ликующая зелень пересеченных тополями луговых просторов издавна служила излюбленным передним планом для художников, изображавших Борго и видневшийся в отдалении собор св. Петра. Теперь же посреди изрытой, облысевшей, белесой равнины вырос целый город, город грузных домов, однообразных, гладких, каменных кубов, разделенных широкими улицами, пересекающимися под прямым углом; он походил на гигантскую шашечницу с симметричными рядами клеток. Из конца в конец — одинаковые фасады, словно нескончаемая вереница монастырей, казарм, больниц, похожих друг на друга как две капли воды. Необычайное, тягостное чувство изумления навевала эта поначалу казавшаяся необъяснимой катастрофа, парализовавшая в разгаре строительства целый город, будто в одно проклятое утро какой-то волшебник, одержимый духом разрушения, мановением своей палочки приостановил все строительство, заставил замереть площадки, где кипела работа, а здания, оставив незаконченными, обрек на угрюмое запустение. Тут можно было обнаружить все последовательные стадии, начиная от земляных работ: зияющие ямы, вырытые под фундамент и зарастающие сорняками, или полностью достроенные, готовые для заселения дома. Были дома, стены которых едва возвышались над землей; были и другие, доведенные до третьего, до четвертого этажа, с железными стропилами перекрытий, но без настила, с зияющими дырами окон; были дома, вставшие во весь рост, подведенные под кровлю, но походившие на пустые клетки, скелеты, предоставленные произволу ветров. Были дома, уже законченные, но оставшиеся неоштукатуренными, и другие — без оконных и дверных рам или с дверьми и ставнями, наглухо заколоченными, будто крышка гроба, мертвые дома, где не жило ни души; были и дома, совсем мало заселенные, где обитал самый разнородный люд. Невозможно описать это ужасающе унылое зрелище: город Спящей Красавицы, на заре своей жизни охваченный мертвенным сном, разрушался в лучах знойного солнца, ожидая пробуждения, которому, видимо, так и не суждено было наступить.
Шагая за своим спутником, Пьер ступил на широкие пустынные улицы, где стояла кладбищенская тишина. Ни экипажа, ни пешехода. Здесь порой не было ни тротуаров, ни мостовых; дорога, как дикое поле, зарастала травой, а временно приспособленные газовые рожки, простые свинцовые трубки, подвязанные к шестам, так и висели долгие годы. По обеим сторонам улицы домовладельцы, во избежание уплаты налога, наглухо, огромными досками заколотили все окна и двери. Многие дома, едва успев подняться над землей, были огорожены дощатыми заборами из опасения, как бы погреба не стали притонами для окрестных разбойников. Но особое уныние наводили свежие развалины: великолепные, высокие здания, еще не законченные, даже не оштукатуренные, еще не успевшие пожить жизнью каменных великанов, уже облупились, и, чтобы дома эти не рассыпались прахом, их приходилось поддерживать с помощью сложной системы подпорок. Сердце сжималось при виде этого зрелища, казалось, грозное бедствие — чума, война или бомбардировка, следы которой еще хранили зияющие скелеты зданий, — обрушилось на город, заставив бежать всех его обитателей. Уныние, безнадежная грусть охватывали при мысли, что то была не обычная смерть, что ребенок уже родился мертвым, что разрушение проделало свою работу еще до того, как предполагаемые обитатели, которых здесь так и не дождались, успели вдохнуть жизнь в эти мертворожденные здания. И чудовищной издевкой казались прибитые на каждом углу великолепные мраморные таблички с названиями улиц, именами исторических знаменитостей — Гракхов, Сципионов, Плиния, Помпея, Юлия Цезаря — будто в насмешку блиставшие на этих недостроенных, но уже полуобвалившихся стенах, подобно оплеухе, которую славное прошлое отпустило немощному настоящему. И Пьера вновь поразила та истина, что всякого, кто владеет Римом, непременно снедает маниакальное желание увековечить в мраморе свое величие,— тщеславная потребность соорудить и оставить грядущим поколениям памятник своей славы. Вслед за цезарями, нагромоздившими дворцы на Палатине, вслед за папами, перестроившими средневековый Рим и понаставившими всюду свои гербы, итальянское правительство, овладев городом, немедленно загорелось желанием его перестроить, сделать его более блистательным и огромным, нежели когда-либо. Уже самая римская почва внушала эту мысль, кровь Августа ударяла в голову недавним пришельцам, и они стали жертвой собственного безумия, стремления сделать третий Рим новым властелином мира. Обуреваемые грандиозными замыслами, они сооружали циклопические набережные, возводили здания обыкновенных министерств, состязавшиеся с Колизеем; они строили новые кварталы с домами-великанами, подобно маленьким городам обступившие древний Рим. И Пьеру вспомнилась меловая гряда, опоясавшая старые порыжелые кровли; увиденная им с высоты собора св. Петра, она издали походила на заброшенный карьер; ибо не только в Прати-ди-Кастелло, но и у ворот Сан-Джованни, у ворот Сан-Лоренцо, возле виллы Лудовизи, на высотах Виминала и Эсквилина рушились недостроенные кварталы, засыпая обломками зданий поросшие травой пустынные улицы. Казалось, спустя два тысячелетия чудесное плодородие этой почвы иссякло и она перестала питать своими соками каменные творения архитектуры. Словно вновь возведенные шаткие стены не могли почерпнуть жизненную силу из древнего праха, оскудевшего от несметной поросли вековавших на римской земле храмов, цирков, триумфальных арок, соборов и церквей; так молодые саженцы сливы или вишни хиреют и чахнут на истощенной почве старого фруктового сада. И когда попытались заставить вновь плодоносить эту древнюю почву, выращивая современные дома, нарочито огромные и никчемные, пыжившиеся от наследственной гордыни, плоды не вызревали; торчали недостроенные фасады с зияющими дырами окоп, неспособные дотянуться до крыши, бесплодные, как сухой кустарник на истощенной несметными урожаями почве. Былая, столь величавая созидательная мощь уступила место откровенному бессилию, и это наводило ужасающую грусть: Рим, некогда одаривший мир своими вечными памятниками, ныне порождал одни лишь руины.
— Когда-нибудь все это достроят!— воскликнул Пьер.
Нарцисс взглянул на него с удивлением.
— К чему?
Ужасное слово. Пятьсот — шестьсот тысяч жителей, на появление которых возлагали столько упований и которых все еще ждали, — где обитали они сейчас, в каких ближних деревнях, в каких отдаленных городах? Если в первые дни после одержанной победы в порыве патриотического восторга еще допустимо было надеяться на такой огромный приток населения, то нынче этому можно было поверить только в состоянии какого-то необычайного ослепления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211