ледяном подоконнике, как лампа, в которой выгорело почти все масло. Данло, прикасаясь губами к его лбу, не чувствовал больше жара, как будто организм полностью отказался от борьбы с инфекцией. Постепенно мальчик утратил способность двигаться. Он лежал на боку, головой на коленях Тамары, весь скрюченный, будто сведенный судорогой. Он даже руку не мог поднять, чтобы взять чашку с водой. В лице не осталось ни кровинки. Данло вспомнил, что организм в период голода теряет мышцы и жир быстрее, чем кровь. Поэтому кровь относительно увеличивается в объеме и вынуждает ослабевшее сердце работать еще больше, чтобы ее перекачивать. Он чувствовал, что причиной смерти Джонатана будет внезапная остановка сердца. Глядя, как Тамара гладит мальчика по голове и поет ему свои песенки, Данло чувствовал, что этот момент наступит очень скоро.
— Джонатан, Джонатан, — повторял он. А потом взглядывал на нее и шептал: — Тамара, Тамара.
Тамара сидела, глядя в никуда. Ее прекрасное лицо стало серым от горя, сомнений и страха. Данло никогда еще не видел такого усталого человека. Любовь к сыну изнурила ее. У нее была своя мечта, и эта мечта умирала вместе с тихо стонущим, трудно дышащим Джонатаном. Когда она смотрела на Данло, ее темные глаза выражали полную утрату надежды и полное отрицание неизбежного.
Ти-анаса дайвам.
Сам Джонатан, как ни странно, дал Тамаре мужество, чтобы взглянуть в лицо его смерти. Мальчик знал, что скоро совершит путешествие на ту сторону дня, и не боялся больше.
Он был всего лишь маленький, больной мальчик, лежащий на коленях у матери, но все его существо излучало готовность проститься с жизнью. Когда метель унялась и небо немного прояснилось, он посмотрел на Тамару и сказал:
— Я хочу гулять.
— Что? Что ты говоришь?
Джонатан с большим трудом повернул голову, чтобы взглянуть на Данло.
— Пожалуйста, папа.
— О чем это он? — воскликнула Тамара.
— Старики в моем племени… и дети тоже. Когда их момент приближался, мы выносили их наружу, под открытое небо.
— Это все ты со своими сказками.
— Виноват.
— Я хочу к морю, — сказал Джонатан, глядя на мать. — На берег, куда мы с тобой ходили. Пожалуйста, мама.
— Нет, это невозможно. На улице такой мороз, — не думая, сказала она Данло, — это его убьет.
Данло чуть не улыбнулся абсурдности этих слов. Джонатан же смотрел на мать, как ястребенок, вмерзший в морской лед. Что-то глубокое и прекрасное прошло между ним и ею.
Видеть полные скорби и слез глаза Тамары было мучительно, зато ожившие напоследок глаза Джонатана сияли мягким, тихим светом, и это было чудесно.
— Хорошо, — сказала Тамара. — Пойдем, если хочешь.
Джонатана снова одели и завернули в два одеяла, потом оделись сами. Данло, проверив, на месте ли маска, взял Джонатана и вынес за дверь.
Ти-анаса дайвам.
Главные улицы очистили от снега, воздвигнув у них по бокам высокие белые стены, но на маленьких ледянках у дома Тамары красный лед стал розовым от намерзшего снега, и даже на Восточно-Западной глиссаде остались заснеженные участки. Ветер разгонял последние тучи, открывая темно-синее, почти черное небо. Последнее тепло Джонатана уходило сквозь слои меха в воздух, скудное тепло мира уходило в небо, исчезая в космосе.
Они пересекли глиссаду Западного Берега и продолжили путь между рядами осколочников. Потом сняли коньки и по тропинке среди зарослей йау и костяника вышли на Алмазный пляж — один из диких пляжей города, где нетронутый человеком лес отступал перед дюнами, сейчас занесенными снегом. За кромкой берега, где замерзшие волны-заструги блестели в лучах закатного солнца, лежал Великий Северный океан. Когда-то Данло пересек его с востока, чудесным образом отыскав город Невернес. Теперь, он сидел на выброшенной морем коряге и смотрел на запад, куда положено смотреть каждому человеку в час своей смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190