Не говоря ни слова, он скользнул рукой между ее бедер, переполняемый чувствами, он изучал ее своими длинными пальцами, нежно двигаясь вверх и чувствуя биение. Он еще раз провел рукой по ее животу. Ее сексуальность, ее беременность, его ограниченность в действиях делали его любопытно-неопытным в ее исследовании.
— О Кэт, твой живот такой твердый. Он болит?
Она отрицательно покачала головой, удивленная его наивностью.
— Я чувствовал, как ребенок шевельнулся, — прошептал он почти благоговейно. Она ощутила на своей коже теплоту его дыхания. — Он шевельнулся прямо под моей рукой. — Он растопырил пальцы на животе, как бы приглашая, но когда ничего не произошло, его рука снова начала исследовать интимный мир между ее ног.
А Кэтрин закрыла глаза и разрешила ему… разрешила ему… разрешила, уносясь в мириады эмоций, которые она так долго держала взаперти. Она мысленно говорила ребенку: «Это твой отец».
А рука отца погрузилась в тело матери, которое готовилось к рождению их ребенка.
— Слишком поздно, Клей, — прошептала она.
— Я знаю. — Тем не мене он поцеловал теплый, твердый шар ее живота, затем положил лицо на то место, где соединялись ее ноги, как будто пытаясь утешить ее и себя. Ребенок ударил ему в ухо.
Мучительно Кэтрин возвратилась в действительность с того безопасного места, в которое позволила себе окунуться. Биение сердца в странных местах ее тела говорило о том, что она позволила Клею зайти слишком далеко, чтобы потом расстаться с ним, когда придет время.
— Остановись, Клей, — нежно прошептала она.
— Я только прикасаюсь, вот и все.
— Остановись, это нехорошо.
— Я не буду ничего делать. Просто позволь мне прикасаться к тебе, — пробормотал он.
— Нет, остановись, — настаивала она, напрягаясь.
— Не отстраняйся… иди сюда.
Но она стала сопротивляться, полностью придя в себя. Он сделал движение и попытался обнять ее, потом спросил:
— Почему ты вдруг отстраняешься?
— Потому что это нехорошо, когда мать находится в больнице.
— Я не верю тебе. Минуту назад ты совершенно забыла о своей матери, разве не так? Почему ты отворачиваешься?
Она не знала, что ответить. Очень нежно он сказал:
— Кэтрин, я не твой отец. Я никогда не стану винить тебя. Ты отворачиваешься не из-за матери, а из-за своего отца, разве нет?
Она только задрожала.
— Если ты будешь сейчас отстраняться, будь уверена, он побьет тебя так же, как побил мать, только отметины, которые он оставит на тебе, не сойдут так быстро, разве ты не понимаешь этого?
— Это по моей вине он ее избил, потому что однажды я не устояла перед тобой. И теперь я здесь снова… я… ты… — Но она не закончила. Она казалась смущенной, напуганной.
— Он делает из тебя эмоционального урода, разве ты этого не видишь?
— Нет, нет, я не такая! Я хочу, я чувствую, я нуждаюсь, как любой другой человек!
— Тогда почему ты не позволяешь себе показывать это?
— Я т-только что это делала.
— Но посмотри, что из этого вышло, — прошептал он с болью в голосе.
— Убери от меня свои руки, — произнесла она дрожащим голосом. Она снова плакала, но он не выпустил ее из своих объятий.
— Почему? Чего ты боишься, Кэтрин?
— Я не боюсь! — Комок застрял у нее в горле.
Она лежала, вытянувшись на спине, а он хотел, чтобы она признала то, что так долго лишало ее всяческих эмоций, и боялся, что этот разговор может привести к обратным действиям и сделать ей больно.
— Боишься тех имен?
Он продолжал ее обнимать, а мозг Кэтрин возвращался к тем мерзким, неприятным воспоминаниям, от которых она никак не могла освободиться. Кэтрин ощутила на своем лице дыхание Клея, и это возвратило ее к действительности, к мужчине, которого она любила и так боялась любить, боялась потерять.
— Я… я не боюсь, — сказала она, задыхаясь. Рука Клея лежала на ее плечах, и он чувствовал, как она дрожит. Ее тело напряглось, когда она повторила: — Я не… я не…
Он ослабил свои руки и мягко спросил:
— Ты не кто? Скажи это, скажи и освободись от этого. Кто? — Она перестала сопротивляться ему, а когда он отпустил ее руки, она закрыла одной глаза и всхлипнула. С безграничной нежностью он касался ее грудей, ее живота, набухшего мира между ногами. Он настойчиво шептал: — Ты не кто? Скажи это, Кэтрин, скажи.
— Я не… — попыталась она снова, но резко остановилась.
— Нет, ты не такая, не такая, поверь мне. Скажи это, Кэтрин. Ты не кто?
Наконец она произнесла быстро, дрожащим голосом, закрыв лицо руками.
