Пока не пришла Смородина, он впервые за трое суток разулся, дал отдых ногам, потом снова натянул сапоги, затянул ремень гимнастерки.
Эта минутная передышка вернула ему бодрость.
2
Смородина не предполагала, что аборт так тяжело на ней отразится. У нее теперь постоянно кружилась голова, ее тошнило, но больше всего ее беспокоило и пугало, что температура поднялась и держалась выше тридцати восьми с половиной градусов, и лишь на третий день стала падать. О причине своих недомоганий она никому в санчасти не говорила, и Маша Твардовская, например, была убеждена, что врач простудилась.
Лена все перенесла на ногах, хотя судьба, как назло, подкинула ей хлопот именно в эти трудные дни: начались бои, хлынул поток раненых. У нее дрожали ноги, дрожали руки, казалось, еще миг, и она упадет, не устояв, но надо было принимать и перевязывать раненых, отправлять их дальше, в тыл, и посылать кого-то на поле боя вытаскивать их, и самой идти, чтобы помочь умирающим там, в бою.
Эти дни прошли для нее, как в кошмарном сне, и теперь, когда наметилась какая-то передышка, Лена так ослабела, что не могла волочить ноги. И ей не очень хотелось идти к командиру полка в таком истерзанном, измученном виде. Но командир вызывает, значит, и мертвый должен идти.
Она кое-как привела себя в порядок и пошла к командиру полка.
Бравый вид Асланова ее поразил. Вот что значит держать себя в руках.
Подполковник поздоровался с ней и спросил:
– Как дела, доктор? Эти дни мне не удавалось даже навестить раненых… Даже спросить о них…
– Тяжелораненых мы только что отправили в тыл. Сразу не могли: немцы беспрерывно бомбили дороги… Сейчас у нас осталось только трое легко раненых, будем лечить их здесь.
– Впредь, при любых условиях, тяжелораненых надо отвозить в тыл немедленно. Вы лучше меня знаете, как важно, чтобы раненых вовремя оперировали.
– Мы сделали все, что необходимо и возможно в наших условиях. Задержка с эвакуацией не должна отрицательно отразиться. А везти их в тыл при бомбежке – значило везти на смерть.
Асланов внимательно глянул в осунувшееся, потяжелевшее лицо Смородиной, в ее запавшие глаза. От него не укрылось ее болезненное состояние, лихорадочный румянец на лице. От волнения или еще от чего дрожащими пальцами Смородина вертела пуговицу на полушубке и не замечала этого.
– Простите, доктор, – сказал Асланов. – В последнее время вы кажетесь мне несколько расстроенной и больной. Что с вами?
Такой оборот разговора был для нее неожиданным, однако она отвечала вполне спокойно.
– Просто очень устала, товарищ подполковник. А так ничего, все в порядке.
– А мне подумалось, что у вас неприятности, и вы что-то скрываете…
– Нет, я ничего не скрываю, товарищ подполковник.
Открылась дверь, и вошел майор Пронин с бумагами в руках. Увидев Лену, он слегка замялся: "Зачем она тут?", но сделал вид, что никого, кроме командира полка, не замечает.
Асланов принял у Пронина бумаги, спросил:
– Характеристики и представления к наградам готовы?
– На бойцов написаны.
– А на командиров?
– Пока успел написать только на Корнея Тимохина.
– А на Тетерина? На Данилова? На Гасанзаде? На Макарочкина?
– Пишу. Надеюсь, успею закончить, пока передышка…
На самом деле Пронин уже написал вчерне характеристику на Гасанзаде, но, как и следовало ожидать, она получилась тусклая и невыразительная, и у Пронина рука не поднималась и не хватало слов, чтобы описать как следует подвиг ротного. Говорили, что, прикрывая отход Тетерина, Гасанзаде вступил в бой с танками врага, держался мужественно, стойко, сжег несколько вражеских машин, а главное, не дал противнику обойти полк и тем решил многое. "Ну и что? – думал Пронин. – Любой на его месте сделал бы то же самое. Что тут геройского? А вот бабу сбить с толку он сумел! За это ему полагается особый орден, уж это бесспорно!"
Смородина слышала от раненых об упорном бое, который провел Гасанзаде. Она не думала, что Пронин задерживает характеристику на лейтенанта и представление к награде, но какое-то беспокойство закралось в ее сердце.
Начальник штаба, ушел от командира полка очень обеспокоенным. Он только скользнул взглядом по лицу Смородиной, но успел заметить, как она переменилась. "Переживает? Или больна? А зачем пришла? Жаловаться? Подполковник ничего не сказал… Может, не хотел при ней говорить? А может, она совсем по другому делу явилась?"
Все эти мысли тревожили Пронина, но он был непроницаем.
А Асланов сидел лицом к Смородиной и потому не видел, как на мгновение смутился Пронин, увидев врача.
Смородина ушла вслед за начальником штаба, так и не ответив Асланову на вопрос, что с ней. А Асланов не стал настаивать на ответе. Женщина! Мало ли какие тайны могут быть у нее. Может быть, это такая тайна, которую нельзя открывать никому.
Главное, дело свое эта женщина выполняет неплохо.
3
После истории в Абганерово Шариф, как все пугливые и шкодливые люди, боялся собственной тени. Всякий раз, когда командир роты или взвода вызывал его к себе, у него сердце уходило в пятки.
Женщина, от которой он получил такой решительный отпор, все время была перед его глазами… Он казнил себя, что не сказал ей и пары слов, не узнал о ней ничего, даже имени не спросил, а накинулся, словно зверь. Поговорить бы, улестить, и, может, она сама пошла бы ему навстречу. Но больше всего он сожалел о том, что не довел свое намерение до конца. Был бы с ней – и любое возможное, наказание принять не обидно, а так – за что?
Но шло время, и чувство страха в сердце Шарифа проходило. И было бы совсем хорошо, он окончательно успокоился бы и ходил – шапка набекрень, если бы не одно обстоятельство, а именно: он узнал, что капитан Макарочкин абганеровский, и в то злополучное утро был в Абганерово, ходил на свою улицу, заходил к той женщине, которую пытался обесчестить Шариф. Что, если женщина рассказала о нападении и описала приметы? Черные брови, тонкие, закрученные кверху усы, кудрявые волосы и черные глаза тут не у каждого.
А женщина рассказала. И капитан Макарочкин, возвращаясь из Абганерово с продуктами, сидел в кабине рядом с начпродом и пересказывал ему и шоферу эту историю – так, как слышал ее от женщины, и сожалел о том, что не смог настичь "этого негодяя".
Шариф не слышал, о чем говорили в кабине: он сидел в кузове, между мешками с хлебом и сухарями, ящиками с консервами и делал вид, что дремлет. Но сердце у него бешено колотилось, и он догадывался, о чем могли говорить там, в кабине.
В тылах полка Макарочкин сошел и пешком отправился в свою роту, а Шариф и другие бойцы принялись разгружать машину, и Шариф старался больше других.
Во время разгрузки начпрод, как бы между прочим, спросил:
– Ребята, когда мы стояли в очереди у склада, никто из вас в город не отлучался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102