Танцы были устроены в картинной галерее, огромной зале двадцати метров в длину, с восемью окнами, выходившими на Корсо, отделанной по-царски и увешанной произведениями знаменитых мастеров. Буфет по-мещался в мраморной «античной» зале, где стояла статуя Венеры, найденная при раскопках на берегу Тибра и едва ли уступавшая по красоте самой Венере Капитолийской. Далее следовал ряд великолепных салонов, обитых редкостными тканями, еще сохранивших былую роскошь и кое-что из старинной меблировки — уникальные предметы, за которыми, в надежде на скорое, неминуемое разорение княжеской семьи, охотились антиквары. Среди этих зал особенно знаменита была зеркальная гостиная, небольшая круглая комната в стиле Людовика XV, вся увешанная зеркалами в богатых деревянных рамах с изящной резьбой во вкусе рококо.
— Позже мы рассмотрим все как следует, — сказал Нарцисс. — А теперь войдемте сюда, передохнем немного. В этот салон перенесли кресла из соседней галереи, чтобы прелестные дамы могли тут посидеть, показать свои туалеты и дать полюбоваться собою.
Это была большая гостиная, обитая прекрасным генуэзским бархатом, старинным бархатом с яркими цветами, вытканными на бледном фоне; краски их — зеленые, голубые и красные — потускнели; приняв нежные, блеклые тона засушенных на память лепестков. Повсюду на консолях стояли под стеклом драгоценные безделушки, шкатулки слоновой кости, деревянные резные ларчики, позолоченные и раскрашенные статуэтки, серебряные вещицы — целая коллекция фамильных сокровищ палаццо Буонджованни. А на креслах и стульях небольшими группами действительно уже расположились дамы, укрывшиеся здесь от сутолоки бальных зал; они смеялись и болтали с кавалерами, которые ухитрились разыскать их в этом изящном уютном уголке. Яркие лампы озаряли теплым светом очаровательное зрелище: нежные, атласные плечи, стройные шеи, белокурые и темные головки. В обрамлении изящных, легких тканей разных оттенков обнаженные руки казались живыми лепестками телесного цвета. От плавного колыхания вееров как будто ярче сверкали драгоценности, и при каждом взмахе по гостиной разносился нежный аромат женщины, смешанный с запахом фиалок.
— Смотрите-ка!—воскликнул Нарцисс. — Вон наш приятель, монсеньер Нани, раскланивается с супругой австрийского посла.
Едва завидев Пьера и его спутника, Нани направился к ним, и все трое укрылись в амбразуре окна, чтобы побеседовать без помехи. Прелат улыбался, восхищаясь блистательным празднеством, но с таким целомудренным и безмятежным видом, точно броня благочестия надежно охраняла его от соблазнов и он даже не замечал выставленных напоказ оголенных женских плеч.
— Ах, как я рад, что встретил вас, любезный сын мой! — обратился он к Пьеру. — Ну, что вы скажете о нашем Риме? Умеем мы устраивать празднества?
— Это великолепно, монсеньер!
Нани восторгался редкой набожностью Челии, перечислял среди гостей на балу только приверженцев Ватикана, оказавших честь хозяину дома, и ни слова не говорил об остальных, делая вид, что даже не подозревает об ожидаемом прибытии короля и королевы. Потом вдруг сказал:
— Любезный сын мой, сегодня я весь день думал о вас. Я узнал, что вы ездили к его высокопреосвященству кардиналу Сангвинетти по своему делу... Ну что же, как он вас принял?
— О, весьма благосклонно. Вначале он дал понять, что в его положении попечителя Лурда ему затруднительно вступиться за меня. Но при прощании был очень сердечен и прямо обещал мне свою поддержку, причем так деликатно, что глубоко меня растрогал.
— В самом деле, любезный сын мои? Впрочем, это не удивительно, у его высокопреосвященства такое доброе сердце.
— И должен признаться, монсеньер, что я вернулся от него окрыленный, полный надежд. Теперь мне кажется, что мое дело наполовину выиграно.
— Это вполне естественное понимаю ваши чувства.
При этих словах Нани прищурился особенно лукаво, особенно тонко, с едва заметною ехидной усмешкой. Потом, немного помолчав, вдруг прибавил:
— Беда только в том, что ваша книга еще третьего дня была осуждена конгрегацией Индекса на специальном заседании, созванном по требованию секретаря. И этот приговор будет послезавтра представлен на подпись его святейшеству.