— Я не плохая, я не проститутка, я не шлюха! Нет, нет, это все не я!
Он обнял ее и прижал к себе, как бы защищая. Закрыв глаза, она обвила его шею руками. Он чувствовал, как содрогалось ее тело, прильнул губами к ее волосам и заговорил:
— Нет, ты никогда такой не была, и неважно, сколько раз он тебе говорил это.
— Тогда почему он меня так называл, Клей? Почему?
— Я не знаю. Ш-ш-ш… Важно то, что ты не веришь ему и больше не позволишь, чтобы он тебя обидел.
Они лежали рядом — изнуренные и молчаливые. Перед тем как уснуть, Кэтрин снова представила себе мать. Она поняла, что сама просто не захотела стать такой же замкнутой и кроткой.
И впервые за все время она почувствовала, что одержала победу над Гербом Андерсоном.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Ада открыла глаз, попыталась пошевелить губами, но не смогла.
— Мама? — прошептала Кэтрин.
— Кэти? — Губы Ады по-прежнему были сильно опухшие.
— Ты долго спала.
— Да?
— Ш-ш, не двигайся. Постарайся лежать спокойно. У тебя сломано ребро, и если пошевелишься, тебе будет больно.
— Я так устала, — сказала пожилая женщина, уступая и снова закрывая глаз. Но вскоре опять открыла его. — Ты плакала? — Она не могла правильно произносить некоторые звуки.
— Немного. Не беспокойся обо мне, просто думай о… — Кэтрин не в силах была договорить. Слезы опять обожгли распухшие веки. Ада заметила это и протянула руку. Кэтрин взяла ее, чувствуя маленькие, хрупкие косточки, как у воробья. Как мало сил было в матери. Та самая беспомощность, что чувствовал Клей накануне вечером, сейчас охватила Кэтрин.
— Я не видела, чтобы ты плакала с тех пор, как была маленькой девочкой, — прошептала Ада, стараясь изо всех сил сжать руку дочери.
— Я отказалась от этого давным-давно, мама, а то плакала бы все время.
— Это нехорошо…
— Нет-нет. — Кэтрин сглотнула. — Мама, ты не должна разговаривать.
— Странно, ты говоришь, что я не должна разговаривать, — а я говорю, что ты не должна плакать…
— Почему бы тебе не подождать, пока ты окрепнешь и наберешься сил.
— Я девятнадцать лет ждала, чтобы стать сильнее.
— Мама… пожалуйста.
Нежное пожатие руки заставило Кэтрин замолчать. Ада с усилием продолжала говорить:
— Дело во времени. Вот послушай. Я — слабая женщина, всегда была слабой и теперь расплачиваюсь за это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— О Кэт, твой живот такой твердый. Он болит?
Она отрицательно покачала головой, удивленная его наивностью.
— Я чувствовал, как ребенок шевельнулся, — прошептал он почти благоговейно. Она ощутила на своей коже теплоту его дыхания. — Он шевельнулся прямо под моей рукой. — Он растопырил пальцы на животе, как бы приглашая, но когда ничего не произошло, его рука снова начала исследовать интимный мир между ее ног.
А Кэтрин закрыла глаза и разрешила ему… разрешила ему… разрешила, уносясь в мириады эмоций, которые она так долго держала взаперти. Она мысленно говорила ребенку: «Это твой отец».
А рука отца погрузилась в тело матери, которое готовилось к рождению их ребенка.
— Слишком поздно, Клей, — прошептала она.
— Я знаю. — Тем не мене он поцеловал теплый, твердый шар ее живота, затем положил лицо на то место, где соединялись ее ноги, как будто пытаясь утешить ее и себя. Ребенок ударил ему в ухо.
Мучительно Кэтрин возвратилась в действительность с того безопасного места, в которое позволила себе окунуться. Биение сердца в странных местах ее тела говорило о том, что она позволила Клею зайти слишком далеко, чтобы потом расстаться с ним, когда придет время.
— Остановись, Клей, — нежно прошептала она.
— Я только прикасаюсь, вот и все.
— Остановись, это нехорошо.
— Я не буду ничего делать. Просто позволь мне прикасаться к тебе, — пробормотал он.
— Нет, остановись, — настаивала она, напрягаясь.
— Не отстраняйся… иди сюда.
Но она стала сопротивляться, полностью придя в себя. Он сделал движение и попытался обнять ее, потом спросил:
— Почему ты вдруг отстраняешься?
— Потому что это нехорошо, когда мать находится в больнице.
— Я не верю тебе. Минуту назад ты совершенно забыла о своей матери, разве не так? Почему ты отворачиваешься?
Она не знала, что ответить. Очень нежно он сказал:
— Кэтрин, я не твой отец. Я никогда не стану винить тебя. Ты отворачиваешься не из-за матери, а из-за своего отца, разве нет?
Она только задрожала.
— Если ты будешь сейчас отстраняться, будь уверена, он побьет тебя так же, как побил мать, только отметины, которые он оставит на тебе, не сойдут так быстро, разве ты не понимаешь этого?
