Вагнер получил новое назначение и вступил в командование танковым корпусом…
Сорок четвертый год начался для немецкого командования с больших неприятностей. Четырнадцатого января войска Ленинградского и Волховского фронтов перешли в наступление под Ленинградом и Волховом. Между двадцать четвертым и двадцать шестым января войска Первого и Второго Украинского фронтов, перешедшие в широкое наступление на правом берегу реки Днепр, окружили группировку немецких войск в районе Корсунь-Шевченково и приступили к ее ликвидации. Назревали и другие удары, это чувствовал каждый мыслящий человек.
Фюрер, ежедневно получая горькие вести с Восточного фронта, как обычно, искал виноватых и занялся перетасовкой высшего командного состава, выдвигая новых людей, которые этим выдвижением обязаны лишь своим качествам, как он думал, и ему, фюреру. Был в числе выдвиженцев и Вагнер – да, он стал командиром танкового корпуса в составе группы армий «Центр», и попрощавшись с семьей, которую частенько навещал в минувшие месяцы, отправился в холодную Белоруссию. Приняв командование корпусом, он стал знакомиться с положением дел и с людьми.
И первым, кого он встретил, был бывший начальник штаба дивизии Герман Динкельштедт – теперь, как и следовало ожидать, он командовал дивизией, имел чин генерала.
Встретившись, старые друзья вспомнили бои под Сталинградом, Волгу, Миус-фронт.
– А ты здорово изменился с тех пор, как стал командиром дивизии, заметил Вагнер, – стал солидным, располнел.
– Полнота генеральская примета, – смеясь, ответил Динкельштедт.
Однако Вагнер даже не улыбнулся этой шутке.
– Я очень рад твоему повышению и поздравляю тебя, генерал, надеюсь, что нам с вами сейчас больше повезет, чем на Волге.
– Я тоже радуюсь, что вы стали генерал-лейтенантом и командуете нашим корпусом. Я рад, что снова служу вместе с вами, и надеюсь, что мы оправдаем надежды фюрера.
Так высокопарно ответил Герман Динкельштедт Густаву Вагнеру, а сам подумал: "Не оправдаем мы ничего под командованием твоим, старая тыловая крыса; что ты умеешь, и что ты знаешь? Будешь сидеть позади и покрикивать: "Герман, вперед!" Тоже мне, вояка, рассчитывает на успехи… Тебе бы в приемных подошвами шаркать, а не корпусом командовать!"
– Познакомившись с частями корпуса, я пришел к выводу, что они отнюдь не в блестящем положении. Техники не хватает, людей мало…
– По сравнению с другими частями у нас еще пока ничего.
– Пока… А завтра? Противник не даст нам времени на поправку дел. С начала года он повсюду взял инициативу в свои руки. Страшно подумать, на сколько они продвинулись на один только год. Они приближаются к границам Германии. Ты представляешь, Герман, что будет, если огонь войны найдет дорогу к нашей земле?
– Не найдет. Отходя, мы сокращаем линию фронта, уплотняем боевые порядки. Русским через них не пробиться. Кроме того, степи остались позади, тут лесистая местность, миллионы солдат можно укрыть – не заметишь. Здесь можно обороняться сколько угодно, отсюда можно наступать. Русским не видать фатерлянда, как это?.. как своих ушей. И я рад, что мы вырвались из этого ада в степях…
– Хотелось бы верить в то, о чем вы так горячо говорите, – сказал Вагнер, снова закуривая. – Но тревожит меня эта ваша самоуспокоенность… Я не чувствую среди командного состава беспокойства. В штабах состояние нашей армии многих сильно тревожит. Видные военные специалисты заняты изучением положения на Восточном фронте. Во всяком случае, я надеюсь, что какие-то меры будут приняты, положение надо исправлять. Фюрер очень озабочен, он лично вникает во все дела. Ведь если мы позволим Советам продвигаться вперед так же быстро, как они шли прошлым летом, мы поставим на карту судьбу Германии.
Динкельштедт как будто даже не слышал Вагнера. Раскурив сигарету, он обронил:
– Если наверху не примут разумных мер, то, как бы мы ни усердствовали, желаемых результатов не получим.
"Значит, ждет разумных мер, – подумал Вагнер, с неприязнью взглянув на Динкельштедта. – Что он подразумевает под этим? И что намеревается делать сам? Долго ли он думал об этих «разумных» мерах? А, может, он и не думает ни о чем, кроме как о своей внешности? Во фронтовых условиях наводит такой лоск… Когда успевает? Где что берет?"