Пьер смотрел на него остолбенев. Если бы кровля старого дворца обрушилась ему на голову, он не был бы так поражен. Итак, все погибло! Его путешествие в Рим, все его попытки и хлопоты окончились крахом, и он узнал о своем поражении так неожиданно, в разгар веселого празднества! Ему даже не дали возможности защитить себя, он даром потерял столько дней, не зная, к кому обратиться, с кем переговорить, кому доказать свою правоту! Пьер задыхался от гнева и негодования, он с горечью прошептал:
— О, как жестоко меня обманули! Ведь еще нынче утром кардинал Сангвинетти сказал мне: если господь за вас, он спасет вас даже наперекор вам самим! Да, да, теперь-то я понимаю, что это были просто пустые слова, он желал, чтобы несчастье научило меня смирению, он пекся о спасении моей души... Смириться? Нет, я не могу, пока еще не могу! Я слишком возмущен, у меня слишком тяжело на сердце, Нани слушал Пьера с любопытством, внимательно разглядывая его.
— Успокойтесь, любезный сын мой, пока его святейшество не скрепил бумагу своей подписью, ничего еще не потеряно. У вас впереди весь завтрашний день и даже утро следующего. Всегда можно надеяться на чудо.
Понизив голос и отведя Пьера в сторону, пока Нарцисс с видом ценителя и знатока разглядывал изящные бюсты и стройные шейки прелестных дам, Нани добавил:
— Послушайте, сын мой, мне надо вам кое-что сообщить под большим секретом... Попозже, во время котильона, вы найдете меня в зеркальной гостиной. Там мы побеседуем на свободе.
Пьер молча кивнул головой, и прелат тихонько удалился, незаметно затерявшись в толпе. В голове у молодого аббата шумело, он уже больше ни на что не надеялся. Чего он может добиться за один день, если потерял даром целых три месяца и даже не сумел попасть на прием к папе? Он рассеянно слушал Нарцисса, который что-то говорил об искусстве и красоте.
— Просто удивительно, до чего огрубела женская красота в наш низменный демократический, век! Женщины растолстели, опустились, стали вульгарны. Посмотрите вокруг, ни у одной нет изящных флорентийских линий, маленькой груди, царственной лебединой шеи...
Но, вдруг осекшись, Абер воскликнул:
— Ах, нет, вон та совсем недурна, блондинка с гладкой прической... Видите? К ней подошел монсеньер Форнаро.
Монсеньер Форнаро с достоинством переходил от одной красавицы к другой, изгибаясь перед ними в любезном поклоне. Высокий, представительный, румяный, с галантными светскими манерами, он в этот вечер был просто великолепен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211
— Позже мы рассмотрим все как следует, — сказал Нарцисс. — А теперь войдемте сюда, передохнем немного. В этот салон перенесли кресла из соседней галереи, чтобы прелестные дамы могли тут посидеть, показать свои туалеты и дать полюбоваться собою.
Это была большая гостиная, обитая прекрасным генуэзским бархатом, старинным бархатом с яркими цветами, вытканными на бледном фоне; краски их — зеленые, голубые и красные — потускнели; приняв нежные, блеклые тона засушенных на память лепестков. Повсюду на консолях стояли под стеклом драгоценные безделушки, шкатулки слоновой кости, деревянные резные ларчики, позолоченные и раскрашенные статуэтки, серебряные вещицы — целая коллекция фамильных сокровищ палаццо Буонджованни. А на креслах и стульях небольшими группами действительно уже расположились дамы, укрывшиеся здесь от сутолоки бальных зал; они смеялись и болтали с кавалерами, которые ухитрились разыскать их в этом изящном уютном уголке. Яркие лампы озаряли теплым светом очаровательное зрелище: нежные, атласные плечи, стройные шеи, белокурые и темные головки. В обрамлении изящных, легких тканей разных оттенков обнаженные руки казались живыми лепестками телесного цвета. От плавного колыхания вееров как будто ярче сверкали драгоценности, и при каждом взмахе по гостиной разносился нежный аромат женщины, смешанный с запахом фиалок.
— Смотрите-ка!—воскликнул Нарцисс. — Вон наш приятель, монсеньер Нани, раскланивается с супругой австрийского посла.
Едва завидев Пьера и его спутника, Нани направился к ним, и все трое укрылись в амбразуре окна, чтобы побеседовать без помехи. Прелат улыбался, восхищаясь блистательным празднеством, но с таким целомудренным и безмятежным видом, точно броня благочестия надежно охраняла его от соблазнов и он даже не замечал выставленных напоказ оголенных женских плеч.
