Лиска переживала, но безудержное веселье счастливой парочки было таким заразительным, что губы её против воли складывались то и дело в улыбку — в пику озабоченно нахмуренному лбу. Немного погодя губы одержали окончательную победу, и Лиска включилась в игру. Потом вся троица утомилась, Надежда вручила Мишутке кипу ярких женских журналов, ножницы с тупыми закруглёнными концами и предложила Лиске выпить чаю. Эдика она тоже позвала, но тот не собирался так легко прощать отступницу, и буркнул в ответ что-то гордо-отрицательное.
— Вы отлично поладили, — заметила Лиска, наблюдая за Мишуткой, который увлечённо терзал ножницами глянцевое великолепие. — Смотрю на вас и не пойму, кому эти лихие скачки доставляют больше удовольствия — тебе или Микки. Можно задать нескромный вопрос?
— Почему я не обзавелась собственным Микки? — попробовала угадать Надежда.
И не угадала.
— Почему вы с Эдиком не вместе?
— Это было бы затруднительно, — усмехнулась Надя. — У нас в стране полигамия не в почёте.
— Извини, — примирительно сказала Лиска. — Близкие вечно ругают меня за привычку совать нос не в своё дело. Не хочешь, не отвечай.
Надежда внимательно посмотрела на свою визави. А девочка-то, оказывается, непроста. Вряд ли Вязников рассказывал ей свою биографию; Надежда готова была поспорить на любую разумную сумму, что до позавчерашнего вечера эти двое виделись от силы пару раз, и то мимолётно. А потом они все время были у неё на глазах — вчерашний вечер и половина ночи не в счёт, в этом интервале Эдик с Лиской могли общаться разве что телепатически. В обществе Лиски (как, впрочем, и вне его) манеры Надежды и Эдика, каждый их жест, каждое слово, обращённое друг к другу, просто кричали о проверенной годами и невзгодами дружбе, не отягощённой никакими романтическими изысками вроде тайной безнадёжной влюблённости или тайного же взаимного влечения. И тем не менее эта пионерка с бесхитростным пламенным взором сумела угадать подводное течение в таких, казалось бы, спокойных водах.
«Да, недооценила я тебя, — думала Надежда, изучая неправильное Лискино лицо. — Купилась на ясные глазища, а лоб как-то упустила из виду. Между тем, такие шишки и этот горный хребет посередине ну никак не могут принадлежать простушке». И она вдруг ощутила острый укол зависти к Ирен. Как-то так вышло, что у Надежды за всю жизнь никогда не было подруги. Были поклонники, были друзья, Эдик и Сашка, были хорошие приятельницы, а подругой она не обзавелась. С приятельницами Надежда поддерживала самые тёплые отношения, но ничего глубоко личного им не поверяла. И не только приятельницам, вообще никому. Разве у весёлого беспечного создания бывают сердечные тайны и душевные переживания? А Надежда старательно лепила образ именно легкомысленный и внимательно следила, чтобы ни одна деталь из него не выбивалась. Если бы она однажды вдруг решила излить кому-нибудь душу, у выбранного конфидента наверняка случилось бы умственное затмение, и по зрелом размышлении он решил бы, что исповедь ему пригрезилась.
Все мы ценим не собственно близких, а то представление, которое у нас о них сложилось, и разбивать это представление — непростительная жестокость. Так уж получается: сначала мы навязываем окружающим выбранный для себя образ, а потом они не позволяют нам от него отказаться. Человек взрослеет, умнеет, меняется, прежнее амплуа становится ему тесно, но окружение упорно загоняет его в старые рамки. Сломать их можно, только сменив окружение. Вот и рвутся старые связи, отдаляются друзья юности, распадаются браки. Или создатель образа устаёт бороться, закостеневает в напяленных когда-то доспехах, срастается с личиной.
Но некоторые везунчики избегают и того, и другого. У них есть друзья, готовые мириться с эволюцией образа. По-настоящему близкие люди, допущенные в самые глубокие тайники души. Как правило, одноимённого пола — различие в психологии мужчин и женщин мешает полному пониманию.
Лиска с Ирен дружили с детства, и, по-видимому, их связывали именно такие отношения. «Это несправедливо, — подумала Надежда. — У неё было все: подруга на всю жизнь, любящий муж, сын… Коллеги её боготворили, клиенты носили на руках. И она ещё увела у меня Эдика!»
Лиска, в свою очередь наблюдавшая за Надеждой, углядела лёгкую тень, рябью пробежавшую по её лицу, и деликатно сменила тему:
— Какая у тебя большая квартира! От бабушки с дедушкой досталась?
