— И прекрасно, как будто это конец какой-то чудесной героической сказки.
Возможно, на Уайэтта так подействовал этот нежный контраст с теми годами одиночества и зачастую жестокости на море, с ужасами, сопутствующими его возвращению домой и заточению в камере, но телом его все больше овладевала дрожь, пока Кэт не взглянула на него, широко раскрыв глаза от удивления.
Она мудро сохраняла молчание, только притянула к себе эту милую ей израненную голову и, найдя его губы, прильнула к нему, такая теплая, животрепещущая, несущая столько успокоения. С губ девушки слетели какие-то несвязные звуки — возможно, подобные звуки раздавались в первобытной пещере, когда женщина встречала мужчину, вернувшегося после долгой и опасной охоты. Крайняя степень усталости не позволяла ей подыскивать определенные слова.
Он повернулся, прильнул к ней, как маленький испуганный мальчик, и постепенно дрожь его прекратилась, рассеянная восхитительным теплом и упругой мягкостью ее тела.
— Полно, полно, радость моя, — шептала она. — Наконец-то мы вместе и нечего нам бояться. Дай-ка мне руку, слышишь, как бьется мое сердечко? Для тебя это все, для тебя одного.
Для Уайэтта с самого детства высшей степенью красоты всегда оставались ее глаза и невероятно прекрасные светлые волосы, казавшиеся ему сейчас неописуемо мягкими, светящимися и чистыми.
Их обволакивали смолистые ароматы ложа, а пульсация розового огня создавала атмосферу очарования настолько тонкую, что они могли бы ее не почувствовать, если бы не так устали. Освобожденные от реальности, они очутились в объятиях магии, и единение юных и сильных тел перенесло их в тот редкий Элизиум, куда доступен вход лишь истинно любящим парам. Сперва очень робко исследуя тайны друг друга, они постепенно слились в своей страсти без всякого ограничения.
Где-то перед рассветом Уайэтт, приученный долгой службой на море, где спать слишком крепко опасно, пробудился, и тут же сон его как рукой сняло. В кустарнике перед входом ему послышался шорох. Рука его поискала рукоятку того кинжала, что когда-то принадлежал брату Кэт Руфусу, но он успокоился, узнав едкий запах самца лисицы. Вздохнув с облегчением, он снова улегся на ветки, но потом привстал на локте и с блаженным изумлением стал рассматривать невыразимо прекрасные очертания той, что лежала с ним рядом, забывшись глубоким сном.
Ее лицо на измызганной грязью, но сухой нижней юбке, постеленной поверх елового лапника, размягчилось в нежном покое, его профиль четко вырисовывался на темном материале; голова напоминала источник, из которого наподобие выбивающейся воды струились распущенные волосы. Во время сна ее сорочка, несшая ночную вахту у ворота, сползла, обнажив розоватому свету зари совершенство округлой и полной груди, бледные холмики которой были чудно украшены сосками, аккуратно изящными и розовыми, как свежие бутоны клевера.
Как долго он пребывал в таком состоянии, знакомясь с ее красотой, Уайэтт не имел никакого представления, но вот он снова улегся, погрузившись в глубокий спокойный сон.
Раздув в углях пламя, Уайэтт заметил:
— Вот что я думаю: переждем здесь, в холмах, сколько потребуется, а потом отправимся в Лондон.
— В Лондон?! О Генри, нет! Мне будет так страшно! — Она заплетала волосы в две тоненькие косички, но, прервав свое занятие, испуганно подняла на него глаза. — Я в жизни не видела города больше, чем Хантингдон.
— Так и все, когда впервые приезжают в Лондон. Ничего удивительного. В Лондоне и его окрестностях, говорят, обитает около двухсот тысяч душ. Конечно, это самое лучшее место, где можно быстро добиться власти и разбогатеть. — В его голосе появились возбужденные нотки. — Теперь, когда сэр Френсис Дрейк готовит флот, чтобы пойти на Испанию, будут возможности — и немалые — для энергичного молодого моряка с честолюбием, его молодой супруги и золотишка в его кошельке.
— Сэр Френсис Дрейк! О Генри, вот имя, которым можно вызывать духов. — Кэт улыбнулась и принялась обшивать кружевами то, что она называла сокровенной одежкой — а именно грубоватый корсет, смоделированный из клеенки и деревянной щепы. Вдруг заметив, что в утреннем свете ноги ее не слишком-то чистые, она покраснела и спрятала их под нижними юбками. — На каждой ярмарке и в каждой таверне поют песни и рассказывают свежие истории о Золотом адмирале ее величества. Вот послушай-ка одну из последних.
И она запела богатым, непоставленным контральто:
Вы, геройские, храбрые души,
Достойные славы страны,
Кому еще честь дорога,
Вперед на врага!
