.. — И, обернувшись к Бенедетте, он добавил: — Его высокопреосвященство еще не видел господина аббата? Не так ли? Было бы хорошо, если бы ваш дядюшка удостоил завтра утром принять его и напутствовать своими мудрыми советами.
Кардинал Бокканера никогда не бывал на вечерних приемах, которые устраивала по понедельникам его сестра. Но он всегда незримо и полновластно на них присутствовал.
— Я опасаюсь, что дядя не разделяет воззрений господина аббата, — нерешительно возразила контессина.
Нани снова улыбнулся.
— Именно поэтому господину аббату и будет полезно выслушать советы его высокопреосвященства.
И они тут же условились с доном Внджилио, что завтра в десять утра он запишет аббата на аудиенцию.
В это время вошел какой-то кардинал, одетый для улицы, — в красных чулках, в черной сутане с красным поясом, красной каймой и красными же застежками. То был кардинал Сарно, старинный друг семьи Бокканера; и пока он оправдывался, что работал допоздна и потому задержался, в гостиной наступило почтительное, заискивающее молчание. Этот первый кардинал, которого довелось увидеть Пьеру, глубоко его разочаровал: против ожидания, молодой аббат не заметил в нем ни величия, ни живописной красивости. Кардинал оказался низеньким и довольно уродливым, левое плечо у него было выше правого, на испитом, землистом лице тускло мерцали безжизненные глаза. Он походил на дряхлого семидесятилетнего чиновника, отупевшего от полувекового прозябания в духоте канцелярий, отяжелевшего и обрюзгшего, неразлучного с кожаной подушкой, на которой он просидел всю жизнь. И действительно, кардинал Сарно провел всю жизнь в кабинетной тиши: тщедушный отпрыск захудалой буржуазной семьи, он обучался в римской семинарии, потом в той же семинарии десять лет кряду преподавал каноническое право, затем был секретарем конгрегации Пропаганды веры и, наконец, вот уже двадцать пять лет — кардиналом. Юбилей его только что отпраздновали. Родившись в Риме, он ни на один день не выезжал за его пределы и являл собою совершенный образец всесильного священника, выросшего под сенью Ватикана. Хотя кардинал не занимал никакого дипломатического поста, он, благодаря своей усидчивости и трудоспособности, оказал конгрегации Пропаганды веры такие услуги, что его сделали председателем одной из двух комиссий, поделивших между собою руководство западными странами, еще не принявшими католичество. И вот в глубине этих безжизненных глаз, под этим низким лбом тупицы словно уместилась огромная карта христианского мира.
Сам Нани встал, преисполненный смутного почтения к бесцветному, но грозному человеку, который, никогда не покидая своего кабинета, простирал руки к самым отдаленным уголкам земли. Нани знал, что этот с виду ничтожный кардинал сумел длительными, методическими, расчетливыми усилиями добиться могущества, позволявшего ему распоряжаться судьбами государств.
— Надеюсь, ваше высокопреосвященство уже оправились от простуды? Мы были так огорчены...
— Нет-нет, все еще кашляю... У нас там гибельный сквозняк в коридоре. Стоит выйти из кабинета, и сразу же коченеет спина...
С этой минуты Пьер почувствовал себя ничтожным и затерянным. Его позабыли даже представить кардиналу. Но ему пришлось еще около часа провести в гостиной, созерцая и наблюдая. Этот одряхлевший мирок показался ему вдруг каким-то младенческим, впавшим в детство и безрадостным. За его надменностью, за высокомерной сдержанностью он угадывал теперь самую настоящую робость, затаенное недоверие подлинных невежд. Потому и не завязывалась общая беседа, что никто не осмеливался ее начать; а по углам слышалась нескончаемая ребячливая болтовня о ничтожных происшествиях недели, всякие слушки, идущие из гостиных и ризниц. Встречались эти люди очень редко, малейшее событие вырастало здесь до грандиозных размеров. Пьер как бы перенесся во французский салон времен Карла X, где-нибудь в епископстве, в одном из больших провинциальных городов. Никакого угощения не было. Старая тетка Челии завладела кардиналом Сарно, тот время от времени лишь молча покачивал головой. Дон Виджилио за весь вечер не раскрыл рта. Нани и Морано уже давно беседовали вполголоса, а донна Серафина прислушивалась, наклонясь к ним, и поддакивала, степенно кивая. Они, без сомнения, говорили о разводе Бенедетты, ибо то и дело озабоченно поглядывали в ее сторону. А посреди просторной комнаты в дремотном свете ламп собралась молодежь: Бенедетта, Дарио и Челия; только они проявляли признаки жизни, тихонько болтали, порою подавляя смех.
