Дядя Юра сидел в персональной клетушке, отвоеван­ной у соседней редакции с помощью своего военного ра­нения, и размашисто черкал рукопись.
– Здрасьте, дядя Юр!
– Привет, – редактор ковырнул карандашом строч­ку и потянулся за сигаретами. Курить в клетушке ему разрешалось тоже.
– Дядя Юр, разок курнуть, а? Невзатяжку?
– Травись, – дядя Юра своих пальцев дал Ромке подымить. – Не обсопливь, деятель. Олька узнает – мне башку оторвет.
– Не узнает. – Ромка заглотнул невкусный дым и закашлялся.
– Ну вот, теперь умрешь – с меня спросят.
В дверь постучали.
Дядя Юра развел руками:
– Вот так. А Иди на третьем этаже стенгазету посмотри, поищи родных и блких… Проходите, пожа­луйста… Потом зайди.
Мимо Ромки прошел недовольный чем-то толстый человек в черном костюме, в тюбетейке, с красивым значком-флажком на лацкане пиджака. Кого-то «автор» Ромке очень напоминал.
Ромка спустился на третий этаж, где перед входом в зал висела стенгазета дательства. Ромка стал ее разглядывать. Стенгазета была веселая.
– Тетя Оля! – взвгнул он.
Действительно это была Ольга Александровна. Вер­нее, маленькое, вырезанное какой-то пожелтевшей молодой фотографии, ее лицо, остальное – тело, руки, ноги были подрисованы от руки красками. Тетю Олю на­рисовали в виде французской булочки за семь копеек. Она везла детскую коляску, в коляске вместо ребенка – толстая книга с нерусской фамилией автора на облож­ке. Обложке художник придал вид детского личика, в середину которого была воткнута пустышка.
– А кто это был у вас, со значком? – спросил Ром­ка дядю Юру через полчаса.
– Писатель, – раздраженно ответил дядя Юра. – Татарин один.
И тут Ромка вспомнил, кого ему напомнил толстый человек в тюбетейке. Брата Уляляма. Старьевщика. Он тоже всегда в тюбетейке и не снимает ее даже, когда в жару сидит в своей будке «Утильсырье».
– А разве татары писателями бывают?
– Еще как, – вздохнул дядя Юра. – Ты, ладно. Ты чего хотел, только быстро, ко мне еще один должен сей­час прийти. – Он взглянул на часы.
– Тоже татарин? Дядя Юра засмеялся:
– Роман, не тяни кота за эти самые. Чего хотел?
Быстро!
– Дядя Юра, а я не дурак?
Редактор задумчиво посмотрел на него.
– Как тебе сказать. Пока вроде нет, а там кто зна­ет. Как дело пойдет. Все проблемы? – Дядя Юра при­поднялся и поправил под собой разноцветную лоскут­ную подушечку, которую ему подарила на День Победы тетя Оля.
– А зачем вам подушка?
– Ты дурака не валяй. Чего надо? Ромка опустил голову:
– Мы с Вовкой Синяком Жукевичу нос защемили… Дядя Юра пожал плечами:
– Делов-то…
– И побили…
– Это уже нечто, а то – нос. Причина?
– Он Лену Шарову предал.
– Ясно, – сказал дядя Юра. – Итоги?
– С родителями вызывают, – пробурчал Ромка. – Вовку уже мать бьет.
– Почему не отец? – живо поинтересовался дядя Юра.
– У него отец на фронте погиб. Под Сталинградом.
В сорок первом.
– Ах, вот как! – дядя Юра улыбнулся. – Вовке-то сколько лет?
– Одиннадцать, он на второй год оставался.
– А на дворе у нас какой год сейчас?
– Шестидесятый, – Ромка пожал плечами, удивля­ясь дядя Юре, про которого тетя Оля всегда говорила, что «Юрка – гений».
Дядя Юра остался доволен Ромкиным ответом, он долго смеялся, по-женски тряся плечами.
– Сходите в школу вместо мамы.
Дядя Юра перестал смеяться:
– Не понял?
