– Нас не ждите, ложитесь спать.
Через неделю, когда Вовка пошел получать по своему паспорту деньги от Липы, невыспавшаяся, дежурная сегодня, Лайма варила курицу. Хельга и Дайна посапывали в палатке. Теперь они купались и загорали мало, теперь они днем подолгу спали.
– Слышь, Жирный, – неожиданно для себя робким голосом пронес Вовка. – У тебя это… Ты только не бойся… У тебя дед п
12. ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ УЧЕНИКА ЧЕРТЕЖНИКА
…Ромка выскочил лифта и чуть не выбил рук Аси Тихоновны щербатое блюдо с холодцом.
– Как дам, сволочь, студнем по башке!.. Ой!.. Рома. Ро-о-омочка, – старуха привалилась к нему тучным колышущимся телом.
Ромка, учуяв, что поминать деда Ася начала уже давно, на всякий случай перехватил тяжелое блюдо.
Дверь в квартиру была открыта. Так было всегда, когда в коридоре кто-нибудь умирал, любой мог зайти помянуть. Из дальнего конца коридора навстречу, скособочившись, стремительно шла седая, состарившаяся Нина-дурочка. У Нины была болезнь Дауна, хотя ее мать Вера Марковна упорно уверяла коридор, что Нина «неразвита» в результате тяжелых родов.
По привычке Ромка поздоровался с ней, хотя знал, что Нина не понимает. Здоровался он с ней автоматически, как в детстве говорил «спасибо», узнавая по телефону время.
В квартире стоял ровный застольный гуд.
– Липа! – слезливым голосом позвала Ася. – Ты погляди, кто приехал!..
Липа выскочила кухни, бросилась целовать внука:
– Нету больше нашего дедушки… Нету, Ромочка… Люсенька! Рома приехал… Опоздал наш мальчик!..
В переднюю вышел Лева в черном костюме – раньше у него такого не было, – подождал, пока бывшая теща отпустит внука.
– Что ж ты раньше-то?..
– С билетами напряженка… – пробормотал Ромка, – не успел…
Из комнаты выскользнул кот, потерся о ногу Ромки.
– Котяра…
Комната была заставлена столами. Зеркало над комодом рядом с портретом Марьи Михайловны было завешено темным платком, и зеркальная дверка шкафа – тоже. Окна были открыты настежь, за окном тарахтел молкомбинат. К фотографиям родственников над телевором прибавилась еще одна – дедова, молодая, в очках без диоптрий и булавкой, протыкающей воротничок сорочки у кадыка.
Поминки шли давно – гости были не свежие: мужчины без пиджаков, женщины обмахивались кто чем.
– Мой сын! Сын приехал! – Голос у мамы был звонкий, веселый. Она пробралась к нему между стульями, обняла, привстав на цыпочки. – Какой огромный! Как загорел! Да ты же красавец! Нет, ну он же красавец, товарищи! Ален Делон! Ну, правда, Левик? – она обернулась за поддержкой к бывшему мужу. – Как тебе нравится наш сын…
– Ну, ладно, мам… – промямлил Ромка. – Здравствуйте.
– Отпустили ребенка одного… – забубнила Липа, усаживая внука рядом с собой. – Кушай, Ромочка. Ты руки вымыл?
Мама вроде не постарела. Только покрашена была как-то странно: вся голова темно-коричневая, а спереди большой седой клок. «Красиво», – отметил Ромка.
– …Лева должен был взять отпуск и поехать с ребенком, – объясняла кому-то Липа. – Раз берешь на себя ответственность… – И осеклась.
Липа забыла, что Лева ей не зять, а бывший зять, и Ромка уже не ребенок; что у Левы своя жнь, а у ее дочери Люси – своя. Кроме того, Липа забыла, что внук исключен школы с оставлением на второй год и ни о каком отдыхе на море не должно быть и речи, что внук убежал на море своевольно, без родительского благословения.
Но не забыла Липа главного: что Лева недавно перешел работать в Моссовет и в скором времени должен получить двухкомнатную квартиру на себя и на Ромку, о чем она, разумеется, хотела поставить в вестность дочь на Сахалине. А тут как раз умер дед, и Липа заказала разговор с Люсей. Люся сказала, что страшно переживает смерть папы, и все равно – получить отпуск на похороны невозможно.
Но Липа знала свою дочь. В конце телефонного разговора она, как бы невзначай, сообщила Люсе об менениях в Левиной жни. Люся сказала, что это ее совершенно не интересует, и вылетела в тот же день.
Ромка высматривал, кто пришел1 покивал бабушке Шуре, дедушке Саше, тете Оле. Дуся-лифтерша сидела зажатая по иронии судьбы с двух сторон своими врагами – Верой Марковной и Ефимом Зиновьевичем. Время от времени Вера Марковна выходила в коридор проверить Нину.
Были племянники деда с женами, один них зам-министра чего-то не очень главного, куда входят бани, прачечные, металлоремонт… Был дедов двоюродный брат, полуглухой клепальщик Тейкова, впервые за многие годы выбравшийся в Москву.
