— Если так, это глупо с его стороны. Всем известно, что мои воины-поэты люди мирные, преданные мне и Пути Рингесса. — Хануман постучал пальцами по столу. — А чего боишься ты, Данло Дикий? Уж верно не смерти, как лорд Палл.
Данло, не отвечая, взял четвертый снежок. Его глаза глубиной и непроницаемостью напоминали вечернее небо.
— И все-таки я думаю, что ты чего-нибудь да боишься. Сказать тебе чего?
— Скажи, если надо.
— Боли. У нее есть порог, через который даже ты не переступишь.
— Это боль, которую испытал ты, Хану?
Хануман потер руку, словно стирая укол экканы, отравляющей его кровь и мучающей его непрестанно.
— Когда-то я в этом самом соборе попросил тебя о помощи — помнишь?
— Как я мог забыть?
— Я попросил тебя, как друга, а ты мне отказал.
— Я… сожалею.
— Теперь мне снова нужна твоя помощь.
— Правда?
— Да, нужна. Только на этот раз я не прошу, а требую.
— Чем же я могу тебе помочь?
Хануман потрогал кибершапочку на висках и поднял глаза к куполу, как будто видел там то, чего Данло видеть не мог.
— Ты прибыл сюда как посол, чтобы прекратить эту войну. Благородная цель. Предположим, ты осуществишь ее — что тогда?
— Тогда войны не будет, — просто ответил Данло.
— Ну да. Предположим, что Коллегия примет условия Содружества и Орден начнет разбирать Вселенский Компьютер.
— Так это возможно, Хану? Правда?
— Возможно все, но пока я говорю только гипотетически. Если бы Орден согласился прекратить войну прямо сейчас, в этот самый момент, как это можно было бы сделать? Ведь флот Содружества с каждой секундой приближается к Невернесу.
— Да, но…
— Как его можно остановить? Мне нужна твоя помощь, чтобы сделать это.
Данло ненадолго задержал дыхание, считая удары сердца, и сказал:
— Если ты захочешь, я сделаю все, чтобы остановить войну.
— И сообщишь Зондервалю о том, что здесь произошло?
Данло сразу заметил расставленную Хануманом ловушку и сказал, чтобы потянуть время: — Если бы я знал, где его найти, то, конечно, сообщил бы.
— Неужели?
На самом деле он и не думает соглашаться с требованиями Содружества, подумал Данло. Просто хочет, чтобы я выдал ему, где флот.
Чуть ли не больше всего на свете Данло ненавидел ложь; поэтому он попытался увильнуть от прямого вопроса и сказал:
— Если ты действительно хочешь остановить войну, Орден сможет связаться с Содружеством, когда наш флот выйдет из мультиплекса у Невернеса.
— Это нам может и не удаться. Начнется бой, и тысячи кораблей погибнут, прежде чем Зондерваль поймет, что мы хотим мира. И город, возможно, погибнет тоже.
— Нет, нет. Этого не случится.
— Думаю, ты знаешь, каким маршрутом пойдет Зондерваль. Думаю, он тебе сказал.
Данло молчал, глядя прямо в глаза Хануману.
— А теперь ты должен сказать это мне.
— Нет. Не могу.
— Помоги мне остановить войну, Данло.
— Нет. Мне жаль, но нет.
— Если флот Содружества выйдет к Невернесу, начнется хаос, которым ивиомилы воспользуются, чтобы взорвать Звезду Невернеса. Предотвратить эту трагедию можешь только ты.
— Выдав тебе флот Содружества и оказав тебе помощь в его разгроме?
— Ничего подобного. Мы ищем мира, а не войны. Помоги мне, Данло.
— Нет.
— Вспомни, пожалуйста: я не прошу твоей помощи. Я ее требую.
— Я ничем не могу тебе помочь.
— Скажи лучше — не хочешь. Но любую волю можно сломить. Даже алмазную, знаешь ли.
Данло подумал об алмазной пряжке у себя на плече, подаренной ему Зондервалем. Матрикас, которым пропитана ее застежка, убьет его моментально, стоит только ввести острую булавку себе в вену.
— Не думал я, что когда-нибудь услышу от тебя такие угрозы, — сказал он.
Казалось, что глаза Ханумана вот-вот наполнятся слезами, но он отыскал в себе место, где жила его воля, беспощадно выжигающая всякую слабость, и его глаза остались твердыми, как голубой лед.
— Так, как тебя, я никого не любил, — сказал он с великой печалью. — Но, когда речь идет о целях вселенной, любовь в расчет не принимается.
— Нет, Хану. Совсем наоборот.
— Есть боль, которая даже тебя сломит. Воины-поэты, как тебе должно быть известно, знают о боли все.
— Никогда я не стану тебе помогать в разгроме флота Содружества.
И снова Данло подумал об алмазной пряжке. Если вонзить булавку в шейную вену Ханумана вместо своей, это может положить конец нескончаемой боли вождя рингистов и многому другому помимо нее.
— Ты, возможно, помнишь, что наиболее страшную боль причиняет их яд, эккана, — сказал Хануман.
— Да… я помню, — ответил Данло, думая: Нельзя трогать пряжку. Если я это сделаю, он догадается.
— Кроме того, есть считывающие компьютеры акашиков. Ты должен помнить, какие они мощные.
— Я помню также, как их можно обмануть: ты сам меня научил этому.
Хануман улыбнулся, перетирая в пальцах крошки от пирожного.
— Ты, наверно, единственный пилот, так хорошо натренированный в цефике. Я преклоняюсь перед твоей духовной силой. Но подумай о боли, превосходящей все, что ты когда-либо испытывал. Ты действительно веришь, что, если акашики наденут на тебя шлем, пока ты будешь под действием экканы, ты сумеешь сдержаться и не думать о том, что нужно мне?
— Не знаю.
— Стало быть, ты веришь в чудеса, Данло?
Данло закрыл глаза, вспоминая, как на Таннахилле погрузился в глубину своего сознания. Это был момент полной свободы, когда он мог по собственной воле управлять светом своего разума.
— Да, — ответил он, — можно сказать, что верю.
— Данло, пожалуйста. Не вынуждай меня делать это с тобой.
— Я никогда и ни к чему не мог тебя вынудить.
— Данло…
— У тебя своя воля, у меня своя.
Сейчас воля Данло, однако, не знала, на что решиться.
Коли он не воспользуется пряжкой немедленно, другого шанса у него может и не быть.
— Уж эта твоя воля. Твоя проклятая воля.
Данло, честно говоря, не знал, сможет ли выдержать пытку, которой грозил ему Хануман, — но был полностью уверен, что не сможет ткнуть Ханумана отравленной булавкой.
Он все еще надеялся склонить Ханумана на сторону сострадания и разума — и даже в случае невозможности этого ни за что не причинил бы ему вреда. Данло не знал, поднимется ли у него рука на себя самого, но если он и на этот раз не нарушит свой обет и не кольнет себя булавкой, он окажется беспомощным перед экканой воинов-поэтов. Тогда он предаст Содружество и станет причиной гибели миллионов людей.
Агира, Агира — что делать?
Его пальцы сводило от желания сорвать пряжку, вонзить ее на полдюйма в тело и покончить с этими мучениями. Глаза Ханумана наполнились пустотой — самый подходящий момент, чтобы убить либо его, либо себя. Тут дверь распахнулась, и в комнату ворвался Ярослав Бульба с глазами, как рубиновые лазеры, а за ним — другой воин-поэт. Данло моргнуть не успел, как они накинулись на него и обмотали жгучей веревкой, как раньше Малаклипса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190