– Ого! От начальника штаба? Ловко начинаешь, у больших чинов пригрелся. Хорошо, а имя-то можешь сказать?
– Могу. Меня зовут Полад.
– И кто ж тебя в армию взял? По виду тебе лет четырнадцать, от силы пятнадцать… Таких у нас не берут. Наверняка тебя вместо кого-нибудь толкнули… – Шариф пытливо осматривал Полада. – Совесть там, в военкоматах, видно, потеряли! А ты что думал? Здесь фронт, деточка. Не игрушки. Пока не поздно, браток, действуй, требуй свои права. Пусть тебе какой-нибудь грамотный человек умное заявление состряпает, и пошли прямо командующему фронтом: пусть пошлют тебя на комиссию и вернут домой, потому что ты малолетний, послан на фронт незаконно.
Полад не мог слушать разглагольствования Шарифа.
– Да что вы, дядя, вы сначала разберитесь, в чем дело, а потом говорите. Никто меня насильно на фронт не отправлял. Я сам, по своей воле, пошел в армию. Что я, хуже вас? Так говорите, будто я вам жаловался!
– Добровольцем на фронт пошел?! Ну, тогда другого такого дурака, как ты, еще не видали. Ты что, с ума спятил? Еще молоко на губах не обсохло, а на фронт заявился? Да в этом огне и пламени такие ли люди в цыплят превращаются? А ты что здесь будешь делать, джыртдан?..
Полад отвернулся. А Шариф, ругаясь, пошел прочь.
В роте прослышали, каким образом Полад попал на фронт. И стали проявлять к нему большое уважение. Вскоре Полад сделался всеобщим любимцем. Повар старался дать ему обед пожирнее, танкисты оберегали его от непосильных, трудных дел. Ближе всех сошелся Полад с экипажем танка «Волжанин». Братья были добры и покладисты, и Полад в свободную минуту мчался к «Волжанину», лазил в танке и вокруг него, как дома, обо всем расспрашивал братьев, и те охотно удовлетворяли его любознательность.
Ценя сообразительность Полада, Аркадий Колесников про себя решил, что возьмет мальчишку в экипаж, и потому часами занимался с ним. Полад быстро освоил радиоаппаратуру. Потом Аркадий нажал на изучение пулемета, и снова остался доволен способностями своего ученика.
Однажды Аркадий Колесников сказал:
– Отлично ведешь себя, Полад. Хвалю. И думаю, тебя можно перевести в состав экипажа.
Вместе пошли к командиру роты. Колесников сказал:
– Товарищ лейтенант, я давно уж без стрелка-радиста. Чувствую: скоро выступать. А что буду делать с неполным экипажем?
– Подыщем тебе подходящего человека.
– Когда? Где? Пришлют какого-нибудь неумеху, его еще научить надо. А между тем в роте подходящий человек есть.
– Кого имеешь в виду?
– Полада Талышлы.
– Талышлы? Да разве он справится? Выучился чему-нибудь?
– Всему, чему надо, я его научил.
– Проверим, что он умеет и знает, а там поговорим.
Вскоре Тетерин самолично проэкзаменовал Полада.
Колесникову сказал:
– Судя по знаниям, Талышлы можно ввести в состав экипажа. Однако не забывай: ребенок! Возраст – не призывной, В качестве сына полка пожалуйста, пусть живет, а в экипаж его нельзя.
– Я спрошу разрешения у капитана.
– От Гасанзаде ничего не зависит. Дело в Пронине. Будет его указание возьмем. Нет – ничего не попишешь. Да ты не журысь, як говорят украинцы, не получится с Талышлы, дадим тебе хорошего стрелка-радиста, прошедшего огни, воды и медные трубы. Чего ты к Поладу прицепился? Он еще подросток, в бою может сдрейфить… Не хочу, чтобы о «Волжанине» плохая слава пошла…
Аркадий Колесников этих опасений не разделял. Непосредственно, глазом опытного бойца, он внимательно наблюдал за Поладом, и только после того, как уверился, что из парня выйдет достойный солдат, принял решение просить о включении его в состав экипажа.