— Да. Дед был строителем, большим начальником. В войну до генерала инженерных войск дослужился. Только он здесь почти не жил. Сразу, как справили новоселье, сбежал от бабки на какую-то стройку века.
И Надежду неожиданно прорвало. До сих пор она обсуждала больную тему бабки только с Сашкой, и то постольку-поскольку. Никому ещё она не рассказывала о своей ненависти к старухе, о разъедающей душу тревоге за мать, о безобразных скандалах, доходивших иной раз до рукопашной, о вынужденном бегстве из родительского дома, потому что эти схватки оборачивались для мамы многодневной пыткой… А теперь вдруг разоткровенничалась.
— С бабкой вообще никто не способен ужиться. Даже мама — воплощённая кротость — сбежала от неё замуж, едва восемнадцать стукнуло. Ты не представляешь, в какой тесноте они с отцом жили! У его родителей был частный дом в деревеньке Челобитьево, неподалёку от Кольцевой дороги. И вот дедушка с бабушкой, папин брат, сестра с мужем и двумя детьми и мама с папой ютились в двух комнатёнках. Летом ещё ничего — расселялись на веранду, на чердак, а зимой сидели друг у друга на головах. Хорошо ещё, жили дружно. Помогали друг другу. Когда я родилась, моя тётка, папина сестра, не позволила маме уйти из института, сама меня нянчила. На ферму за спиной таскала, как цыганка. Она ветеринаром работала. А потом дом снесли и дали на всех три квартиры. Тут-то бабка и дождалась своего часа. Вселилась к нам под предлогом, что она старая больная женщина и нуждается в уходе. Отец просто видеть не мог, как она издевается над мамой, но когда он пытался осадить гадину или вернуть по месту прописки, начиналось форменное светопреставление. Бабка орала на весь дом, задыхалась, билась в эпилептических припадках, мама плакала, я рыдала. В общем, в один прекрасный день нервы у отца не выдержали, и он по стопам деда хлопнул дверью и подался в Магадан. После этого бабка окончательно распустилась. Никакому Диккенсу не под силу описать, как она над нами измывалась. Главным образом, над мамой, конечно, я-то скоро начала показывать зубы.
Тут Мишутка, которому уже надоели журналы, подбежал к Надежде и взобрался к ней на колени.
— Слушай, а его кормить не пора? — спохватилась Надежда.
Лиска посмотрела на часы.
— Ой, пора! Я вчера, вас ожидаючи, соорудила куриный супчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Вы отлично поладили, — заметила Лиска, наблюдая за Мишуткой, который увлечённо терзал ножницами глянцевое великолепие. — Смотрю на вас и не пойму, кому эти лихие скачки доставляют больше удовольствия — тебе или Микки. Можно задать нескромный вопрос?
— Почему я не обзавелась собственным Микки? — попробовала угадать Надежда.
И не угадала.
— Почему вы с Эдиком не вместе?
— Это было бы затруднительно, — усмехнулась Надя. — У нас в стране полигамия не в почёте.
— Извини, — примирительно сказала Лиска. — Близкие вечно ругают меня за привычку совать нос не в своё дело. Не хочешь, не отвечай.
Надежда внимательно посмотрела на свою визави. А девочка-то, оказывается, непроста. Вряд ли Вязников рассказывал ей свою биографию; Надежда готова была поспорить на любую разумную сумму, что до позавчерашнего вечера эти двое виделись от силы пару раз, и то мимолётно. А потом они все время были у неё на глазах — вчерашний вечер и половина ночи не в счёт, в этом интервале Эдик с Лиской могли общаться разве что телепатически. В обществе Лиски (как, впрочем, и вне его) манеры Надежды и Эдика, каждый их жест, каждое слово, обращённое друг к другу, просто кричали о проверенной годами и невзгодами дружбе, не отягощённой никакими романтическими изысками вроде тайной безнадёжной влюблённости или тайного же взаимного влечения. И тем не менее эта пионерка с бесхитростным пламенным взором сумела угадать подводное течение в таких, казалось бы, спокойных водах.