Рядом с бабушкой Шурой сидела гордая тем, что ее позвали, Грыжа. Она последние годы зачастила к Липе раскладывать пасьянс и смотреть телев У себя Грыжа телевор не смотрела, экономя глаза и электроэнергию, и вечером вообще старалась света не включать. Грыжа консультировалась с Липой по всем вопросам, требующим образованности: куда написать, чтобы поставили ванну, где получить пропуск на ближайшее рождество в Елоховский собор, потому что к своей соседке по квартире Дуське-колдунье обращаться за религиозной помощью не желала и даже написала в Елоховский собор анонимку, обвиняя Дуську в том, что она в бога не верит, потому что ворует творог на молочной кухне у детей и продает его жильцам дома. Липа звала Грыжу «Наташа», а та ее уважительно «Липа Михайловна», хотя была старше Липы на восемь лет. Грыжа очень интересно говорила, как бы немножко подвывала, и Ромка часто не мог разобрать, плачет Грыжа, когда говорит, или смеется. Тем более что в том и другом случае Грыжа вытирала глаза концом косынки. А грыжей своей, за которую получила прозвище, очень гордилась, обращала на нее при случае внимание слушателей и расстаться с ней не хотела.
– О-ой, – причитала она, поглаживая жующего Ромку по спине, – о-ой, какой приехал-то… Весь черный и с тела спал, один нос остался… Что делается-то, что делается…
Встал двоюродный брат деда дядя Володя.
– Товарищи! – выкрикнул он. – Сегодня мы простились с Георгием Петровичем Бадрецовым-Степановым! Георгий Петрович был замечательным человеком, передовым проводственником, активным общественником, прекрасным семьянином…
Таня сдавленно вздохнула и закатила глаза.
– …Прошу выпить за светлую его память и почтить его минутой молчания. Сперва выпить. Спи спокойно, Горенька. Земля тебе пухом.
Ровный гуд застолья смолк, в тишине отчетливо прорезался громкий от возбуждения Люсин голос:
– …Актриса! Лицедейка она, ваша Борисова!.. …Люди подходили. С каждым новым гостем Липа заново принималась плакать. Пришел Вовка Синяк. Он был такой огромный, такой усатый, что Липа, поколебавшись, налила ему водки.
Ромка особо не переживал, он еще не мог привыкнуть к мысли, что деда больше совсем нет: как будто в баню ушел или на уголок за хлебом… Да и обстановка не способствовала грусти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Через неделю, когда Вовка пошел получать по своему паспорту деньги от Липы, невыспавшаяся, дежурная сегодня, Лайма варила курицу. Хельга и Дайна посапывали в палатке. Теперь они купались и загорали мало, теперь они днем подолгу спали.
– Слышь, Жирный, – неожиданно для себя робким голосом пронес Вовка. – У тебя это… Ты только не бойся… У тебя дед п
12. ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ УЧЕНИКА ЧЕРТЕЖНИКА
…Ромка выскочил лифта и чуть не выбил рук Аси Тихоновны щербатое блюдо с холодцом.
– Как дам, сволочь, студнем по башке!.. Ой!.. Рома. Ро-о-омочка, – старуха привалилась к нему тучным колышущимся телом.
Ромка, учуяв, что поминать деда Ася начала уже давно, на всякий случай перехватил тяжелое блюдо.
Дверь в квартиру была открыта. Так было всегда, когда в коридоре кто-нибудь умирал, любой мог зайти помянуть. Из дальнего конца коридора навстречу, скособочившись, стремительно шла седая, состарившаяся Нина-дурочка. У Нины была болезнь Дауна, хотя ее мать Вера Марковна упорно уверяла коридор, что Нина «неразвита» в результате тяжелых родов.
По привычке Ромка поздоровался с ней, хотя знал, что Нина не понимает. Здоровался он с ней автоматически, как в детстве говорил «спасибо», узнавая по телефону время.
В квартире стоял ровный застольный гуд.
– Липа! – слезливым голосом позвала Ася. – Ты погляди, кто приехал!..
Липа выскочила кухни, бросилась целовать внука:
– Нету больше нашего дедушки… Нету, Ромочка… Люсенька! Рома приехал… Опоздал наш мальчик!..
В переднюю вышел Лева в черном костюме – раньше у него такого не было, – подождал, пока бывшая теща отпустит внука.
– Что ж ты раньше-то?..
– С билетами напряженка… – пробормотал Ромка, – не успел…
Из комнаты выскользнул кот, потерся о ногу Ромки.
– Котяра…
Комната была заставлена столами. Зеркало над комодом рядом с портретом Марьи Михайловны было завешено темным платком, и зеркальная дверка шкафа – тоже. Окна были открыты настежь, за окном тарахтел молкомбинат. К фотографиям родственников над телевором прибавилась еще одна – дедова, молодая, в очках без диоптрий и булавкой, протыкающей воротничок сорочки у кадыка.
