«Так – так так, чего же теперь». Больше пожар не обсуждался.
В большой комнате остались несгоревшие металлические скелеты кроватей и стол с обгоревшей столешницей. Липа отодрала ножом окалину со стола, застелила газетами, выравнивая поверхность, и покрыла простыней вместо скатерти.
Почему-то уцелело радио, и теперь в почти пустой комнате с опаленными стенами оно звучало громче прежнего, с большим резонансом.
Про пожар Липа забыла, пугалась она только по утрам, в недоумении просыпаясь в обугленных стенах. Георгию на заводе дали внеочередной ордер на приобретение мануфактуры; маляры с завода сделали кое-как ремонт, и жнь пошла дальше, только с меньшими удобствами: без трюмо, гардероба, дивана и этажерки с собранием сочинений Чехова, Гаршина и подшивками газет, необходимых Липе для довоенных политзанятий.
Несколько раз Липа звонила в Уланский Александре Иннокентьевне узнать, нет ли вестей от Александра Григорьевича, недавно повторно арестованного, но Александра Иннокентьевна разговор поддерживать не пожелала и недоумевала, почему Липу-то это так заботит. Все совершенно ясно: вина ее бывшего мужа доказана, освобождение было ошибочным, …Аня проснулась оттого, что чесалась голова. А может, голова зачесалась, когда она услышала стук в дверь. Принесли телеграмму. В коридоре было темно: что за телеграмма, Аня разобрать не могла, поставила закорючку вместо подписи и, закутанная в одеяло, на ощупь поплелась в комнату. Пощелкала выключателем – бесполезно, значит, десяти еще не было. Зажгла коптилку.
Телеграмма была фототелеграммой. Папин каллиграфический почерк: «В сложных условиях военного времени ты с отличием окончила школу, полностью оправдав наши родительские надежды. Поздравляю тебя, желаю крепкого здоровья и дальнейших академических успехов. Твой отец Георгий Бадрецов. 15 июня 1942».
Подпись отца «Бадрецов» кончалась виньетистым росчерком. Отец давно смирился с тем, что в двойной его фамилии Бадрецов-Степанов первой была – Липина, и теперь уже. не раздумывая подписывался жениной частью фамилии, что всячески отвергал в начале их супружеской жни.
Уснуть не получалось! голова – хоть до крови раздери…
…Утром ее разбудил звонок. Она выскочила в коридор в одеяле, чуть не сшибла хозяина квартиры. Константин Алексеевич буркнул то ли «здравствуйте», то ли «вините» и исчез. А выскочила Аня, чтоб опередить бабку. Эта ведьма запросто скажет: «Дома нет». Особенно если Глеб. А вчера Александр Ильич пришел с двумя ведрами – колонка на углу не работала, – выгнала его, зараза: «Тута тебе не колодец!»
Аня отперла дверь: Левка.
– Анька! Пляши качучу!.
– Не ори! – Аня показала на хозяйскую дверь и приставила к уху ладонь трубочкой. – Чего приехал? Сессия?
Левка сунул руку под мышку и откуда-то со спины достал две полбуханки белого хлеба. Хлеб пах пекарней и был чуть влажный от Левкиного пота.
– Держи! Вчера приехал, ночь, пошел в общагу к ребятам, на хлебозавод с собой взяли. Грузить. Посплю часок и опять к ним – у них конспекты есть. Одеяло надо шерстяное забрать – холодно на торфянике, мочи нет.
После того как Липу отозвали в Москву и с харчами стало совсем туго, Лева устроился на торфяник – в сорока километрах от Свердловска! он – мастером, Люся – нормировщицей. В институте они по-прежнему числились студентами. Сейчас Лева приехал сдавать сессию,
– Лева! А я аттестат получила! Посмотри.
– Ишь ты! А почему «с отличием» от руки?
– Бланков не было. Приписали. Не болеет Танька?
– Тьфу-тьфу… – Лева тяжело вздохнул и, не раздеваясь, лег на Анину постель. – Спать хочу, подыхаю.
Ань! Ты почему такая красивая? И толстая какая-то, румяная вся. Другие вон: кожа да кости…
– Это с виду. А так-то я дохлая: в библиотеке засыпаю, трамвай, пока совсем не подойдет, номера не вижу. Софья Лазаревна говорит: от плохого питания. Грибов хочешь?
– Это грибы? – Лева боязливо ткнул пальцем в тарелку с какими-то блинами зловеще-бурого цвета.
– Грибы. Валуи соленые. Вполне съедобны. Это они только с виду.
Он отщипнул кусочек.
– Соль голая!
– И хорошо! – засмеялась Аня. – Поешь – пить хочется, напьешься – есть не хочется.
– Ты их все-таки не надо… – Лева опасливо покосился на грибы. – Траванешься – и до свидания. Я тебе в следующий раз чего-нибудь питательного прихвачу. Лучку зеленого. Ты ешь хлеб, ешь…
– Лев… Киршонам надо бы, а то сожрем одни. Они мне всегда…
Лева отодвинул на край стола полбуханки,
– На. Я лягу, Ань. Посплю часок и пойду.