Пока эти лентяи на суше
Затаились под юбкой жены.
Когда Уайэтт тихонько поаплодировал — он не хотел, чтобы с их поляны исходили неподходящие звуки, — Кэт с живостью малиновки повернулась к нему и спросила:
— Верно ли, что сэр Френсис Дрейк — настоящий гигант и сила у него, как у двух мужчин?
— О Господи, милая, нет! Даже я на целую голову выше его, но есть что-то такое особенное в его яростных синих глазах и что-то в его манерах, что придает достоверности подобным небылицам. Ей-богу, вот уж забавно было смотреть, как эти разодетые щеголи придворные, знаменитые аристократы и даже государственные советники низко раскланивались и шаркали ножками, когда проходил сэр Френсис. Ты бы просто обхохоталась, если б видела, как трепетали эти размалеванные дамы при дворе и как томно посматривали в его сторону, несмотря на то, что он совсем недавно женился на Элизабет Сайденхэм.
Когда Уайэтт принялся свежевать пойманного в силки кролика, то заговорил с еще большим энтузиазмом:
— Ты бы послушала удивительные истории о его плавании вокруг света, как он подавил в своем экипаже мятеж, о стычке его с людоедами и, наконец, как ему удалось захватить знаменитый корабль Касафуэго, иначе называвшийся, Nuestra Senora de la Concepcion, каракку губернатора Перу с сокровищами.
— Тогда это правда и вовсе не выдумки, что он вернулся с золотом и серебром на миллион фунтов?
— Да, правда. Испанцы везде дрожат при одном лишь упоминании его имени, которое по-испански звучит «el Draque», что значит — дракон. И Филипп, их король, просто бесится из-за потерь, которые наносит ему адмирал. — С этими словами Уайэтт сдернул окровавленную шкурку со своей добычи и бросил ее в кусты, — Но то, что было прежде, это всего лишь бледная тень того, что наш Золотой адмирал теперь устроит папистам. Видела бы ты, Кэт, выражение на лице сэра Френсиса, когда мы с Фостером докладывали о подлом предательстве, учиненном испанцами на борту «Первоцвета».
— Тогда, наверное, сэр Френсис очень богат?
— Да. Он стал одним из самых богатых людей во всей Англии, но деньги свои он заставляет все время работать. Почти ни одной торговой экспедиции за море не обходится без того, чтобы там не было хотя бы одного принадлежащего Дрейку судна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Возможно, на Уайэтта так подействовал этот нежный контраст с теми годами одиночества и зачастую жестокости на море, с ужасами, сопутствующими его возвращению домой и заточению в камере, но телом его все больше овладевала дрожь, пока Кэт не взглянула на него, широко раскрыв глаза от удивления.
Она мудро сохраняла молчание, только притянула к себе эту милую ей израненную голову и, найдя его губы, прильнула к нему, такая теплая, животрепещущая, несущая столько успокоения. С губ девушки слетели какие-то несвязные звуки — возможно, подобные звуки раздавались в первобытной пещере, когда женщина встречала мужчину, вернувшегося после долгой и опасной охоты. Крайняя степень усталости не позволяла ей подыскивать определенные слова.
Он повернулся, прильнул к ней, как маленький испуганный мальчик, и постепенно дрожь его прекратилась, рассеянная восхитительным теплом и упругой мягкостью ее тела.
— Полно, полно, радость моя, — шептала она. — Наконец-то мы вместе и нечего нам бояться. Дай-ка мне руку, слышишь, как бьется мое сердечко? Для тебя это все, для тебя одного.
Для Уайэтта с самого детства высшей степенью красоты всегда оставались ее глаза и невероятно прекрасные светлые волосы, казавшиеся ему сейчас неописуемо мягкими, светящимися и чистыми.
Их обволакивали смолистые ароматы ложа, а пульсация розового огня создавала атмосферу очарования настолько тонкую, что они могли бы ее не почувствовать, если бы не так устали. Освобожденные от реальности, они очутились в объятиях магии, и единение юных и сильных тел перенесло их в тот редкий Элизиум, куда доступен вход лишь истинно любящим парам. Сперва очень робко исследуя тайны друг друга, они постепенно слились в своей страсти без всякого ограничения.
Где-то перед рассветом Уайэтт, приученный долгой службой на море, где спать слишком крепко опасно, пробудился, и тут же сон его как рукой сняло. В кустарнике перед входом ему послышался шорох. Рука его поискала рукоятку того кинжала, что когда-то принадлежал брату Кэт Руфусу, но он успокоился, узнав едкий запах самца лисицы. Вздохнув с облегчением, он снова улегся на ветки, но потом привстал на локте и с блаженным изумлением стал рассматривать невыразимо прекрасные очертания той, что лежала с ним рядом, забывшись глубоким сном.