Поминки шли давно – гости были не свежие: мужчины без пиджаков, женщины обмахивались кто чем.
– Мой сын! Сын приехал! – Голос у мамы был звонкий, веселый. Она пробралась к нему между стульями, обняла, привстав на цыпочки. – Какой огромный! Как загорел! Да ты же красавец! Нет, ну он же красавец, товарищи! Ален Делон! Ну, правда, Левик? – она обернулась за поддержкой к бывшему мужу. – Как тебе нравится наш сын…
– Ну, ладно, мам… – промямлил Ромка. – Здравствуйте.
– Отпустили ребенка одного… – забубнила Липа, усаживая внука рядом с собой. – Кушай, Ромочка. Ты руки вымыл?
Мама вроде не постарела. Только покрашена была как-то странно: вся голова темно-коричневая, а спереди большой седой клок. «Красиво», – отметил Ромка.
– …Лева должен был взять отпуск и поехать с ребенком, – объясняла кому-то Липа. – Раз берешь на себя ответственность… – И осеклась.
Липа забыла, что Лева ей не зять, а бывший зять, и Ромка уже не ребенок; что у Левы своя жнь, а у ее дочери Люси – своя. Кроме того, Липа забыла, что внук исключен школы с оставлением на второй год и ни о каком отдыхе на море не должно быть и речи, что внук убежал на море своевольно, без родительского благословения.
Но не забыла Липа главного: что Лева недавно перешел работать в Моссовет и в скором времени должен получить двухкомнатную квартиру на себя и на Ромку, о чем она, разумеется, хотела поставить в вестность дочь на Сахалине. А тут как раз умер дед, и Липа заказала разговор с Люсей. Люся сказала, что страшно переживает смерть папы, и все равно – получить отпуск на похороны невозможно.
Но Липа знала свою дочь. В конце телефонного разговора она, как бы невзначай, сообщила Люсе об менениях в Левиной жни. Люся сказала, что это ее совершенно не интересует, и вылетела в тот же день.
Ромка высматривал, кто пришел1 покивал бабушке Шуре, дедушке Саше, тете Оле. Дуся-лифтерша сидела зажатая по иронии судьбы с двух сторон своими врагами – Верой Марковной и Ефимом Зиновьевичем. Время от времени Вера Марковна выходила в коридор проверить Нину.
Были племянники деда с женами, один них зам-министра чего-то не очень главного, куда входят бани, прачечные, металлоремонт… Был дедов двоюродный брат, полуглухой клепальщик Тейкова, впервые за многие годы выбравшийся в Москву.
Рядом с бабушкой Шурой сидела гордая тем, что ее позвали, Грыжа. Она последние годы зачастила к Липе раскладывать пасьянс и смотреть телев У себя Грыжа телевор не смотрела, экономя глаза и электроэнергию, и вечером вообще старалась света не включать. Грыжа консультировалась с Липой по всем вопросам, требующим образованности: куда написать, чтобы поставили ванну, где получить пропуск на ближайшее рождество в Елоховский собор, потому что к своей соседке по квартире Дуське-колдунье обращаться за религиозной помощью не желала и даже написала в Елоховский собор анонимку, обвиняя Дуську в том, что она в бога не верит, потому что ворует творог на молочной кухне у детей и продает его жильцам дома. Липа звала Грыжу «Наташа», а та ее уважительно «Липа Михайловна», хотя была старше Липы на восемь лет. Грыжа очень интересно говорила, как бы немножко подвывала, и Ромка часто не мог разобрать, плачет Грыжа, когда говорит, или смеется. Тем более что в том и другом случае Грыжа вытирала глаза концом косынки. А грыжей своей, за которую получила прозвище, очень гордилась, обращала на нее при случае внимание слушателей и расстаться с ней не хотела.
– О-ой, – причитала она, поглаживая жующего Ромку по спине, – о-ой, какой приехал-то… Весь черный и с тела спал, один нос остался… Что делается-то, что делается…
Встал двоюродный брат деда дядя Володя.
– Товарищи! – выкрикнул он. – Сегодня мы простились с Георгием Петровичем Бадрецовым-Степановым! Георгий Петрович был замечательным человеком, передовым проводственником, активным общественником, прекрасным семьянином…
Таня сдавленно вздохнула и закатила глаза.
– …Прошу выпить за светлую его память и почтить его минутой молчания. Сперва выпить. Спи спокойно, Горенька. Земля тебе пухом.
Ровный гуд застолья смолк, в тишине отчетливо прорезался громкий от возбуждения Люсин голос:
– …Актриса! Лицедейка она, ваша Борисова!.. …Люди подходили. С каждым новым гостем Липа заново принималась плакать. Пришел Вовка Синяк. Он был такой огромный, такой усатый, что Липа, поколебавшись, налила ему водки.
Ромка особо не переживал, он еще не мог привыкнуть к мысли, что деда больше совсем нет: как будто в баню ушел или на уголок за хлебом… Да и обстановка не способствовала грусти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55