Полдюжины зверей, оскалив окровавленные пасти, собралось около него. Остальные, успокоившись, ели поодаль человечесое мясо; и, насытившись, игриво перекатывали кровавые куски мягкими лапами, словно котята — нитяные клубки.
Лицо разбойника, припавшее пылью, расцарапанное, залитое кровью собственной и погибших сотоварищей, до неузнаваемости исказилось страшной гримасой. Казалось, даже звери боятся подойти к нему поближе. Впрочем, животные отяжелели, наевшись досыта и утомившись удачной охотой. Тетриний стащил кожаный пояс, сделал из него петлю и ожесточённо размахивал ею перед звериными мордами. Затянуть бы этот пояс на жирной, бугристой шее льва или пантеры! В мускулистых руках разбойника, похожих на кабаньи окорока, хватило бы сил! Тетриний закатывал глаза и хищно хрипел, едва сдерживаясь. Он понимал, что пока будет душить одного, остальные непременно набросятся на него.
Цезония, подавшись вперёд, жадно следила за происходящим на сцене. Гай восхищённо засмотрелся на неё. Глаза женщины блестели, словно драгоценные камни на диадеме, недавно подаренной им Цезонии. Рубины в золотых серьгах походили на огромные капли крови, почти касающиеся узких плеч. В розовой тунике и красной столе Цезония выглядела кровавой богиней. Для её ублажения Калигула принёс невиданную жертву — гекатомбу из сотни человек!
— Тебе по нраву зрелище? — обняв Цезонию за плечи, спросил Гай.
Она повернула к нему возбуждённое, восхищённое лицо, на котором был написан ответ.
— Ты похожа на меня! — прислушиваясь к звериному вою, прошептал Гай. — Боги вложили в нас одинаковые души. Если бы я родился женщиной, походил бы на тебя. Если бы ты родилась мужчиной — стала бы мною! — он крепко сжал её ладонь — не мягкую и безвольную, как у большинства римских матрон.
Цезония улыбнулась ему. Она сильно изменилась в последние месяцы. Муж, давший развод и выгнавший её из дома, не узнал бы Цезонию. Умелые рабыни ухаживали за её волосами, старательно накладывали белила и румяна на узкое лицо. Она носила одеяния из дорогих восточных тканей. В её ларце появились драгоценности, каждое из которых стоило столько, сколько семья зажиточного горожанина тратит в год. Незаметная дурнушка Цезония, став императорской подругой, выглядела почти красавицей.
— Гай Цезарь! — проговорила она, беря его ладонь и кладя себе на живот. — Скоро я рожу тебе дитя!
Калигула выжидающе смотрел на Цезонию. Ждал от неё слов: «Я исполнила своё обещание, теперь ты должен исполнить своё». Но Цезония не добавила к сказанному ни слова.
«Нет! Это не глупая Энния! — подумал Гай. — Она не будет вызывающе трясти передо мной табличками с брачным обещанием! Цезония — умна, и этим отличается от остальных женщин, бывших моими жёнами!»
Во взгляде Калигулы появилось нескрываемое восхищение. Он решил, что непременно женится на ней. Не сейчас, а в тот день, когда Цезония родит обещанного сына. Наследника.
Зрелище на окровавленной арене снова привлекло внимание императора. Тетриний выжил, единственный из всех. Нажравшиеся животные потеряли к нему интерес. Тигры, львы, пантеры лениво разбрелись по арене, зарывая в песок недоеденное или выискивая затенённое местечко, где можно отдохнуть после охоты.
Тетриний тяжело дышал. Не осмеливался поверить, что избежал страшной смерти. Улыбка облегчения, растянувшая губы разбойника, походила на безобразную гримасу. Он обводил затуманенным взглядом трибуны, заполненные беснующимися зрителями. Он видел тысячи рук с большим пальцем, поднятым вверх. К великой удаче Тетриния — вверх, а не вниз. Жизни, а не смерти требовали зрители для безоружного, сумевшего избежать гибели от когтей африканских хищников. Устав от непомерного напряжения, Тетриний медленно опустился на песок. Его плечи сгорбились и затряслись в нервном, бесслёзном рыдании.
— Кто это? Откуда он взялся? — носились в толпе недоуменные вопросы.
— Да это же Тетриний! Разбойник, промышлявший ночами на Виа Аппия! — признал его кто-то. — Его посадили в Маммертинскую тюрьму в последний год правления Тиберия.
— Тетриний! Тетриний! Слава Тетринию! — восторженно орала толпа.
Калигула, услышав похвальные возгласы, оскорблённо передёрнулся. Его лицо покраснело вплоть до ушей. На вспотевшем лбу пульсировала набухшая жилка.
— Что с тобой, Гай Цезарь? — Цезония встревоженно коснулась руки императора, нервно вцепившейся в мраморный подлокотник кресла.
— Подлые римляне! — с нескрываемой горечью пробормотал он. — Только что они кричали: «Слава Гаю!» Теперь вопят: «Слава Тетринию!» Неразумный плебс готов славить любого, кто хоть на мгновение развеселит их! На одну доску они ставят императора и разбойника! Ненавижу! Ненавижу всех!
Калигула дрожал и задыхался. Цезония испугалась, подумав, что с императором сейчас случится один из припадков эпилепсии, которым он, по слухам, подвержен. Она растерянно обернулась, выискивая среди присутствующих лекаря, способного помочь.
Застонав сквозь зубы, Гай вскочил с кресла и бросился прочь из ложи. Он бежал по каменным ступеням вверх, к выходу, ведущему на наружную галерею амфитеатра. Крики «Слава Тетринию!» постепенно смолкали. Зрители замечали странное поведение императора и удивлённо следили за его побегом.
Гай вполголоса проклинал подлый, непостоянный в привязанностях плебс и поднимался, перепрыгивая сразу через несколько ступеней. Воздух амфитеатра стал ему противен. Ведь это было дыхание десяти тысяч людей, которые посмели сравнить его, императора, с низкорожденным разбойником!
Длинная тога путалась между ногами, мешая бежать быстрее. Ярость ослепила Калигулу. Не разбирая дороги, он наступил на край тоги и упал. Неловко покатился вниз, ударяясь многократно спиною, головой, коленями и локтями. Перед глазами кувыркались чьи-то лица, грязные ступени, ослепительно-синее небо, колонны, украшенные цветочными гирляндами…
Скатившись к подножию лестницы, Калигула застыл в неуклюжей позе: голова — внизу, на истоптанной площадке, которой завершались ступени; ноги, покрытые густыми рыжеватыми волосками, — на ступенях. Окружающий мир он видел в перевёрнутом виде.
Цезония, отчаянно вскрикнув, бросилась к нему. Красный шёлк развевался на ветру и обтягивал её высокое худое тело. Правой рукой она поддерживала живот, почти незаметный. Но опытные матроны на взгляд могли определить: четыре месяца беременности.
Она опустилась на колени около Калигулы. Обхватила ладонями его голову, порывисто поцеловала лицо, запылившееся при падении.
— Тебе больно? — заботливо ощупывая руки и торс Гая, спрашивала она.
Он медленно пошевелил ушибленными конечностями. Застонал, болезненно поморщившись.
— Как я ненавижу всех!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106