Ее лицо на измызганной грязью, но сухой нижней юбке, постеленной поверх елового лапника, размягчилось в нежном покое, его профиль четко вырисовывался на темном материале; голова напоминала источник, из которого наподобие выбивающейся воды струились распущенные волосы. Во время сна ее сорочка, несшая ночную вахту у ворота, сползла, обнажив розоватому свету зари совершенство округлой и полной груди, бледные холмики которой были чудно украшены сосками, аккуратно изящными и розовыми, как свежие бутоны клевера.
Как долго он пребывал в таком состоянии, знакомясь с ее красотой, Уайэтт не имел никакого представления, но вот он снова улегся, погрузившись в глубокий спокойный сон.
Раздув в углях пламя, Уайэтт заметил:
— Вот что я думаю: переждем здесь, в холмах, сколько потребуется, а потом отправимся в Лондон.
— В Лондон?! О Генри, нет! Мне будет так страшно! — Она заплетала волосы в две тоненькие косички, но, прервав свое занятие, испуганно подняла на него глаза. — Я в жизни не видела города больше, чем Хантингдон.
— Так и все, когда впервые приезжают в Лондон. Ничего удивительного. В Лондоне и его окрестностях, говорят, обитает около двухсот тысяч душ. Конечно, это самое лучшее место, где можно быстро добиться власти и разбогатеть. — В его голосе появились возбужденные нотки. — Теперь, когда сэр Френсис Дрейк готовит флот, чтобы пойти на Испанию, будут возможности — и немалые — для энергичного молодого моряка с честолюбием, его молодой супруги и золотишка в его кошельке.
— Сэр Френсис Дрейк! О Генри, вот имя, которым можно вызывать духов. — Кэт улыбнулась и принялась обшивать кружевами то, что она называла сокровенной одежкой — а именно грубоватый корсет, смоделированный из клеенки и деревянной щепы. Вдруг заметив, что в утреннем свете ноги ее не слишком-то чистые, она покраснела и спрятала их под нижними юбками. — На каждой ярмарке и в каждой таверне поют песни и рассказывают свежие истории о Золотом адмирале ее величества. Вот послушай-ка одну из последних.
И она запела богатым, непоставленным контральто:
Вы, геройские, храбрые души,
Достойные славы страны,
Кому еще честь дорога,
Вперед на врага!
Пока эти лентяи на суше
Затаились под юбкой жены.
Когда Уайэтт тихонько поаплодировал — он не хотел, чтобы с их поляны исходили неподходящие звуки, — Кэт с живостью малиновки повернулась к нему и спросила:
— Верно ли, что сэр Френсис Дрейк — настоящий гигант и сила у него, как у двух мужчин?
— О Господи, милая, нет! Даже я на целую голову выше его, но есть что-то такое особенное в его яростных синих глазах и что-то в его манерах, что придает достоверности подобным небылицам. Ей-богу, вот уж забавно было смотреть, как эти разодетые щеголи придворные, знаменитые аристократы и даже государственные советники низко раскланивались и шаркали ножками, когда проходил сэр Френсис. Ты бы просто обхохоталась, если б видела, как трепетали эти размалеванные дамы при дворе и как томно посматривали в его сторону, несмотря на то, что он совсем недавно женился на Элизабет Сайденхэм.
Когда Уайэтт принялся свежевать пойманного в силки кролика, то заговорил с еще большим энтузиазмом:
— Ты бы послушала удивительные истории о его плавании вокруг света, как он подавил в своем экипаже мятеж, о стычке его с людоедами и, наконец, как ему удалось захватить знаменитый корабль Касафуэго, иначе называвшийся, Nuestra Senora de la Concepcion, каракку губернатора Перу с сокровищами.
— Тогда это правда и вовсе не выдумки, что он вернулся с золотом и серебром на миллион фунтов?
— Да, правда. Испанцы везде дрожат при одном лишь упоминании его имени, которое по-испански звучит «el Draque», что значит — дракон. И Филипп, их король, просто бесится из-за потерь, которые наносит ему адмирал. — С этими словами Уайэтт сдернул окровавленную шкурку со своей добычи и бросил ее в кусты, — Но то, что было прежде, это всего лишь бледная тень того, что наш Золотой адмирал теперь устроит папистам. Видела бы ты, Кэт, выражение на лице сэра Френсиса, когда мы с Фостером докладывали о подлом предательстве, учиненном испанцами на борту «Первоцвета».
— Тогда, наверное, сэр Френсис очень богат?
— Да. Он стал одним из самых богатых людей во всей Англии, но деньги свои он заставляет все время работать. Почти ни одной торговой экспедиции за море не обходится без того, чтобы там не было хотя бы одного принадлежащего Дрейку судна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141