Пьера внезапно поразило необычайное сходство Бенедетты с портретом Кассии, висевшим на стене,
Те же нежные ребяческие черты, тот же чувственный рот и бездонные глаза на таком же исполненном благоразумия, округлом и здоровом личике. У обеих была, наверно, открытая душа и пламенное сердце. Пьеру вспомнилась картина Гвидо Рени — восхитительный, исполненный чистосердечия облик Беатриче Ченчи; точным воспроизведением этой картины показался ему сейчас портрет Кассии. Взволнованный этим двойным сходством, он глядел на Бенедетту с тревожным сочувствием, словно зловещий рок, тяготевший над ее городом и ее родом, грозил всей своей тяжестью обрушиться на нее. Но Бенедетта была спокойна, на ее лице отражалось бесконечное терпение и решимость. И за все время пребывания в гостиной Пьер видел в отношениях Бенедетты и Дарио, в особенности с ее стороны, лишь ничем не омраченную сестринскую нежность: лицо молодой женщины выражало ясную безмятежность большой и чистой любви. Дарио на мгновение шутливо взял ее руки в свои, сжал их и разразился нервным смехом, в глазах у него вспыхнули огоньки; Бенедетта неспешно высвободила пальцы, словно с нею ласково заигрывал добрый старый приятель. Видно было, что она любит Дарио всем своим существом, на всю жизнь.
Но вот Дарио, подавив легкий зевок и взглянув на свои часы, украдкой ускользнул; он спешил присоединиться к друзьям, которые играли в карты в доме у некоей дамы; Бенедетта и Челия опустились на кушетку рядом со стулом, на котором сидел Пьер, и ему, помимо воли, довелось расслышать несколько слов, которыми они обменялись, доверительно беседуя между собой. Юная княжна была старшей дочерью князя Маттео Буонджованни, отца пятерых детей, женатого на англичанке Мортимер, принесшей ему в приданое пять миллионов. Кстати, Буонджованни называли в числе немногих еще не разорившихся семейств из среды римской знати, их род выстоял на развалинах прошлого, которое рушилось со всех сторон. В этом роду также было двое пап, что не помешало Маттео сблизиться с Квириналом, не порывая при этом с Ватиканом. Князь был сыном американки, в его жилах текла смешанная кровь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211
Кардинал Бокканера никогда не бывал на вечерних приемах, которые устраивала по понедельникам его сестра. Но он всегда незримо и полновластно на них присутствовал.
— Я опасаюсь, что дядя не разделяет воззрений господина аббата, — нерешительно возразила контессина.
Нани снова улыбнулся.
— Именно поэтому господину аббату и будет полезно выслушать советы его высокопреосвященства.
И они тут же условились с доном Внджилио, что завтра в десять утра он запишет аббата на аудиенцию.
В это время вошел какой-то кардинал, одетый для улицы, — в красных чулках, в черной сутане с красным поясом, красной каймой и красными же застежками. То был кардинал Сарно, старинный друг семьи Бокканера; и пока он оправдывался, что работал допоздна и потому задержался, в гостиной наступило почтительное, заискивающее молчание. Этот первый кардинал, которого довелось увидеть Пьеру, глубоко его разочаровал: против ожидания, молодой аббат не заметил в нем ни величия, ни живописной красивости. Кардинал оказался низеньким и довольно уродливым, левое плечо у него было выше правого, на испитом, землистом лице тускло мерцали безжизненные глаза. Он походил на дряхлого семидесятилетнего чиновника, отупевшего от полувекового прозябания в духоте канцелярий, отяжелевшего и обрюзгшего, неразлучного с кожаной подушкой, на которой он просидел всю жизнь. И действительно, кардинал Сарно провел всю жизнь в кабинетной тиши: тщедушный отпрыск захудалой буржуазной семьи, он обучался в римской семинарии, потом в той же семинарии десять лет кряду преподавал каноническое право, затем был секретарем конгрегации Пропаганды веры и, наконец, вот уже двадцать пять лет — кардиналом. Юбилей его только что отпраздновали. Родившись в Риме, он ни на один день не выезжал за его пределы и являл собою совершенный образец всесильного священника, выросшего под сенью Ватикана. Хотя кардинал не занимал никакого дипломатического поста, он, благодаря своей усидчивости и трудоспособности, оказал конгрегации Пропаганды веры такие услуги, что его сделали председателем одной из двух комиссий, поделивших между собою руководство западными странами, еще не принявшими католичество. И вот в глубине этих безжизненных глаз, под этим низким лбом тупицы словно уместилась огромная карта христианского мира.
