— К своему удивлению, Уайэтт услышал собственный голос. — И нарекли его Энтони, в честь его деда.
— Энтони, мой сын…
Трепетная улыбка чуть тронула окровавленные губы почтенного Френсиса Декстера — и он умер как раз в тот момент, когда на грот-марсе «Сан-Пабло» заполоскался победный крест Святого Георгия.
Глава 23
ШИРНЕСС, ГРАФСТВО КЕНТ
Задержавшись только для того, чтобы отобрать трофейную команду для Джайлса Доусона и боцмана Арнольда, которым предстояло вести «Сан-Пабло», капитан Генри Уайэтт пустился вдогонку за марселями Дрейка, теперь уже едва видимыми на северном горизонте. Когда «Морской купец» нагнал эскадру, он и остальной постоянно сокращающийся английский флот продолжали докучать потрепанным кораблям короля Филиппа и по одному отрезать «отбившихся от стаи».
Тем временем, к горькому своему разочарованию, лорд Генри Сеймур получил приказ вернуться назад для защиты Дувра и портов Английского канала от демарша со стороны герцога Пармского. Однако этот прозорливый солдат расформировал эскадру вторжения, с таким трудом собранную в Дюнкерке, и во главе своей армии удалился в Брюгге.
Третьего августа у берегов Скарборо штормовой вест набрал такую силу, что англичане вынуждены были, где только возможно, искать убежище в гавани. С подгнившей оснасткой, порванными парусами и надломленными мачтами в накладках, испанцев унесло в холодное и неспокойное Северное море.
Теперь у армады короля Филиппа уже не оставалось ни сил, ни возможностей, чтобы прийти в себя и снова атаковать побережье Англии. Невозможно еще и потому, что, как сообщали пленные, на борту кораблей, пребывавших около семи недель в море, свирепствовали болезни. Многие сильнейшие каракки и галионы, заявляли они, изрешечены ядрами и убитых чрезвычайно много — впоследствии испанцы признавали, что их потери составили около пяти тысяч человек. Потери англичан, соответственно, равнялись менее ста человек убитых.
Поэтому, собравшись на совет, лорд Хоуард Эффингем и подчиненные ему адмиралы решили идти к мысу Норт-Форленд, убежденные, что потери Медины-Сидонии столь велики, что у него ни за что не хватит мужества вернуться назад. И в самом деле, сами испанцы признались, что потеряли шестьдесят три корабля.
Одна за другой эскадры-победительницы заходили в устье Темзы: одни держали курс в Лондонский Пул, другие — в Маргит, но основная их масса шла в Ширнесс. Это обстоятельство особо радовало Уайэтта, ибо именно туда распорядился он доставить «Сан-Пабло». Естественно, он горел нетерпением поскорее узнать ценность своего трофея. Генри опознал его довольно быстро — освещенный лучами августовского солнца черно-красный галион отчетливо вырисовывался на фоне ярко-зеленого берега.
В городе зазвучали приветственные колокола, когда «Месть»и «Королевский ковчег» бросили якоря, и последний порох, оставшийся у береговых батарей, пошел на салютные залпы, тогда как стоявшие в гавани суда, все до одного, подняли яркие вымпелы и знамена.
Примерно в двух кабельтовых стоял галион «Коффин», который в бою у берегов Гравелина, судя по новенькой бизань-мачте, видимо, получил серьезные повреждения, да и плотники его вовсю трудились, заделывая пробоины в верхних надстройках корабля. Мысленно вернувшись назад, Уайэтт припомнил, что галион Коффина шел курсом на север, наступая на пятки Бискайской эскадре. С тех пор он не видел его ни разу. Поэтому Генри распорядился спустить на воду шлюпку и приказал рулевому доставить его на «девонширца». К счастью, «девонширец» стоял на якоре совсем близко от «Сан-Пабло».
При виде своего трофея, который на этом расстоянии казался крепким и неповрежденным, Уайэтт повеселел. Наконец-то! Наконец-то потерянное им с «Катриной»и «Надеждой» щедро компенсируется, к тому же он сможет пожизненно обеспечить Кэт и своих детей — эта возможность теперь у него в руках.
Много ночей, возвращаясь вдоль берега из Норт-Форленда, он мучительно решал вопрос о претензии на наследство маленького Энтони. Одно оставалось совершенно очевидным: до сих пор никто, за исключением Кэт и молодого Эмиаса Декстера, не знал, что маленький Энтони не является единокровным его ребенком. Притязания малыша на наследство, разумеется, сделают парня независимо от него богатым, однако это также обречет его навеки демонстрировать на своем гербе знак бастарда — изгиб поперек левой части щита. Впрочем, и бастарды, случалось, достигали высокого положения в делах Англии — по примеру Вильгельма Завоевателя.