– Таня один раз уже ходила. Она в девятом кл-аеее, но Клара велела, чтоб родители. Мамы нет, она завтра родильного дома выписывается. У нее там ребеночек, девочка, Сорок один сантиметр, вес три сто.
– Вон оно что!.. – Дядя Юра взлохматил седые во­лосы. – Да, брат… А может, отец?
– Он приходил к бабушке, плачет весь…
– Тоже понятно, – кивнул дядя Юра и прикурил от зажигалки в форме маленького пистолетика.
– Дайте посмотреть, пожалуйста. Дядя Юра кинул ему пистолет.
– Да… Не мюзик-холл, прямо скажем… Кто вызы­вает?
– Клара. Дире
– Она отца-то твоего видела? Она же его знает на­верняка?
– Не, не знает. Точно не знает. Он один раз только приходил. Первого сентября. Он на вас похож: нос большой…
– Нога хромая, – в такт Ромке добавил, усмехнув­шись, дядя Юра. – Когда вызывают?
– Завтра.
Дядя Юра посмотрел в календарь:
– Ладно. Схожу. Как отца по отчеству? Тьфу, он же Олькин брат. Лев Александрович?
– Спасибо, дядя Юра. – Ромка положил на стол пистолетик. – До свидания.
– Погоди. – Дядя Юра взял зажигалку со стола и подкинул несколько раз на ладони. – Держи!
Ромка поймал пистолетик и с радостным воем, пока дядя Юра не передумал, помчался вн. На последнем лестничном пролете он съехал по перилам, чуть не сбив с разгона бронзовую голову Пушкина у гардероба.
По Басманному дул ветер, кувыркая мокрые топо­линые листья.
Ромка поглубже натянул фуражку. Из подворотни картонажной фабрики выехала знакомая телега. На коз­лах сидел Вовка.
– Тпру-у! – сказал он мерину. – Тебя лупили?
– Нет, – виновато ответил Ромка. – Меня не бьют.
– А меня мать выдрала! – похвастался Синяк.
– Мне зажигалку подарили, во!
– Насовсем? – не поверил Вовка.
– Вован, знаешь чего… Она наша общая будет, ага?
– Классно, – сказал Вовка и засунул пистолетик се­бе в карман. – Может, тебе жалко?
– Да почему, – пожал плечами Ромка. – Пускай у тебя пока побудет. Если хочешь, конечно?
– Хочу. Ты куда сейчас? Ногу, ногу убери, смотри, копытом наступит.
– Лошади на людей не наступают. Они умные. Мне чулки мамины ремонта на Разгуляе надо получить.
– Другие не наступают, а этот еще как наступит.
Залазь.
Ромка забрался на козлы.
– На, – Вовка сунул другу вожжи. – Но-о!
Пимен жил не только в Вовкином подвале. Второе жилье у него было в голубятне, пристроенной к стене картонажной фабрики, где, возвратившись колонии, он работал грузчиком неполный день как малолетний. Дел у него на фабрике было совсем немного: вечером вымести бумажные обрезки, а на следующий день загру­зить ими телегу.
В голубятне, постоянно сшивались Ромка с Синяком. Иногда в дни получки в голубятню приходил старик воз­чик. Пока Пимен накидывал в телегу бумажную рвань, старик тихо выпивал под ласковое ворчанье голубей и засыпал на топчане. Тогда Пимен сам отгонял телегу, но не на Малинковку, куда положено, а рядом на Оль-ховку в «Утильсырье» к брату Уляляма. В помощь он брал ребят. По дороге на Ольховку он останавливался возле колонки и наливал в бумажный хлам воды для прибавки веса. Брат Уляляма хмурился на мокрое, но бумагу все равно брал. Пимен курил, а подручные наби­вали огромные авоськи сырой бумагой и волокли на ве­сы. Брат Уляляма двигал разновесы по заржавленной штанге весов, недовольно бормоча про себя что-то та­тарское. Затем он со скрипом отсчитывал Пимену день­ги. Пимен брал себе основное, а несколько мелких бума­жек давал помощникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55