– Только сапоги сними.
…За транспарантом, перекинутым через улицу: «Разгромим врага в 1942 году», Аня свернула в переулок.
Софья Лазаревна Киршон, московская приятельница Липы, стояла в темном закутке передней и что-то жарила на керосинке.
Аня достала сумки хлеб,
– Господи! Откуда?
– Левка притащил,
– Левочка приехал? Привет ему. А я уж грешным Делом подумала: на панель пошла наша отличница.
– Кстати, – Аня подкрутила пламя керосинки. – Ко мне ребята заходят, Глеб, Юра – Люсиного института, – они теперь в Академии Жуковского учатся. А хозяина квартиры (он вдовец) теща вконец застращала: солдаты, говорит, к девке ходят, а алименты тебе платить. Он, бедный, и так-то дома почти не бывает, а когда бывает, даже в уборную при мне старается не выходить… А я аттестат получила с отличием…
…Комната была большая, с нким потолком. Обеденный стол, разложенный, как для гостей, был поделен на две части. Полстола и полуторная кровать были выделены Киршонам.
За своей половиной стола сидел муж Софьи Лазаревны Александр Ильич, читал газету. С другой стороны стола хозяйская девочка готовила уроки, перед ней стоял раскрытый учебник, прислоненный к закопченному чайнику. Аня помнила, какими глазами смотрели на Кир-шонов родители девочки, когда эвакуированных вселяли к ним в комнату. Однако Софья Лазаревна так повела дело, что теперь их всех можно было принять за родственников.
– Новостей нет? – спросила Аня. Александр Ильич молча сложил газету.
– Честно говоря, я больше и не жду… Не дай бог только, если в плен… И почему именно Веня?.. Лева ваш не пошел, учится… И Глеб здесь…
Аня виновато потупилась,
– Лева – да… Хотя у него семья… А Глеб – нет. Глеб в летную школу подал сразу. Полгода – и на фронт. А ему сказали: в академию, раз четыре курса технического вуза…
– Смотри-ка, что нам Аня принесла!.. – в комнату вошла Софья Лазаревна. – Белый. Зина, мой руки, будем праздновать. А у нас, Анечка, между прочим, тоже деликатесы: картофельные оладьи и компот. И масло хлопковое.
– Буржуи!
– Это все мои мухи! – Софья Лазаревна хитро улыбнулась, достала – под подушки батистовый платочек, обвязанный кружевами мулине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
В большой комнате остались несгоревшие металлические скелеты кроватей и стол с обгоревшей столешницей. Липа отодрала ножом окалину со стола, застелила газетами, выравнивая поверхность, и покрыла простыней вместо скатерти.
Почему-то уцелело радио, и теперь в почти пустой комнате с опаленными стенами оно звучало громче прежнего, с большим резонансом.
Про пожар Липа забыла, пугалась она только по утрам, в недоумении просыпаясь в обугленных стенах. Георгию на заводе дали внеочередной ордер на приобретение мануфактуры; маляры с завода сделали кое-как ремонт, и жнь пошла дальше, только с меньшими удобствами: без трюмо, гардероба, дивана и этажерки с собранием сочинений Чехова, Гаршина и подшивками газет, необходимых Липе для довоенных политзанятий.
Несколько раз Липа звонила в Уланский Александре Иннокентьевне узнать, нет ли вестей от Александра Григорьевича, недавно повторно арестованного, но Александра Иннокентьевна разговор поддерживать не пожелала и недоумевала, почему Липу-то это так заботит. Все совершенно ясно: вина ее бывшего мужа доказана, освобождение было ошибочным, …Аня проснулась оттого, что чесалась голова. А может, голова зачесалась, когда она услышала стук в дверь. Принесли телеграмму. В коридоре было темно: что за телеграмма, Аня разобрать не могла, поставила закорючку вместо подписи и, закутанная в одеяло, на ощупь поплелась в комнату. Пощелкала выключателем – бесполезно, значит, десяти еще не было. Зажгла коптилку.
Телеграмма была фототелеграммой. Папин каллиграфический почерк: «В сложных условиях военного времени ты с отличием окончила школу, полностью оправдав наши родительские надежды. Поздравляю тебя, желаю крепкого здоровья и дальнейших академических успехов. Твой отец Георгий Бадрецов. 15 июня 1942».
Подпись отца «Бадрецов» кончалась виньетистым росчерком. Отец давно смирился с тем, что в двойной его фамилии Бадрецов-Степанов первой была – Липина, и теперь уже. не раздумывая подписывался жениной частью фамилии, что всячески отвергал в начале их супружеской жни.
Уснуть не получалось! голова – хоть до крови раздери…
…Утром ее разбудил звонок. Она выскочила в коридор в одеяле, чуть не сшибла хозяина квартиры. Константин Алексеевич буркнул то ли «здравствуйте», то ли «вините» и исчез. А выскочила Аня, чтоб опередить бабку. Эта ведьма запросто скажет: «Дома нет». Особенно если Глеб. А вчера Александр Ильич пришел с двумя ведрами – колонка на углу не работала, – выгнала его, зараза: «Тута тебе не колодец!»