Динкельштедт был одет во все новое, с иголочки, изящно, можно сказать, кокетливо, и двигался по кабинету и особенно садился с явным желанием не помять форму, не посадить пятно. Вагнер еще раз взглянул на гладко выбритые щеки, зачесанные назад, припомаженные и надушенные волосы, на мундир, словно влитой, без единой морщинки, на щегольские бриджи, начищенные до блеска сапоги, смерил Динкельштедта взглядом с головы до ног и сказал:
– Инициатива сверху, несомненно, последует. Но и мы должны делать все возможное и невозможное, чтобы не уронить честь немецкой армии. Если каждый солдат будет делать все, что в его силах, мы вскоре сможем вернуться на первоначальные позиции на берега Волги, в окрестности Москвы. Какие бы прекрасные и умные планы сражений ни разрабатывались верховным командованием, положение никогда не изменится к лучшему, если на местах – в армейских группах, армиях, корпусах и дивизиях, в полках и, наконец, в ротах эти планы не будут исполняться добросовестно. Сейчас решается вопрос, быть или не быть, и предаваться беспечности в такое время – значит лить воду на мельницу врага.
Динкелыптедт понял, куда гнет Вагнер, и испугался, а испугавшись, вмиг потерял свою напыщенность и самодовольство, съежился и стушевался. Положив недокуренную сигарету в пепельницу, он глотнул слюну и с собачьей готовностью вытянул шею, ловя взгляд Вагнера.
"Если бы он с таким же рвением относился к делам, как к самому себе!" все еще раздраженно думал Вагнер о командире дивизии.
Вошел Зонненталь, адъютант Вагнера с первого дня войны, отдал честь. Его приход вывел Динкельштедта из затруднительного положения.
– Ого, старый друг, и ты здесь? – воскликнул Динкельштедт, на что Зонненталь спокойно ответил:
– Я всегда там, где мой генерал!
Положив на письменный стол принесенные с собой карты, адъютант вышел. Вагнер склонился над картами. Динкельштедт, подойдя, спросил из-за его плеча:
– Вы знаете, господин генерал-лейтенант, что наши старые противники находятся рядом?
Вагнер, оторвавшись от карт, с интересом откликнулся:
– Кто?
– Против нас стоит корпус генерала Черепанова.
– А Асланов?
– Асланова пока нет.
– Жаль! – Вагнер снова склонился над картой. – Я бы хотел встретиться с Аслановым. В тот раз он выскользнул, на этот раз я бы его не упустил…
"Неизвестно, кому от кого придется еще "ускользать", – подумал Динкельштедт и встал.
– Извините, мне пора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Сорок четвертый год начался для немецкого командования с больших неприятностей. Четырнадцатого января войска Ленинградского и Волховского фронтов перешли в наступление под Ленинградом и Волховом. Между двадцать четвертым и двадцать шестым января войска Первого и Второго Украинского фронтов, перешедшие в широкое наступление на правом берегу реки Днепр, окружили группировку немецких войск в районе Корсунь-Шевченково и приступили к ее ликвидации. Назревали и другие удары, это чувствовал каждый мыслящий человек.
Фюрер, ежедневно получая горькие вести с Восточного фронта, как обычно, искал виноватых и занялся перетасовкой высшего командного состава, выдвигая новых людей, которые этим выдвижением обязаны лишь своим качествам, как он думал, и ему, фюреру. Был в числе выдвиженцев и Вагнер – да, он стал командиром танкового корпуса в составе группы армий «Центр», и попрощавшись с семьей, которую частенько навещал в минувшие месяцы, отправился в холодную Белоруссию. Приняв командование корпусом, он стал знакомиться с положением дел и с людьми.
И первым, кого он встретил, был бывший начальник штаба дивизии Герман Динкельштедт – теперь, как и следовало ожидать, он командовал дивизией, имел чин генерала.
Встретившись, старые друзья вспомнили бои под Сталинградом, Волгу, Миус-фронт.
– А ты здорово изменился с тех пор, как стал командиром дивизии, заметил Вагнер, – стал солидным, располнел.
– Полнота генеральская примета, – смеясь, ответил Динкельштедт.
Однако Вагнер даже не улыбнулся этой шутке.
– Я очень рад твоему повышению и поздравляю тебя, генерал, надеюсь, что нам с вами сейчас больше повезет, чем на Волге.
– Я тоже радуюсь, что вы стали генерал-лейтенантом и командуете нашим корпусом. Я рад, что снова служу вместе с вами, и надеюсь, что мы оправдаем надежды фюрера.
Так высокопарно ответил Герман Динкельштедт Густаву Вагнеру, а сам подумал: "Не оправдаем мы ничего под командованием твоим, старая тыловая крыса; что ты умеешь, и что ты знаешь? Будешь сидеть позади и покрикивать: "Герман, вперед!" Тоже мне, вояка, рассчитывает на успехи… Тебе бы в приемных подошвами шаркать, а не корпусом командовать!"