— Это по моей вине он ее избил, потому что однажды я не устояла перед тобой. И теперь я здесь снова… я… ты… — Но она не закончила. Она казалась смущенной, напуганной.
— Он делает из тебя эмоционального урода, разве ты этого не видишь?
— Нет, нет, я не такая! Я хочу, я чувствую, я нуждаюсь, как любой другой человек!
— Тогда почему ты не позволяешь себе показывать это?
— Я т-только что это делала.
— Но посмотри, что из этого вышло, — прошептал он с болью в голосе.
— Убери от меня свои руки, — произнесла она дрожащим голосом. Она снова плакала, но он не выпустил ее из своих объятий.
— Почему? Чего ты боишься, Кэтрин?
— Я не боюсь! — Комок застрял у нее в горле.
Она лежала, вытянувшись на спине, а он хотел, чтобы она признала то, что так долго лишало ее всяческих эмоций, и боялся, что этот разговор может привести к обратным действиям и сделать ей больно.
— Боишься тех имен?
Он продолжал ее обнимать, а мозг Кэтрин возвращался к тем мерзким, неприятным воспоминаниям, от которых она никак не могла освободиться. Кэтрин ощутила на своем лице дыхание Клея, и это возвратило ее к действительности, к мужчине, которого она любила и так боялась любить, боялась потерять.
— Я… я не боюсь, — сказала она, задыхаясь. Рука Клея лежала на ее плечах, и он чувствовал, как она дрожит. Ее тело напряглось, когда она повторила: — Я не… я не…
Он ослабил свои руки и мягко спросил:
— Ты не кто? Скажи это, скажи и освободись от этого. Кто? — Она перестала сопротивляться ему, а когда он отпустил ее руки, она закрыла одной глаза и всхлипнула. С безграничной нежностью он касался ее грудей, ее живота, набухшего мира между ногами. Он настойчиво шептал: — Ты не кто? Скажи это, Кэтрин, скажи.
— Я не… — попыталась она снова, но резко остановилась.
— Нет, ты не такая, не такая, поверь мне. Скажи это, Кэтрин. Ты не кто?
Наконец она произнесла быстро, дрожащим голосом, закрыв лицо руками.
— Я не плохая, я не проститутка, я не шлюха! Нет, нет, это все не я!
Он обнял ее и прижал к себе, как бы защищая. Закрыв глаза, она обвила его шею руками. Он чувствовал, как содрогалось ее тело, прильнул губами к ее волосам и заговорил:
— Нет, ты никогда такой не была, и неважно, сколько раз он тебе говорил это.
— Тогда почему он меня так называл, Клей? Почему?
— Я не знаю. Ш-ш-ш… Важно то, что ты не веришь ему и больше не позволишь, чтобы он тебя обидел.
Они лежали рядом — изнуренные и молчаливые. Перед тем как уснуть, Кэтрин снова представила себе мать. Она поняла, что сама просто не захотела стать такой же замкнутой и кроткой.
И впервые за все время она почувствовала, что одержала победу над Гербом Андерсоном.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Ада открыла глаз, попыталась пошевелить губами, но не смогла.
— Мама? — прошептала Кэтрин.
— Кэти? — Губы Ады по-прежнему были сильно опухшие.
— Ты долго спала.
— Да?
— Ш-ш, не двигайся. Постарайся лежать спокойно. У тебя сломано ребро, и если пошевелишься, тебе будет больно.
— Я так устала, — сказала пожилая женщина, уступая и снова закрывая глаз. Но вскоре опять открыла его. — Ты плакала? — Она не могла правильно произносить некоторые звуки.
— Немного. Не беспокойся обо мне, просто думай о… — Кэтрин не в силах была договорить. Слезы опять обожгли распухшие веки. Ада заметила это и протянула руку. Кэтрин взяла ее, чувствуя маленькие, хрупкие косточки, как у воробья. Как мало сил было в матери. Та самая беспомощность, что чувствовал Клей накануне вечером, сейчас охватила Кэтрин.
— Я не видела, чтобы ты плакала с тех пор, как была маленькой девочкой, — прошептала Ада, стараясь изо всех сил сжать руку дочери.
— Я отказалась от этого давным-давно, мама, а то плакала бы все время.
— Это нехорошо…
— Нет-нет. — Кэтрин сглотнула. — Мама, ты не должна разговаривать.
— Странно, ты говоришь, что я не должна разговаривать, — а я говорю, что ты не должна плакать…
— Почему бы тебе не подождать, пока ты окрепнешь и наберешься сил.
— Я девятнадцать лет ждала, чтобы стать сильнее.
— Мама… пожалуйста.
Нежное пожатие руки заставило Кэтрин замолчать. Ада с усилием продолжала говорить:
— Дело во времени. Вот послушай. Я — слабая женщина, всегда была слабой и теперь расплачиваюсь за это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107