Прежде чем Уайэтт отрешился от тягостных размышлений и пришел в себя, борт галиона «Коффин» уже возвышался над ним, а чуть позже его провели в капитанскую каюту, где он застал Хьюберта, в одиночестве пишущего письмо домой, в Портледж-холл. Он тут же вскочил, лицо его ожило, глаза засияли.
— Ты отлично дрался за «Сан-Пабло»! — вскричал он. — Я так рад за тебя, Генри. Этот корабль сделает тебя богачом.
Медное лицо Уайэтта как-то сжалось.
— Что до этого, друг мой Хьюберт, мы еще посмотрим.
— Да что тут смотреть?! Капитан твоего трофея сообщил казначейским чиновникам королевы, что один только его сундук с платежными деньгами содержит сто тысяч дукатов, а пушки и меблировка должны принести столько же. Ради Бога, Генри, неужели тебя это не радует?
Тогда Уайэтт с суровой серьезностью описал ему то, как погиб Питер Хоптон. И не было неожиданностью то, что слезы выступили на глазах у Коффина: в те дни чувства не прятали в сердце своем так ревниво.
— Да упокой кости его Боже наш милосердный, — пробормотал он. — Умер истинный друг и самый доблестный слуга нашей королевы.
Наконец Уайэтт поднял глаза и как-то нерешительно спросил:
— А ты, дружище Хьюберт, неужели ты не захватил ни одной добычи? Ведь если так, ты будешь почти разорен.
Коффин хлопнул в ладоши и попросил буфетчика принести кувшин малаги.
— Твои сожаления ни к чему. Да, я и в самом деле считал, что разорюсь, потому что даже в последний день не мог достать ни одного вражеского корабля. Но, — он накренил свое кресло назад и пустил к потолку клуб табачного дыма, — когда мы только начали погоню, нам пришлось проплывать мимо каких-то спутанных обломков снастей. На сломанном салинге лежал наполовину погруженный в воду человек, который окликнул нас по-английски и умолял спасти его ради Бога. Хотя велико было искушение продолжать преследование врага, я подумал, что этот брошенный бедолага один из наших, поэтому выловил его из воды, потратив на это много драгоценного времени. И я не пожалел, что проявил к нему милосердие, потому что…
И Хьюберт захохотал все громче и громче, пока вся каюта не зазвенела от его веселого смеха.
— Кровью Господней клянусь тебе, Генри, что я никогда не забуду сожаления на его лице, когда мы выловили его из моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
— Энтони, мой сын…
Трепетная улыбка чуть тронула окровавленные губы почтенного Френсиса Декстера — и он умер как раз в тот момент, когда на грот-марсе «Сан-Пабло» заполоскался победный крест Святого Георгия.
Глава 23
ШИРНЕСС, ГРАФСТВО КЕНТ
Задержавшись только для того, чтобы отобрать трофейную команду для Джайлса Доусона и боцмана Арнольда, которым предстояло вести «Сан-Пабло», капитан Генри Уайэтт пустился вдогонку за марселями Дрейка, теперь уже едва видимыми на северном горизонте. Когда «Морской купец» нагнал эскадру, он и остальной постоянно сокращающийся английский флот продолжали докучать потрепанным кораблям короля Филиппа и по одному отрезать «отбившихся от стаи».
Тем временем, к горькому своему разочарованию, лорд Генри Сеймур получил приказ вернуться назад для защиты Дувра и портов Английского канала от демарша со стороны герцога Пармского. Однако этот прозорливый солдат расформировал эскадру вторжения, с таким трудом собранную в Дюнкерке, и во главе своей армии удалился в Брюгге.
Третьего августа у берегов Скарборо штормовой вест набрал такую силу, что англичане вынуждены были, где только возможно, искать убежище в гавани. С подгнившей оснасткой, порванными парусами и надломленными мачтами в накладках, испанцев унесло в холодное и неспокойное Северное море.
Теперь у армады короля Филиппа уже не оставалось ни сил, ни возможностей, чтобы прийти в себя и снова атаковать побережье Англии. Невозможно еще и потому, что, как сообщали пленные, на борту кораблей, пребывавших около семи недель в море, свирепствовали болезни. Многие сильнейшие каракки и галионы, заявляли они, изрешечены ядрами и убитых чрезвычайно много — впоследствии испанцы признавали, что их потери составили около пяти тысяч человек. Потери англичан, соответственно, равнялись менее ста человек убитых.
Поэтому, собравшись на совет, лорд Хоуард Эффингем и подчиненные ему адмиралы решили идти к мысу Норт-Форленд, убежденные, что потери Медины-Сидонии столь велики, что у него ни за что не хватит мужества вернуться назад. И в самом деле, сами испанцы признались, что потеряли шестьдесят три корабля.