– Познакомившись с частями корпуса, я пришел к выводу, что они отнюдь не в блестящем положении. Техники не хватает, людей мало…
– По сравнению с другими частями у нас еще пока ничего.
– Пока… А завтра? Противник не даст нам времени на поправку дел. С начала года он повсюду взял инициативу в свои руки. Страшно подумать, на сколько они продвинулись на один только год. Они приближаются к границам Германии. Ты представляешь, Герман, что будет, если огонь войны найдет дорогу к нашей земле?
– Не найдет. Отходя, мы сокращаем линию фронта, уплотняем боевые порядки. Русским через них не пробиться. Кроме того, степи остались позади, тут лесистая местность, миллионы солдат можно укрыть – не заметишь. Здесь можно обороняться сколько угодно, отсюда можно наступать. Русским не видать фатерлянда, как это?.. как своих ушей. И я рад, что мы вырвались из этого ада в степях…
– Хотелось бы верить в то, о чем вы так горячо говорите, – сказал Вагнер, снова закуривая. – Но тревожит меня эта ваша самоуспокоенность… Я не чувствую среди командного состава беспокойства. В штабах состояние нашей армии многих сильно тревожит. Видные военные специалисты заняты изучением положения на Восточном фронте. Во всяком случае, я надеюсь, что какие-то меры будут приняты, положение надо исправлять. Фюрер очень озабочен, он лично вникает во все дела. Ведь если мы позволим Советам продвигаться вперед так же быстро, как они шли прошлым летом, мы поставим на карту судьбу Германии.
Динкельштедт как будто даже не слышал Вагнера. Раскурив сигарету, он обронил:
– Если наверху не примут разумных мер, то, как бы мы ни усердствовали, желаемых результатов не получим.
"Значит, ждет разумных мер, – подумал Вагнер, с неприязнью взглянув на Динкельштедта. – Что он подразумевает под этим? И что намеревается делать сам? Долго ли он думал об этих «разумных» мерах? А, может, он и не думает ни о чем, кроме как о своей внешности? Во фронтовых условиях наводит такой лоск… Когда успевает? Где что берет?"
Динкельштедт был одет во все новое, с иголочки, изящно, можно сказать, кокетливо, и двигался по кабинету и особенно садился с явным желанием не помять форму, не посадить пятно. Вагнер еще раз взглянул на гладко выбритые щеки, зачесанные назад, припомаженные и надушенные волосы, на мундир, словно влитой, без единой морщинки, на щегольские бриджи, начищенные до блеска сапоги, смерил Динкельштедта взглядом с головы до ног и сказал:
– Инициатива сверху, несомненно, последует. Но и мы должны делать все возможное и невозможное, чтобы не уронить честь немецкой армии. Если каждый солдат будет делать все, что в его силах, мы вскоре сможем вернуться на первоначальные позиции на берега Волги, в окрестности Москвы. Какие бы прекрасные и умные планы сражений ни разрабатывались верховным командованием, положение никогда не изменится к лучшему, если на местах – в армейских группах, армиях, корпусах и дивизиях, в полках и, наконец, в ротах эти планы не будут исполняться добросовестно. Сейчас решается вопрос, быть или не быть, и предаваться беспечности в такое время – значит лить воду на мельницу врага.
Динкелыптедт понял, куда гнет Вагнер, и испугался, а испугавшись, вмиг потерял свою напыщенность и самодовольство, съежился и стушевался. Положив недокуренную сигарету в пепельницу, он глотнул слюну и с собачьей готовностью вытянул шею, ловя взгляд Вагнера.
"Если бы он с таким же рвением относился к делам, как к самому себе!" все еще раздраженно думал Вагнер о командире дивизии.
Вошел Зонненталь, адъютант Вагнера с первого дня войны, отдал честь. Его приход вывел Динкельштедта из затруднительного положения.
– Ого, старый друг, и ты здесь? – воскликнул Динкельштедт, на что Зонненталь спокойно ответил:
– Я всегда там, где мой генерал!
Положив на письменный стол принесенные с собой карты, адъютант вышел. Вагнер склонился над картами. Динкельштедт, подойдя, спросил из-за его плеча:
– Вы знаете, господин генерал-лейтенант, что наши старые противники находятся рядом?
Вагнер, оторвавшись от карт, с интересом откликнулся:
– Кто?
– Против нас стоит корпус генерала Черепанова.
– А Асланов?
– Асланова пока нет.
– Жаль! – Вагнер снова склонился над картой. – Я бы хотел встретиться с Аслановым. В тот раз он выскользнул, на этот раз я бы его не упустил…
"Неизвестно, кому от кого придется еще "ускользать", – подумал Динкельштедт и встал.
– Извините, мне пора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102