Тот шел, а на самом деле с места не двигался. Вот и Ромка сей­час шел к ненавистной красной кнопке «выкл.» тем же пробуксовывающим на месте шагом. Пока Ромка «шел», он поглядывал на увлеченную газетой «Правда» бабуш­ку Шуру. Когда он «двинулся» к телевору, бабушка читала текст на самом верху газеты, сейчас Ромка был на полпути, бабушка читала газету в самом ну, а раз­ведчик на экране все еще не совершил свой подвиг. Ром­ка отклонился в сторону, чтобы не загораживать экран блнецам: Серене с Борькой, от волнения за судьбу разведчика грызущих один и тот же ноготь на одной и той же руке.
Тревожно зашуршала газета, и бабушка Шура резко сказала:
– Рома!
Ромка ткнул «выкл.», рыжие сыновья Надежды Ива­новны понуро поплелись к двери.
– Что надо сказать? – педагогическим голосом спросила – за газеты бабушка Шура.
– Спасибо, – пробубнили братья.
– Вечером приходите, – утешил приятелей Ромка. – Бабуль, можно?
– Не торгуйся. До свидания, дети.
Братья исчезли. –
– Подмети пол, протри пыль, наведи полный по­рядок.
– А где тряпку взять?
– Не задавай глупых вопросов.
Ромка с отцом жили в соседней маленькой комнате, в темной ее половине с выходом в коридор, а в светлой половине, с окном, жили тетя Оля с Геннадием Ана­тольевичем. Тетя Оля по-родственному в коридор про­ходила через темную половину, а Геннадий Анатольевич через дверь проходил в большую комнату, а уж через нее – в кор Бабушка Шура спала за ширмой, де­душка Саша видел плохо, поэтому ранние проходы Ген­надия Анатольевича через большую комнату никому не мешали.
Маленькую комнату, которая была не столько ма­ленькая, сколько узкая, делило пополам старое вытер­тое сюзане, переброшенное через палку.
Ромка подмел свою половину, остановился у пыль­ного сюзане, подумал и подмел в половине тети Оли. Теперь тетя Оля не сможет его спросить вечером, поче­му он без спроса сшивался на их половине. Подметал, наводил порядок. На письменном столе стояла расчех­ленная пишущая машинка; в другой раз можно было бы написать на ней письмо, позвать рыжих, чтоб и они написали, но сейчас нельзя было тратить время на та­кую ерунду. Пока Ромка мел пол в тети Олиной полови­не, он как бы невзначай подергал ящики стола, и повез­ло: средний Геннадий Анатольевич забыл закрыть. А именно в среднем и было самое интересное. Ромка с • Закрытыми глазами без запинки мог перечислить, что там. Охотничьи патроны, половина полевого немецкого бинокля, с которой тетя Оля и Геннадий Анатольевич 'ходили в театр, ракетница, коробка малокалиберных.Патронов, капсюли «Жевело», а самое главное – немец-финка с надписью на ручке «Гот мит унс», Ромка о переводил рыжим, учающим английский язык, o это значит «бог с нами», то есть с ними, с фашистами.
Финку и пишущую машинку Геннадий Анатольевич принес с войны, а ракетницу и охотничьи припасы ему выдавали на работе, когда он собирался в экспедиции.
Ромка поглядел в половинку бинокля в окна напро­тив. Ничего интересного там не было: старичок кормил канарейку, пожилая тетка в розовой комбинации чисти­ла картошку; смотреть лучше всего вечером, когда люди придут с работы, но вечером с работы приходит и Ген­надий Анатольевич.
Спали тетя Оля с мужем на широкой старинной кро­вати с деревянными спинками, очень, как Ромке каза­лось, неудобной. Одному спать на ней еще можно, но если лечь вдвоем, то скатываешься в ложбину к середи­не. А если учесть, что тетя Оля и Геннадий Анатольевич были люди толстые, то их спанье вообще трудно было себе представить.
Ромка с отцом тоже спали вдвоем, на диван-кровати, но, во-первых, диван был жесткий, а во-вторых, они спали валетом. Может быть, и тетя Оля с Геннадием Анатольевичем спали валетом? Точно Ромка ответить рыжим на этот вопрос не мог, потому что, когда он ут­ром просыпался, Геннадий Анатольевич уж стучал на машинке, слушая одновременно иностранные передачи по приемничку, обмотанному оляционной лентой. Дол­гое время Ромка думал, что Геннадий Анатольевич – кандидат наук по нерусским языкам. Потом выяснилось, что Геннадий Анатольевич работал старшим научным сотрудником по сусликам, тушканчикам, тарбаганам и другим грызунам-переносчикам всяких болезней, а языки выучил сам. Тетя Оля, а вместе с ней и Ромка очень гордились, что кроме Геннадия Анатольевича толь­ко Юлий Цезарь и Наполеон могли слушать одно и пи­сать другое – одновременно. Ромка хвалился рыжим, рыжие верили, но Надежда Ивановна, мать рыжих, ве­рить отказывалась, уверяя, что Ольга Александровна все врет.
– Пусть она утром придет пораньше и сама погля­дит, – защищал Геннадия Анатольевича Ромка. – Чест­ное слово, он, как Наполеон! Он еще и второй рукой в другую сторону писать может, – добавлял от себя Ромка.
Геннадий Анатольевич жил по своему расписанию: отдыхал, то есть спал, придя с работы, а ночью опять работал, и потому засыпал Ромка всегда под стрекот трофейной «Эрики». Геннадий Анатольевич, хоть и хо­дил через большую комнату, Александру Иннокентьевну не любил. И тестя – тоже. Тестя он невзлюбил за то, что тот умолял Олю еще в письмах с Севера не пропи­сывать Геннадия Анатольевича на жилплощадь в Улан­ский. И Оля несколько лет не прописывала мужа. Ген­надию Анатольевичу приходилось раз в полгода сме­шить паспортный отдел милиции, продлевая временную прописку. Прописала мужа Оля, когда Геннадию Ана­тольевичу предложили поехать в Монголию. До этого Геннадий Анатольевич был прописан в Купавне, в боль­шом бревенчатом отцовском доме. После того как Ген­надий Анатольевич наконец прописался в Уланском, дом в Купавне стал называться «дачей», а Ольга Алек­сандровна – хозяйкой.
К теще Геннадий Анатольевич относился спокойно. Она вела себя очень деликатно, всегда первому предла­гала налить ему чаю, в присутствии зятя прекращала всякие разговоры, могущие его раздражить. Геннадий Анатольевич морщился, когда, зайдя вечером в большую комнату попить чаю, обнаруживал на крышке пианино перед включенным телевором Ромку с приятелями. Но Александра Иннокентьевна и в этом месте была пре­дельно справедлива: внука с товарищами с пианино не сгоняла, на что намекал недовольный взгляд Геннадия Анатольевича, а только – категорически приказывала молчать.
Геннадий Анатольевич носил потертый портфель, штиблеты с ушками, чиненные Кириллом, в сырую пого­ду– калоши, как у Александра Григорьевича, в свобод­ное время он большей частью молчал; сердился он в од­ном месте: когда Оля называла священников попами. Отец Геннадия Анатольевича был священником.
Утром Ромка просыпался легко и, если иностранный голос не картавил за сюзане, шепотом, чтобы не разбу­дить отца и тетю Олю, напоминал Геннадию Анатолье­вичу включить приемник. Тот послушно включал, и Ром­ка спокойно засыпал дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55