Сам Нани встал, преисполненный смутного почтения к бесцветному, но грозному человеку, который, никогда не покидая своего кабинета, простирал руки к самым отдаленным уголкам земли. Нани знал, что этот с виду ничтожный кардинал сумел длительными, методическими, расчетливыми усилиями добиться могущества, позволявшего ему распоряжаться судьбами государств.
— Надеюсь, ваше высокопреосвященство уже оправились от простуды? Мы были так огорчены...
— Нет-нет, все еще кашляю... У нас там гибельный сквозняк в коридоре. Стоит выйти из кабинета, и сразу же коченеет спина...
С этой минуты Пьер почувствовал себя ничтожным и затерянным. Его позабыли даже представить кардиналу. Но ему пришлось еще около часа провести в гостиной, созерцая и наблюдая. Этот одряхлевший мирок показался ему вдруг каким-то младенческим, впавшим в детство и безрадостным. За его надменностью, за высокомерной сдержанностью он угадывал теперь самую настоящую робость, затаенное недоверие подлинных невежд. Потому и не завязывалась общая беседа, что никто не осмеливался ее начать; а по углам слышалась нескончаемая ребячливая болтовня о ничтожных происшествиях недели, всякие слушки, идущие из гостиных и ризниц. Встречались эти люди очень редко, малейшее событие вырастало здесь до грандиозных размеров. Пьер как бы перенесся во французский салон времен Карла X, где-нибудь в епископстве, в одном из больших провинциальных городов. Никакого угощения не было. Старая тетка Челии завладела кардиналом Сарно, тот время от времени лишь молча покачивал головой. Дон Виджилио за весь вечер не раскрыл рта. Нани и Морано уже давно беседовали вполголоса, а донна Серафина прислушивалась, наклонясь к ним, и поддакивала, степенно кивая. Они, без сомнения, говорили о разводе Бенедетты, ибо то и дело озабоченно поглядывали в ее сторону. А посреди просторной комнаты в дремотном свете ламп собралась молодежь: Бенедетта, Дарио и Челия; только они проявляли признаки жизни, тихонько болтали, порою подавляя смех.
Пьера внезапно поразило необычайное сходство Бенедетты с портретом Кассии, висевшим на стене,
Те же нежные ребяческие черты, тот же чувственный рот и бездонные глаза на таком же исполненном благоразумия, округлом и здоровом личике. У обеих была, наверно, открытая душа и пламенное сердце. Пьеру вспомнилась картина Гвидо Рени — восхитительный, исполненный чистосердечия облик Беатриче Ченчи; точным воспроизведением этой картины показался ему сейчас портрет Кассии. Взволнованный этим двойным сходством, он глядел на Бенедетту с тревожным сочувствием, словно зловещий рок, тяготевший над ее городом и ее родом, грозил всей своей тяжестью обрушиться на нее. Но Бенедетта была спокойна, на ее лице отражалось бесконечное терпение и решимость. И за все время пребывания в гостиной Пьер видел в отношениях Бенедетты и Дарио, в особенности с ее стороны, лишь ничем не омраченную сестринскую нежность: лицо молодой женщины выражало ясную безмятежность большой и чистой любви. Дарио на мгновение шутливо взял ее руки в свои, сжал их и разразился нервным смехом, в глазах у него вспыхнули огоньки; Бенедетта неспешно высвободила пальцы, словно с нею ласково заигрывал добрый старый приятель. Видно было, что она любит Дарио всем своим существом, на всю жизнь.
Но вот Дарио, подавив легкий зевок и взглянув на свои часы, украдкой ускользнул; он спешил присоединиться к друзьям, которые играли в карты в доме у некоей дамы; Бенедетта и Челия опустились на кушетку рядом со стулом, на котором сидел Пьер, и ему, помимо воли, довелось расслышать несколько слов, которыми они обменялись, доверительно беседуя между собой. Юная княжна была старшей дочерью князя Маттео Буонджованни, отца пятерых детей, женатого на англичанке Мортимер, принесшей ему в приданое пять миллионов. Кстати, Буонджованни называли в числе немногих еще не разорившихся семейств из среды римской знати, их род выстоял на развалинах прошлого, которое рушилось со всех сторон. В этом роду также было двое пап, что не помешало Маттео сблизиться с Квириналом, не порывая при этом с Ватиканом. Князь был сыном американки, в его жилах текла смешанная кровь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211