Одна за другой эскадры-победительницы заходили в устье Темзы: одни держали курс в Лондонский Пул, другие — в Маргит, но основная их масса шла в Ширнесс. Это обстоятельство особо радовало Уайэтта, ибо именно туда распорядился он доставить «Сан-Пабло». Естественно, он горел нетерпением поскорее узнать ценность своего трофея. Генри опознал его довольно быстро — освещенный лучами августовского солнца черно-красный галион отчетливо вырисовывался на фоне ярко-зеленого берега.
В городе зазвучали приветственные колокола, когда «Месть»и «Королевский ковчег» бросили якоря, и последний порох, оставшийся у береговых батарей, пошел на салютные залпы, тогда как стоявшие в гавани суда, все до одного, подняли яркие вымпелы и знамена.
Примерно в двух кабельтовых стоял галион «Коффин», который в бою у берегов Гравелина, судя по новенькой бизань-мачте, видимо, получил серьезные повреждения, да и плотники его вовсю трудились, заделывая пробоины в верхних надстройках корабля. Мысленно вернувшись назад, Уайэтт припомнил, что галион Коффина шел курсом на север, наступая на пятки Бискайской эскадре. С тех пор он не видел его ни разу. Поэтому Генри распорядился спустить на воду шлюпку и приказал рулевому доставить его на «девонширца». К счастью, «девонширец» стоял на якоре совсем близко от «Сан-Пабло».
При виде своего трофея, который на этом расстоянии казался крепким и неповрежденным, Уайэтт повеселел. Наконец-то! Наконец-то потерянное им с «Катриной»и «Надеждой» щедро компенсируется, к тому же он сможет пожизненно обеспечить Кэт и своих детей — эта возможность теперь у него в руках.
Много ночей, возвращаясь вдоль берега из Норт-Форленда, он мучительно решал вопрос о претензии на наследство маленького Энтони. Одно оставалось совершенно очевидным: до сих пор никто, за исключением Кэт и молодого Эмиаса Декстера, не знал, что маленький Энтони не является единокровным его ребенком. Притязания малыша на наследство, разумеется, сделают парня независимо от него богатым, однако это также обречет его навеки демонстрировать на своем гербе знак бастарда — изгиб поперек левой части щита. Впрочем, и бастарды, случалось, достигали высокого положения в делах Англии — по примеру Вильгельма Завоевателя.
Прежде чем Уайэтт отрешился от тягостных размышлений и пришел в себя, борт галиона «Коффин» уже возвышался над ним, а чуть позже его провели в капитанскую каюту, где он застал Хьюберта, в одиночестве пишущего письмо домой, в Портледж-холл. Он тут же вскочил, лицо его ожило, глаза засияли.
— Ты отлично дрался за «Сан-Пабло»! — вскричал он. — Я так рад за тебя, Генри. Этот корабль сделает тебя богачом.
Медное лицо Уайэтта как-то сжалось.
— Что до этого, друг мой Хьюберт, мы еще посмотрим.
— Да что тут смотреть?! Капитан твоего трофея сообщил казначейским чиновникам королевы, что один только его сундук с платежными деньгами содержит сто тысяч дукатов, а пушки и меблировка должны принести столько же. Ради Бога, Генри, неужели тебя это не радует?
Тогда Уайэтт с суровой серьезностью описал ему то, как погиб Питер Хоптон. И не было неожиданностью то, что слезы выступили на глазах у Коффина: в те дни чувства не прятали в сердце своем так ревниво.
— Да упокой кости его Боже наш милосердный, — пробормотал он. — Умер истинный друг и самый доблестный слуга нашей королевы.
Наконец Уайэтт поднял глаза и как-то нерешительно спросил:
— А ты, дружище Хьюберт, неужели ты не захватил ни одной добычи? Ведь если так, ты будешь почти разорен.
Коффин хлопнул в ладоши и попросил буфетчика принести кувшин малаги.
— Твои сожаления ни к чему. Да, я и в самом деле считал, что разорюсь, потому что даже в последний день не мог достать ни одного вражеского корабля. Но, — он накренил свое кресло назад и пустил к потолку клуб табачного дыма, — когда мы только начали погоню, нам пришлось проплывать мимо каких-то спутанных обломков снастей. На сломанном салинге лежал наполовину погруженный в воду человек, который окликнул нас по-английски и умолял спасти его ради Бога. Хотя велико было искушение продолжать преследование врага, я подумал, что этот брошенный бедолага один из наших, поэтому выловил его из воды, потратив на это много драгоценного времени. И я не пожалел, что проявил к нему милосердие, потому что…
И Хьюберт захохотал все громче и громче, пока вся каюта не зазвенела от его веселого смеха.
— Кровью Господней клянусь тебе, Генри, что я никогда не забуду сожаления на его лице, когда мы выловили его из моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141