– Если бы знали Полада поближе, товарищ лейтенант, вы убедились бы: надежный парень. В бою не подведет. Я, как командир танка, ручаюсь за это.
Но командир роты все же не рискнул решить самостоятельно этот вопрос, решил посоветоваться с комбатом.
Полад во время этого разговора крутился возле «Волжанина». Увидев, каким расстроенным вернулся Аркадий Колесников, он догадался, в чем дело; он решил, что надо самому проситься в экипаж «Волжанина», и просить об этом надо Пронина.

Глава четвертая
1
Сдав последний экзамен, Ази прямо из гостиницы «Москва», где жил во время учебы, созвонился с Ленкоранью. Правда, он всю ночь ждал, пока его соединят с далеким пограничным городком; Ленкорань дали только под утро. Он обрадовался, как ребенок, услышав дрожащий голос матери.
– Мама, это ты?..
– Я, я сынок, да перейдут на меня все твои заботы и горести! Откуда ты говоришь, сынок? Где ты? Здоров ли?
– Далеко я, мама, из Москвы говорю. Я здоров, мама, а как ты?
– Как мне быть, дорогой, все мои мысли о тебе, сердце мое с тобой. Скажи, когда домой-то приедешь, хоть на денек? Увидеть бы тебя, на жену, на детишек взглянул бы…
– Хотел приехать. Не смог. Работы очень много. Завтра снова на фронт.
– Куда, ты сказал? Опять на фронт? А домой? На часок бы…
И мать замолчала. Встревоженный, Ази дул в телефонную трубку, звал "Алло, алло!", и наконец, в отчаянии крикнул:
– Мама! Мамочка, почему молчишь?
Давясь слезами, мать тихо ответила:
– Я не молчу, сынок. Я просто слушала тебя, родной мой, говори, говори! Скажи, чтобы я знала, кто тот человек, который не пустил тебя домой на денек-другой? Большой командир? Янарал или кто там? Если он близко, дай ему трубку, я сама с ним поговорю.
Растроганный Ази мягко упрекнул:
– Что ты, мама? Сейчас я в гостинице. Что здесь начальству делать? Нас война по домам не пускает. Не горюй, мамочка, береги себя, скоро свидимся. Больше половины войны прошло, немного уже осталось. Как там детишки? Как Хавер? Что нового в Ленкорани?
– Дети, слава аллаху, хорошие. Спят оба. Если хочешь с ними поговорить, пойду разбужу, а Хавер у телефона стоит…
Ази, так мечтавший услышать голоса ребят, сначала хотел было сказать, чтобы их разбудили, но потом передумал:
– Нет, мама, не буди, только поцелуй их завтра за меня!
– Эх, сынок, сколько раз я их за день целую! Наверно, уже опротивела им. Но за тебя сто раз поцелую, родимый, не тревожься о детях, слава аллаху, здоровы, подросли, если увидишь – не узнаешь.
Голос Нушаферин был слышен так отчетливо, словно Ази сидел с ней и беседовал за одним столом. Говоря, мать тяжело вздыхала, всхлипывала. Как хотелось Ази побыть с ней рядом, прижать к груди, поцеловать ее морщинистые, худые руки!.. Так бы и лег, положив голову ей на колени, как в детстве… И хорошо, если бы мать погладила его по голове…
В разговор вмешалась телефонистка, и Нушаферин поняла, что времени мало, и заторопилась:
– Будь здоров, сынок, благословляю тебя. Не рискуй зря, а о нас не думай. Мы тут кое-как обходимся. Прощай, сынок, опора дома нашего, до свидания, родной, – и она передала трубку Хавер. – На, говори, доченька, только смотри, чтобы слова твои сердце ребенка не задели, а то он будет потом на чужбине терзаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102