«Да, недооценила я тебя, — думала Надежда, изучая неправильное Лискино лицо. — Купилась на ясные глазища, а лоб как-то упустила из виду. Между тем, такие шишки и этот горный хребет посередине ну никак не могут принадлежать простушке». И она вдруг ощутила острый укол зависти к Ирен. Как-то так вышло, что у Надежды за всю жизнь никогда не было подруги. Были поклонники, были друзья, Эдик и Сашка, были хорошие приятельницы, а подругой она не обзавелась. С приятельницами Надежда поддерживала самые тёплые отношения, но ничего глубоко личного им не поверяла. И не только приятельницам, вообще никому. Разве у весёлого беспечного создания бывают сердечные тайны и душевные переживания? А Надежда старательно лепила образ именно легкомысленный и внимательно следила, чтобы ни одна деталь из него не выбивалась. Если бы она однажды вдруг решила излить кому-нибудь душу, у выбранного конфидента наверняка случилось бы умственное затмение, и по зрелом размышлении он решил бы, что исповедь ему пригрезилась.
Все мы ценим не собственно близких, а то представление, которое у нас о них сложилось, и разбивать это представление — непростительная жестокость. Так уж получается: сначала мы навязываем окружающим выбранный для себя образ, а потом они не позволяют нам от него отказаться. Человек взрослеет, умнеет, меняется, прежнее амплуа становится ему тесно, но окружение упорно загоняет его в старые рамки. Сломать их можно, только сменив окружение. Вот и рвутся старые связи, отдаляются друзья юности, распадаются браки. Или создатель образа устаёт бороться, закостеневает в напяленных когда-то доспехах, срастается с личиной.
Но некоторые везунчики избегают и того, и другого. У них есть друзья, готовые мириться с эволюцией образа. По-настоящему близкие люди, допущенные в самые глубокие тайники души. Как правило, одноимённого пола — различие в психологии мужчин и женщин мешает полному пониманию.
Лиска с Ирен дружили с детства, и, по-видимому, их связывали именно такие отношения. «Это несправедливо, — подумала Надежда. — У неё было все: подруга на всю жизнь, любящий муж, сын… Коллеги её боготворили, клиенты носили на руках. И она ещё увела у меня Эдика!»
Лиска, в свою очередь наблюдавшая за Надеждой, углядела лёгкую тень, рябью пробежавшую по её лицу, и деликатно сменила тему:
— Какая у тебя большая квартира! От бабушки с дедушкой досталась?
— Да. Дед был строителем, большим начальником. В войну до генерала инженерных войск дослужился. Только он здесь почти не жил. Сразу, как справили новоселье, сбежал от бабки на какую-то стройку века.
И Надежду неожиданно прорвало. До сих пор она обсуждала больную тему бабки только с Сашкой, и то постольку-поскольку. Никому ещё она не рассказывала о своей ненависти к старухе, о разъедающей душу тревоге за мать, о безобразных скандалах, доходивших иной раз до рукопашной, о вынужденном бегстве из родительского дома, потому что эти схватки оборачивались для мамы многодневной пыткой… А теперь вдруг разоткровенничалась.
— С бабкой вообще никто не способен ужиться. Даже мама — воплощённая кротость — сбежала от неё замуж, едва восемнадцать стукнуло. Ты не представляешь, в какой тесноте они с отцом жили! У его родителей был частный дом в деревеньке Челобитьево, неподалёку от Кольцевой дороги. И вот дедушка с бабушкой, папин брат, сестра с мужем и двумя детьми и мама с папой ютились в двух комнатёнках. Летом ещё ничего — расселялись на веранду, на чердак, а зимой сидели друг у друга на головах. Хорошо ещё, жили дружно. Помогали друг другу. Когда я родилась, моя тётка, папина сестра, не позволила маме уйти из института, сама меня нянчила. На ферму за спиной таскала, как цыганка. Она ветеринаром работала. А потом дом снесли и дали на всех три квартиры. Тут-то бабка и дождалась своего часа. Вселилась к нам под предлогом, что она старая больная женщина и нуждается в уходе. Отец просто видеть не мог, как она издевается над мамой, но когда он пытался осадить гадину или вернуть по месту прописки, начиналось форменное светопреставление. Бабка орала на весь дом, задыхалась, билась в эпилептических припадках, мама плакала, я рыдала. В общем, в один прекрасный день нервы у отца не выдержали, и он по стопам деда хлопнул дверью и подался в Магадан. После этого бабка окончательно распустилась. Никакому Диккенсу не под силу описать, как она над нами измывалась. Главным образом, над мамой, конечно, я-то скоро начала показывать зубы.
Тут Мишутка, которому уже надоели журналы, подбежал к Надежде и взобрался к ней на колени.
— Слушай, а его кормить не пора? — спохватилась Надежда.
Лиска посмотрела на часы.
— Ой, пора! Я вчера, вас ожидаючи, соорудила куриный супчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89