Аня отперла дверь: Левка.
– Анька! Пляши качучу!.
– Не ори! – Аня показала на хозяйскую дверь и приставила к уху ладонь трубочкой. – Чего приехал? Сессия?
Левка сунул руку под мышку и откуда-то со спины достал две полбуханки белого хлеба. Хлеб пах пекарней и был чуть влажный от Левкиного пота.
– Держи! Вчера приехал, ночь, пошел в общагу к ребятам, на хлебозавод с собой взяли. Грузить. Посплю часок и опять к ним – у них конспекты есть. Одеяло надо шерстяное забрать – холодно на торфянике, мочи нет.
После того как Липу отозвали в Москву и с харчами стало совсем туго, Лева устроился на торфяник – в сорока километрах от Свердловска! он – мастером, Люся – нормировщицей. В институте они по-прежнему числились студентами. Сейчас Лева приехал сдавать сессию,
– Лева! А я аттестат получила! Посмотри.
– Ишь ты! А почему «с отличием» от руки?
– Бланков не было. Приписали. Не болеет Танька?
– Тьфу-тьфу… – Лева тяжело вздохнул и, не раздеваясь, лег на Анину постель. – Спать хочу, подыхаю.
Ань! Ты почему такая красивая? И толстая какая-то, румяная вся. Другие вон: кожа да кости…
– Это с виду. А так-то я дохлая: в библиотеке засыпаю, трамвай, пока совсем не подойдет, номера не вижу. Софья Лазаревна говорит: от плохого питания. Грибов хочешь?
– Это грибы? – Лева боязливо ткнул пальцем в тарелку с какими-то блинами зловеще-бурого цвета.
– Грибы. Валуи соленые. Вполне съедобны. Это они только с виду.
Он отщипнул кусочек.
– Соль голая!
– И хорошо! – засмеялась Аня. – Поешь – пить хочется, напьешься – есть не хочется.
– Ты их все-таки не надо… – Лева опасливо покосился на грибы. – Траванешься – и до свидания. Я тебе в следующий раз чего-нибудь питательного прихвачу. Лучку зеленого. Ты ешь хлеб, ешь…
– Лев… Киршонам надо бы, а то сожрем одни. Они мне всегда…
Лева отодвинул на край стола полбуханки,
– На. Я лягу, Ань. Посплю часок и пойду.
– Только сапоги сними.
…За транспарантом, перекинутым через улицу: «Разгромим врага в 1942 году», Аня свернула в переулок.
Софья Лазаревна Киршон, московская приятельница Липы, стояла в темном закутке передней и что-то жарила на керосинке.
Аня достала сумки хлеб,
– Господи! Откуда?
– Левка притащил,
– Левочка приехал? Привет ему. А я уж грешным Делом подумала: на панель пошла наша отличница.
– Кстати, – Аня подкрутила пламя керосинки. – Ко мне ребята заходят, Глеб, Юра – Люсиного института, – они теперь в Академии Жуковского учатся. А хозяина квартиры (он вдовец) теща вконец застращала: солдаты, говорит, к девке ходят, а алименты тебе платить. Он, бедный, и так-то дома почти не бывает, а когда бывает, даже в уборную при мне старается не выходить… А я аттестат получила с отличием…
…Комната была большая, с нким потолком. Обеденный стол, разложенный, как для гостей, был поделен на две части. Полстола и полуторная кровать были выделены Киршонам.
За своей половиной стола сидел муж Софьи Лазаревны Александр Ильич, читал газету. С другой стороны стола хозяйская девочка готовила уроки, перед ней стоял раскрытый учебник, прислоненный к закопченному чайнику. Аня помнила, какими глазами смотрели на Кир-шонов родители девочки, когда эвакуированных вселяли к ним в комнату. Однако Софья Лазаревна так повела дело, что теперь их всех можно было принять за родственников.
– Новостей нет? – спросила Аня. Александр Ильич молча сложил газету.
– Честно говоря, я больше и не жду… Не дай бог только, если в плен… И почему именно Веня?.. Лева ваш не пошел, учится… И Глеб здесь…
Аня виновато потупилась,
– Лева – да… Хотя у него семья… А Глеб – нет. Глеб в летную школу подал сразу. Полгода – и на фронт. А ему сказали: в академию, раз четыре курса технического вуза…
– Смотри-ка, что нам Аня принесла!.. – в комнату вошла Софья Лазаревна. – Белый. Зина, мой руки, будем праздновать. А у нас, Анечка, между прочим, тоже деликатесы: картофельные оладьи и компот. И масло хлопковое.
– Буржуи!
– Это все мои мухи! – Софья Лазаревна хитро улыбнулась, достала – под подушки батистовый платочек, обвязанный кружевами мулине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55