— Ах, как я рад, что встретил вас, любезный сын мой! — обратился он к Пьеру. — Ну, что вы скажете о нашем Риме? Умеем мы устраивать празднества?
— Это великолепно, монсеньер!
Нани восторгался редкой набожностью Челии, перечислял среди гостей на балу только приверженцев Ватикана, оказавших честь хозяину дома, и ни слова не говорил об остальных, делая вид, что даже не подозревает об ожидаемом прибытии короля и королевы. Потом вдруг сказал:
— Любезный сын мой, сегодня я весь день думал о вас. Я узнал, что вы ездили к его высокопреосвященству кардиналу Сангвинетти по своему делу... Ну что же, как он вас принял?
— О, весьма благосклонно. Вначале он дал понять, что в его положении попечителя Лурда ему затруднительно вступиться за меня. Но при прощании был очень сердечен и прямо обещал мне свою поддержку, причем так деликатно, что глубоко меня растрогал.
— В самом деле, любезный сын мои? Впрочем, это не удивительно, у его высокопреосвященства такое доброе сердце.
— И должен признаться, монсеньер, что я вернулся от него окрыленный, полный надежд. Теперь мне кажется, что мое дело наполовину выиграно.
— Это вполне естественное понимаю ваши чувства.
При этих словах Нани прищурился особенно лукаво, особенно тонко, с едва заметною ехидной усмешкой. Потом, немного помолчав, вдруг прибавил:
— Беда только в том, что ваша книга еще третьего дня была осуждена конгрегацией Индекса на специальном заседании, созванном по требованию секретаря. И этот приговор будет послезавтра представлен на подпись его святейшеству.
Пьер смотрел на него остолбенев. Если бы кровля старого дворца обрушилась ему на голову, он не был бы так поражен. Итак, все погибло! Его путешествие в Рим, все его попытки и хлопоты окончились крахом, и он узнал о своем поражении так неожиданно, в разгар веселого празднества! Ему даже не дали возможности защитить себя, он даром потерял столько дней, не зная, к кому обратиться, с кем переговорить, кому доказать свою правоту! Пьер задыхался от гнева и негодования, он с горечью прошептал:
— О, как жестоко меня обманули! Ведь еще нынче утром кардинал Сангвинетти сказал мне: если господь за вас, он спасет вас даже наперекор вам самим! Да, да, теперь-то я понимаю, что это были просто пустые слова, он желал, чтобы несчастье научило меня смирению, он пекся о спасении моей души... Смириться? Нет, я не могу, пока еще не могу! Я слишком возмущен, у меня слишком тяжело на сердце, Нани слушал Пьера с любопытством, внимательно разглядывая его.
— Успокойтесь, любезный сын мой, пока его святейшество не скрепил бумагу своей подписью, ничего еще не потеряно. У вас впереди весь завтрашний день и даже утро следующего. Всегда можно надеяться на чудо.
Понизив голос и отведя Пьера в сторону, пока Нарцисс с видом ценителя и знатока разглядывал изящные бюсты и стройные шейки прелестных дам, Нани добавил:
— Послушайте, сын мой, мне надо вам кое-что сообщить под большим секретом... Попозже, во время котильона, вы найдете меня в зеркальной гостиной. Там мы побеседуем на свободе.
Пьер молча кивнул головой, и прелат тихонько удалился, незаметно затерявшись в толпе. В голове у молодого аббата шумело, он уже больше ни на что не надеялся. Чего он может добиться за один день, если потерял даром целых три месяца и даже не сумел попасть на прием к папе? Он рассеянно слушал Нарцисса, который что-то говорил об искусстве и красоте.
— Просто удивительно, до чего огрубела женская красота в наш низменный демократический, век! Женщины растолстели, опустились, стали вульгарны. Посмотрите вокруг, ни у одной нет изящных флорентийских линий, маленькой груди, царственной лебединой шеи...
Но, вдруг осекшись, Абер воскликнул:
— Ах, нет, вон та совсем недурна, блондинка с гладкой прической... Видите? К ней подошел монсеньер Форнаро.
Монсеньер Форнаро с достоинством переходил от одной красавицы к другой, изгибаясь перед ними в любезном поклоне. Высокий, представительный, румяный, с галантными светскими манерами, он в этот вечер был просто великолепен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211