Барон принадлежал к старой, консервативной католической партии и был яростным противником виконта; не оставалось и тени сомнения, что он воспользуется этим единственным в своем роде случаем, дабы склонить пану в пользу идеи свободных корпораций, тогда как виконт де Лашу видел спасение католицизма и всего мира только в замкнутых, обязательных корпорациях. Виконт умолял Пьера похлопотать перед расположенными в его пользу кардиналами, добиться аудиенции у святейшего отца и не уезжать из Рима, пока он не заручится одобрением папы, ибо это — единственное, что может обеспечить победу. В письме содержались, кроме того, любопытные подробности относительно паломничества: три тысячи богомольцев прибывали небольшими группами во главе с епископами или руководителями конгрегаций из разных стран: Франции, Бельгии, Испании, Австрии, даже из Германии. Наиболее широко представлена была Франция — около двух тысяч пилигримов. В Париже действовал международный комитет но проведению паломничества; перед ним стояла весьма щекотливая задача, ибо состав паломников был очень пестрым: тут были представители аристократии, буржуазии, дамских обществ, рабочих ассоциаций, люди различных классов, возраста и пола — все перепуталось, все побраталось в лоне единой веры. Виконт добавлял, что паломничество, приносящее папе миллионные доходы, на сей раз, в знак протеста вселенской католической церкви, было приурочено ко дню двадцатого сентября, когда Квиринал готовился торжественно отпраздновать славную годовщину превращения Рима в столицу Италии.
Пьер опрометчиво решил, что раз торжество назначено на двенадцать, достаточно прийти к одиннадцати. Служба должна была состояться в красивой большой Зале беатификаций, расположенной над портиком св. Петра и с 1890 года превращенной в капеллу. Одно из окон этой залы выходит в центральную лоджию, откуда вновь избранный папа некогда благословлял народ, Рим и весь мир. Этой зале предшествуют две другие: Королевская и Герцогская. Когда Пьер пытался пройти на свое место — его зеленый билет давал право находиться в самой Зале беатификаций, — оказалось, что все три залы плотно забиты толпой приглашенных, сквозь которую он с огромным трудом прокладывал себе путь. Три-четыре тысячи человек вот уже целый час задыхались в этих стенах, охваченные жгучей лихорадкой взволнованного ожидания. Аббату удалось наконец добраться до дверей третьей залы; но, обескураженный зрелищем нескончаемого моря голов, он даже не пытался продвинуться дальше.
Вытянувшись на цыпочках, он окинул взглядом Залу беатификаций, богато изукрашенную позолотой и фресками, с уходящим ввысь строгим потолком. Напротив входа, там, где обычно помещается алтарь, на низком помосте стоял папский трон — большое кресло с раззолоченной: спинкой и ручками, обитое красным бархатом; позади двумя пурпурными крылами ниспадали складки красного бархатного балдахина. Но Пьера особенно удивила, поразила толпа, толпа, одержимая неистовством, страстью, дотоле им не виданной; он слышал громкое биение сердец, он видел глаза, с обожанием устремленные на пустой трон и как бы жаждавшие утолить лихорадку нетерпения, охватившую всех. Папский трон! Он ослеплял, он до потери сознания умилял этих благочестивых людей, точно золотой ковчег, куда, казалось, вот-вот снизойдет сам господь бог. В толпе были и принаряженные рабочие, ясноглазые, как дети, с восторженными огрубевшими лицами, и богатые дамы, одетые, согласно этикету, во все черное, бледные от священного трепета, обуреваемые неистовым желанием, и спесивые господа во фраках, в белых галстуках, преисполненные горделивой уверенности, что именно они спасают церковь и человечество. Кучка этих господ — множество черных фраков — особенно бросалась в глаза у папского престола: то были члены международного комитета, и во главе его пыжился барон де Фура — белобрысый человек лет пятидесяти, очень высокий, очень толстый, — который усердствовал, суетился, отдавал приказания, подобно генералу в канун решающей битвы. Среди множества серых, невзрачных одеяний то тут, то там мелькала фиолетовая сутана какого-нибудь епископа, не пожелавшего расстаться со своей возлюбленной паствой; преобладали, однако, коричневые, черные, белые сутаны, бородатые или бритые лица черного духовенства. Справа и слева развевались хоругви, принесенные в дар папе различными ассоциациями и конгрегациями. Вздымалась зыбь людского моря, все громче шумел прибой, а потные лица, горящие глаза, алчущие рты дышали такой нетерпеливой любовью, что от тяжкого духа этого человеческого стада, казалось, сгустился и потемнел воздух.
