И ежеминутно вкладывал в жадные руки Агриппы новое украшение.
XLIX
Опочивальня Друзиллы манила его, как мясо в капкане приманивает хищного зверя. Гай кругами бродил по дворцу, снова и снова возвращаясь к знакомой до боли двери. Он боялся войти в опочивальню, увидеть вещи, принадлежавшие Друзилле, и присесть на ложе, которое он делил с ней. Войти в опочивальню покойницы значило пережить её смерть ещё раз.
И все-таки он вошёл. Толкнул дверь и замер на пороге. В опочивальне слабо пахло хвоей. В жаровне тлели сосновые ветки. Их жгли, чтобы изгнать запах мертветчины. На столике в беспорядке валялись потускневшие драгоценности. Золото темнеет, когда его некому носить.
Стройная женщина стояла у окна. Калигула потянулся к ней, приняв за Друзиллу. И сразу же опустил руки, вспомнив, что она умерла. Да и женщина была слишком высока; почти на голову выше возлюбленной сестры.
Тяжело ступая, Калигула подошёл к женщине, схватил её за узкие плечи и рывком повернул к себе. Она не противилась. Цезония ежедневно приходила в опочивальню Друзиллы и ждала Калигулу. Знала, что вернувшись в Рим, он непременно придёт сюда. Незачем Цезонии бесцельно бродить по дворцу, надеясь на случайную встречу.
— Гай Цезарь, я разделяю твою боль, — притворно вздохнула она, глядя на императора сквозь полуопущенные ресницы.
Калигула хотел получше рассмотреть лицо Цезонии. Потянул её голову вниз, хватая за волосы, собранные на затылке. Закусив губу, матрона едва сдержала болезненный стон. На глазах заблестели слезы.
— Ты плачешь? — сразу подобрел Калигула. — Ты и впрямь любила Друзиллу?
Цезония молча кивнула.
Гай отошёл от Цезонии. Повалился на ложе, уткнулся лицом в подушку и завыл, как волк, потерявший волчицу. Подушка пахла благовониями Друзиллы. Длинный рыжий волос зацепился за золотое шитьё. Цезония прилегла рядом с Калигулой, ласково погладила дрожащие плечи. Потёрлась грудью о худую спину, хладнокровно размышляя: «Страдающий мужчина нуждается в утешении».
— Я здесь, Гай Цезарь! Доверься мне — и я облегчу твою печаль! — вкрадчиво шептала она. Возможно, страдающий Калигула не разбирает слов. Но тон — мягкий, завораживающий — непременно должен повлиять на него.
Голос Цезонии и впрямь напомнил Гаю нечто, что он давно неосознанно искал.
— Твоё зелье! — проговорил он, приподнимаясь на локте. — Дай мне выпить!
— Да, цезарь, — Цезония поспешно сползла с ложа и бросилась к заветному сундуку.
Руки вдруг стали непослушными, неуклюжими. Цезония с трудом открыла сундук, изломав ногти правой руки. «Император помнил о моем зелье! — возбуждённо думала она. — Значит, вспоминал и обо мне! Смерть Друзиллы была не напрасной!»
Выпив дурманящее зелье Цезонии, Калигула ощутил знакомое облегчение. Тело снова плавало в воображаемом море — теплом, прогретом солнечными лучами. Цезония лежала рядом с Гаем, обволакивая его ласками, поцелуями, длинным обнажённым телом. Калигула в изнеможении закрывал глаза, и тогда ему казалось, что он любит свою вечную Друзиллу.
* * *
Гай проснулся на рассвете. В горле горчило, кружилась голова. На краю ложа сидела обнажённая Цезония. Линии её спины и бёдер мягко вырисовывались в серо-голубом рассветном полумраке. Калигула потянулся к Цезонии, небрежным жестом погладил её по бедру. Не ощутил ничего — ни сладостной дрожи, ни умилённой нежности. Возбуждение, охватившее его ночью, забылось бесследно. Цезония — не Друзилла. Присутствие обнажённой матроны в опочивальне покойной сестры теперь казалось оскорбительным.
— Уходи, — велел Гай, поднимаясь с постели и подбирая с пола брошенную тунику.
Цезония не послушалась. Сладострастно улыбнувшись, она подошла к императору и положила его руки себе на грудь. Он равнодушно смотрел на обнажённое тело Цезонии. Матрона призывно качнула бёдрами, стараясь пробудить в нем желание. Она знала: желание — страшная сила.
Калигула долго смотрел на неё, не говоря ни слова. Взгляд его был столь тяжёл, что заставил Цезонию устыдиться собственной наготы. Раздеться перед мужчиной ей не было стыдно. Но раздеться напрасно, вызвав лёгкую насмешку вместо страсти, казалось невыносимым позором. Нагнувшись, Цезония подобрала с пола зеленое покрывало и завернулась в него.
Гай усмехнулся уголком рта. Постоял ещё немного, разглядывая узкое лицо женщины, и молча вышел.