Но внезапно Пьер заметил возле папского трона монсеньера Нани; завидев издалека молодого священника, тот стал делать знаки, чтобы он подошел; Пьер жестом скромно отклонил предложение, дав понять, что предпочитает остаться на месте, однако прелат настаивал, он послал служку и распорядился провести аббата через толпу. Когда наконец служка подвел к нему Пьера, Нани спросил:
— Почему вы не заняли свое место? Билет дает вам право находиться здесь, слева от престола его святейшества.
— Мне не хотелось беспокоить такое множество людей. И без того для меня большая честь...
— Нет, нет! Я не случайно предоставил вам это место. Я хочу, чтобы вы были в нервом ряду, увидели всю церемонию, ничего не упустили.
Пьеру оставалось только поблагодарить. И тут он заметил, что многие кардиналы и прелаты из папской свиты уже стояли в ожидании по обе стороны престола. Однако Пьер тщетно искал среди них кардинала Бокканера, тот появлялся в соборе св. Петра и в Ватикане лишь по определенным дням, когда этого требовало выполнение служебных обязанностей. Зато аббат узнал среди присутствующих широкоплечего крепыша, краснолицего кардинала Сангвинетти, который громко разговаривал с бароном де Фура. Но вот подошел неизменно предупредительный монсеньер Нани и указал Пьеру на двух других сановников церкви, влияние которых соответствовало их высокому положению; то были кардинал-викарий—кургузый толстяк с лихорадочно пылавшим лицом честолюбца, и кардинал-секретарь — здоровенный, коренастый, топорный: романтический тип сицилийского разбойника, предавшегося гибкой и вкрадчивой церковной дипломатии. В стороне, чуть подальше, стоял главный пенитенциарий, молчаливый, болезненного вида человек с серым, изможденным лицом аскета.
Пробило двенадцать. Толпа радостно всколыхнулась, глубокая зыбь прокатилась из залы в залу. Но тревога оказалась напрасной: то были всего лишь служки, они потеснили толпу, освобождая проход для кортежа. Внезапно из глубины первой залы донеслись возгласы, они раздавались все громче, ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211
Пьер опрометчиво решил, что раз торжество назначено на двенадцать, достаточно прийти к одиннадцати. Служба должна была состояться в красивой большой Зале беатификаций, расположенной над портиком св. Петра и с 1890 года превращенной в капеллу. Одно из окон этой залы выходит в центральную лоджию, откуда вновь избранный папа некогда благословлял народ, Рим и весь мир. Этой зале предшествуют две другие: Королевская и Герцогская. Когда Пьер пытался пройти на свое место — его зеленый билет давал право находиться в самой Зале беатификаций, — оказалось, что все три залы плотно забиты толпой приглашенных, сквозь которую он с огромным трудом прокладывал себе путь. Три-четыре тысячи человек вот уже целый час задыхались в этих стенах, охваченные жгучей лихорадкой взволнованного ожидания. Аббату удалось наконец добраться до дверей третьей залы; но, обескураженный зрелищем нескончаемого моря голов, он даже не пытался продвинуться дальше.
Вытянувшись на цыпочках, он окинул взглядом Залу беатификаций, богато изукрашенную позолотой и фресками, с уходящим ввысь строгим потолком. Напротив входа, там, где обычно помещается алтарь, на низком помосте стоял папский трон — большое кресло с раззолоченной: спинкой и ручками, обитое красным бархатом; позади двумя пурпурными крылами ниспадали складки красного бархатного балдахина. Но Пьера особенно удивила, поразила толпа, толпа, одержимая неистовством, страстью, дотоле им не виданной; он слышал громкое биение сердец, он видел глаза, с обожанием устремленные на пустой трон и как бы жаждавшие утолить лихорадку нетерпения, охватившую всех. Папский трон! Он ослеплял, он до потери сознания умилял этих благочестивых людей, точно золотой ковчег, куда, казалось, вот-вот снизойдет сам господь бог. В толпе были и принаряженные рабочие, ясноглазые, как дети, с восторженными огрубевшими лицами, и богатые дамы, одетые, согласно этикету, во все черное, бледные от священного трепета, обуреваемые неистовым желанием, и спесивые господа во фраках, в белых галстуках, преисполненные горделивой уверенности, что именно они спасают церковь и человечество. Кучка этих господ — множество черных фраков — особенно бросалась в глаза у папского престола: то были члены международного комитета, и во главе его пыжился барон де Фура — белобрысый человек лет пятидесяти, очень высокий, очень толстый, — который усердствовал, суетился, отдавал приказания, подобно генералу в канун решающей битвы. Среди множества серых, невзрачных одеяний то тут, то там мелькала фиолетовая сутана какого-нибудь епископа, не пожелавшего расстаться со своей возлюбленной паствой; преобладали, однако, коричневые, черные, белые сутаны, бородатые или бритые лица черного духовенства. Справа и слева развевались хоругви, принесенные в дар папе различными ассоциациями и конгрегациями. Вздымалась зыбь людского моря, все громче шумел прибой, а потные лица, горящие глаза, алчущие рты дышали такой нетерпеливой любовью, что от тяжкого духа этого человеческого стада, казалось, сгустился и потемнел воздух.
Но внезапно Пьер заметил возле папского трона монсеньера Нани; завидев издалека молодого священника, тот стал делать знаки, чтобы он подошел; Пьер жестом скромно отклонил предложение, дав понять, что предпочитает остаться на месте, однако прелат настаивал, он послал служку и распорядился провести аббата через толпу. Когда наконец служка подвел к нему Пьера, Нани спросил:
— Почему вы не заняли свое место? Билет дает вам право находиться здесь, слева от престола его святейшества.
— Мне не хотелось беспокоить такое множество людей. И без того для меня большая честь...
— Нет, нет! Я не случайно предоставил вам это место. Я хочу, чтобы вы были в нервом ряду, увидели всю церемонию, ничего не упустили.
Пьеру оставалось только поблагодарить. И тут он заметил, что многие кардиналы и прелаты из папской свиты уже стояли в ожидании по обе стороны престола. Однако Пьер тщетно искал среди них кардинала Бокканера, тот появлялся в соборе св. Петра и в Ватикане лишь по определенным дням, когда этого требовало выполнение служебных обязанностей. Зато аббат узнал среди присутствующих широкоплечего крепыша, краснолицего кардинала Сангвинетти, который громко разговаривал с бароном де Фура. Но вот подошел неизменно предупредительный монсеньер Нани и указал Пьеру на двух других сановников церкви, влияние которых соответствовало их высокому положению; то были кардинал-викарий—кургузый толстяк с лихорадочно пылавшим лицом честолюбца, и кардинал-секретарь — здоровенный, коренастый, топорный: романтический тип сицилийского разбойника, предавшегося гибкой и вкрадчивой церковной дипломатии. В стороне, чуть подальше, стоял главный пенитенциарий, молчаливый, болезненного вида человек с серым, изможденным лицом аскета.
Пробило двенадцать. Толпа радостно всколыхнулась, глубокая зыбь прокатилась из залы в залу. Но тревога оказалась напрасной: то были всего лишь служки, они потеснили толпу, освобождая проход для кортежа. Внезапно из глубины первой залы донеслись возгласы, они раздавались все громче, ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211