Цезония осталась одна. Поспешно оделась и пригладила растрёпанные волосы. На столике около зеркала лежали драгоценности Друзиллы. Цезония примерила кольцо с сапфиром. Вытянула руку, полюбовалась игрой камня.
«В один прекрасный день эти украшения будут мои, — решила она. — Мне незачем воровать их. Гай Цезарь сам подарит мне кольца и ожерелья Друзиллы. А я ещё подумаю — достаточно ли они роскошны для меня!»
Стащив кольцо Друзиллы с безымянного пальца, Цезония пренебрежительно отбросила его на столик. Подошла к окну и, приотворив его, выглянула в сад. Павлины, грациозно переставляя лапы, бродили по розовым дорожкам. Мраморные статуи отражались в зыбкой воде пруда вниз головой.
«Я добьюсь своего! — думала Цезония, рассеянно перебегая взглядом от аравийских пальм до багряных лоз дикого винограда. — Этот роскошный дворец станет моим. Рим будет принадлежать мне, брошенной, с позором изгнанной из супружеского дома, жившей в жалкой инсуле на последние гроши! Гай Цезарь вернётся ко мне ради зелья. Второй и третий раз он тоже придёт ради зелья. Но рано или поздно настанет день, когда он постучится в мою кубикулу ради меня самой! Я подожду».
L
Калигула смыл с лица заскорузлый слой пыли, испещрённый тонкими кривыми полосками — следами слез. Сменил грязную, рваную тунику на новую, вышитую золотом. Траур по Друзилле окончился.
— Зачем скорбеть по Друзилле? — сказал он Ироду Агриппе. — Она стала богиней. Она вознеслась в заоблачную высь и терпеливо ожидает меня. Чтобы соединиться с ней после смерти я тоже должен стать богом. Впрочем, я и так — бог, — невозмутимо закончил он.
Агриппа покорно склонил голову. Ему хотелось смеяться и плакать одновременно. Насмешку вызывала религия римлян, бывшая, по мнению Агриппы, весьма глупой. Иудей презирал божков, которые любят, ссорятся и совершают глупости, подобно простым смертным. Настоящий Бог стоит выше обыкновенных людских страстей. Он создал человека по своему образу и подобию. А римских богов создали люди, наделив их земными характерами, любовными проказами и приключениями.
Агриппа жалел Калигулу. Нелегко потерять любимое существо. «Если бы сейчас умерла моя верная Кипра, я разодрал бы одежды и посыпал голову пеплом. Римляне, завидев такое, наверняка назвали бы меня сумасшедшим. А мне кажется безумным император, возомнивший себя богом, — подумал он, передёрнув плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
XLIX
Опочивальня Друзиллы манила его, как мясо в капкане приманивает хищного зверя. Гай кругами бродил по дворцу, снова и снова возвращаясь к знакомой до боли двери. Он боялся войти в опочивальню, увидеть вещи, принадлежавшие Друзилле, и присесть на ложе, которое он делил с ней. Войти в опочивальню покойницы значило пережить её смерть ещё раз.
И все-таки он вошёл. Толкнул дверь и замер на пороге. В опочивальне слабо пахло хвоей. В жаровне тлели сосновые ветки. Их жгли, чтобы изгнать запах мертветчины. На столике в беспорядке валялись потускневшие драгоценности. Золото темнеет, когда его некому носить.
Стройная женщина стояла у окна. Калигула потянулся к ней, приняв за Друзиллу. И сразу же опустил руки, вспомнив, что она умерла. Да и женщина была слишком высока; почти на голову выше возлюбленной сестры.
Тяжело ступая, Калигула подошёл к женщине, схватил её за узкие плечи и рывком повернул к себе. Она не противилась. Цезония ежедневно приходила в опочивальню Друзиллы и ждала Калигулу. Знала, что вернувшись в Рим, он непременно придёт сюда. Незачем Цезонии бесцельно бродить по дворцу, надеясь на случайную встречу.
— Гай Цезарь, я разделяю твою боль, — притворно вздохнула она, глядя на императора сквозь полуопущенные ресницы.
Калигула хотел получше рассмотреть лицо Цезонии. Потянул её голову вниз, хватая за волосы, собранные на затылке. Закусив губу, матрона едва сдержала болезненный стон. На глазах заблестели слезы.
— Ты плачешь? — сразу подобрел Калигула. — Ты и впрямь любила Друзиллу?
Цезония молча кивнула.
Гай отошёл от Цезонии. Повалился на ложе, уткнулся лицом в подушку и завыл, как волк, потерявший волчицу. Подушка пахла благовониями Друзиллы. Длинный рыжий волос зацепился за золотое шитьё. Цезония прилегла рядом с Калигулой, ласково погладила дрожащие плечи. Потёрлась грудью о худую спину, хладнокровно размышляя: «Страдающий мужчина нуждается в утешении».
— Я здесь, Гай Цезарь! Доверься мне — и я облегчу твою печаль! — вкрадчиво шептала она. Возможно, страдающий Калигула не разбирает слов. Но тон — мягкий, завораживающий — непременно должен повлиять на него.
Голос Цезонии и впрямь напомнил Гаю нечто, что он давно неосознанно искал.
— Твоё зелье! — проговорил он, приподнимаясь на локте. — Дай мне выпить!
— Да, цезарь, — Цезония поспешно сползла с ложа и бросилась к заветному сундуку.
Руки вдруг стали непослушными, неуклюжими. Цезония с трудом открыла сундук, изломав ногти правой руки. «Император помнил о моем зелье! — возбуждённо думала она. — Значит, вспоминал и обо мне! Смерть Друзиллы была не напрасной!»
Выпив дурманящее зелье Цезонии, Калигула ощутил знакомое облегчение. Тело снова плавало в воображаемом море — теплом, прогретом солнечными лучами. Цезония лежала рядом с Гаем, обволакивая его ласками, поцелуями, длинным обнажённым телом. Калигула в изнеможении закрывал глаза, и тогда ему казалось, что он любит свою вечную Друзиллу.
* * *
Гай проснулся на рассвете. В горле горчило, кружилась голова. На краю ложа сидела обнажённая Цезония. Линии её спины и бёдер мягко вырисовывались в серо-голубом рассветном полумраке. Калигула потянулся к Цезонии, небрежным жестом погладил её по бедру. Не ощутил ничего — ни сладостной дрожи, ни умилённой нежности. Возбуждение, охватившее его ночью, забылось бесследно. Цезония — не Друзилла. Присутствие обнажённой матроны в опочивальне покойной сестры теперь казалось оскорбительным.
— Уходи, — велел Гай, поднимаясь с постели и подбирая с пола брошенную тунику.
Цезония не послушалась. Сладострастно улыбнувшись, она подошла к императору и положила его руки себе на грудь. Он равнодушно смотрел на обнажённое тело Цезонии. Матрона призывно качнула бёдрами, стараясь пробудить в нем желание. Она знала: желание — страшная сила.
Калигула долго смотрел на неё, не говоря ни слова. Взгляд его был столь тяжёл, что заставил Цезонию устыдиться собственной наготы. Раздеться перед мужчиной ей не было стыдно. Но раздеться напрасно, вызвав лёгкую насмешку вместо страсти, казалось невыносимым позором. Нагнувшись, Цезония подобрала с пола зеленое покрывало и завернулась в него.
Гай усмехнулся уголком рта. Постоял ещё немного, разглядывая узкое лицо женщины, и молча вышел.
Цезония осталась одна. Поспешно оделась и пригладила растрёпанные волосы. На столике около зеркала лежали драгоценности Друзиллы. Цезония примерила кольцо с сапфиром. Вытянула руку, полюбовалась игрой камня.
«В один прекрасный день эти украшения будут мои, — решила она. — Мне незачем воровать их. Гай Цезарь сам подарит мне кольца и ожерелья Друзиллы. А я ещё подумаю — достаточно ли они роскошны для меня!»
Стащив кольцо Друзиллы с безымянного пальца, Цезония пренебрежительно отбросила его на столик. Подошла к окну и, приотворив его, выглянула в сад. Павлины, грациозно переставляя лапы, бродили по розовым дорожкам. Мраморные статуи отражались в зыбкой воде пруда вниз головой.
«Я добьюсь своего! — думала Цезония, рассеянно перебегая взглядом от аравийских пальм до багряных лоз дикого винограда. — Этот роскошный дворец станет моим. Рим будет принадлежать мне, брошенной, с позором изгнанной из супружеского дома, жившей в жалкой инсуле на последние гроши! Гай Цезарь вернётся ко мне ради зелья. Второй и третий раз он тоже придёт ради зелья. Но рано или поздно настанет день, когда он постучится в мою кубикулу ради меня самой! Я подожду».
L
Калигула смыл с лица заскорузлый слой пыли, испещрённый тонкими кривыми полосками — следами слез. Сменил грязную, рваную тунику на новую, вышитую золотом. Траур по Друзилле окончился.
— Зачем скорбеть по Друзилле? — сказал он Ироду Агриппе. — Она стала богиней. Она вознеслась в заоблачную высь и терпеливо ожидает меня. Чтобы соединиться с ней после смерти я тоже должен стать богом. Впрочем, я и так — бог, — невозмутимо закончил он.
Агриппа покорно склонил голову. Ему хотелось смеяться и плакать одновременно. Насмешку вызывала религия римлян, бывшая, по мнению Агриппы, весьма глупой. Иудей презирал божков, которые любят, ссорятся и совершают глупости, подобно простым смертным. Настоящий Бог стоит выше обыкновенных людских страстей. Он создал человека по своему образу и подобию. А римских богов создали люди, наделив их земными характерами, любовными проказами и приключениями.
Агриппа жалел Калигулу. Нелегко потерять любимое существо. «Если бы сейчас умерла моя верная Кипра, я разодрал бы одежды и посыпал голову пеплом. Римляне, завидев такое, наверняка назвали бы меня сумасшедшим. А мне кажется безумным император, возомнивший себя богом, — подумал он, передёрнув плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106