Даже их вьючная лошадь и та ощутила вдруг желание поднять отупевшую голову и сонно оглянуться вокруг. Время от времени бедная скотина даже вытягивала свою тощую, как у овцы, шею, чтобы сорвать губами связку зеленых листьев с какой-нибудь низко свисающей ветви.
Возможно, потому, что город Хантингдон — столица графства, где должна была состояться казнь, — располагался в противоположной от Сент-Неотса стороне, та неровная дорога, по которой пошли Генри Уайэтг и Питер Хоптон, оказалась безлюдной.
Вот уже шире раскинулись поля, тут и там пересеченные вечнозелеными растениями, фруктовыми садиками и живыми изгородями, где под мягким солнцем источал аромат первоцвет.
Уайэтт, откинув голову назад, глубоко вдохнул.
— Ты видишь, Питер? Вон кончик шпиля нашей церкви. — Его гладкое с медным оттенком лицо расплылось в широкой улыбке. — Господи! Сколько раз болела моя бедная спинушка по воскресеньям от трехчасовой проповеди. — Он усмехнулся. — Интересно, разделил бы этот доктор Гейдж убеждение моего дедушки, что очень мало добрых душ спасается за первые двадцать минут проповеди?
Он отломил веточку цветущего боярышника и воткнул ее в свою шляпу, затем несколько раз шумно вдохнул в себя свежий, душистый воздух. Солнце только что выплыло над горизонтом, заглядывая своим оком в различные балки, овраги, луга, где еще прятались серебристые туманы. На близлежащем холме, на одной из нескольких видимых глазу мельниц лениво завертелись желтовато-коричневые крылья.
— Где еще, как не в Англии, братишка, можно увидеть такие прекрасные цветы, такие величественные деревья, такую жирную темную землю или такого пьяного бродячего лудильщика, как тот, что храпит вон там, под кустарником?
Питер облизал пальцы, на которых остался жирный налет после съеденного им холодного поросенка.
— Оставляя в стороне лудильщика, я отвечу тебе на это, Генри, и отвечу правдиво.
— Где же тогда?
— В Америке. Попомни мои слова, Генри, там лежит страшно богатая и все еще нетронутая земля. Леса там повыше, чем наши, поля плодородней, а дичи!.. Ей-богу, братишка, ты должен все это увидеть собственными разами! Только ленивый олух мог бы там голодать.
Из-под прямых рыжих бровей Генри смерил своего спутника насмешливым взглядом.
— Неужели? Тогда почему же ты ударился в плавание? Ведь в душе, знает Бог, ты всегда был фермером.
Его здоровяк кузен пожал плечами.
— А могут ли подобные нам с тобой иметь хоть крупицу надежды обзавестись недвижимой собственностью в Хантингдоншире? Кроме того, хибара моего папаши стала кишеть клещом, когда родился мой десятый — точно уж не помню какой — брат или сестра. — Питер весело рассмеялся. — Однажды папаша вызывает меня из коровника. «Питер, — говорит он мне, — по-моему, ты уже достаточно стал мужчиной, чтобы постоять за себя. Вот тебе шестипенсовая монетка на удачу и на первую еду — и ступай себе с Богом. Только не забывай, — говорит он, — всегда прикладывать руку к шапке перед начальством и исправно служить Богу и королеве. Помни это, мой мальчик, и ты не заблудишься».
Хоптон окинул рассеянным взглядом стадо белых с рыжими пятнами на боках коров, замешкавшихся в высокой траве на берегу мельничного пруда.
— Но почему ты, как и я, отправился в плавание? Ты же всегда любил заниматься сельским хозяйством.
— Верно, Генри, верно. Я бы с радостью пошел батраком к какому-нибудь зажиточному поселянину, но, как тебе хорошо известно, фермерам в этих краях так сильно урезали земли, что мало остается места для работника. Поэтому, услышав, что сэр Ричард Гренвилль набирает команду для экспедиции к берегам Северной Америки, я пошел с ним юнгой. — Лицо его просияло. — Бог мой, братишка, это был действительно блаженный денек! — Он завелся, и его было не остановить — как всегда, если темой разговора оказывалась Виргиния. — Пока своими глазами не увидишь эту землю, ты и представить себе не сможешь, как она велика. Ой, да в ее границах поместится дюжина Англии!
Уайэтт терпеливо усмехнулся — чего он будет к нему привязываться? Пусть Питер побудет счастливым. Он даже поощрил кузена рассказывать дальше:
— Тогда Америка должна быть больше, чем даже Французское королевство?
— Да, раза в два-три. Ты представления не имеешь, какие могучие там реки, как обширны и богаты поля и леса. Ей-богу, там простому человеку не нужно приходить с шапкой в руке и просить у своего помещика разрешения срезать несколько прутиков. От него не потребовали бы, чтобы он перед кем-то там гнул колени, кроме Господа Бога и ее королевского величества.
— Ты знаешь, о чем говорил народ, когда мы вернулись в Плимут? — Питер бросил на кузена внимательный взгляд.
— Нет. И что же?
— Этот знаменитый исследователь, сэр Уолтер Ралей, планирует основать постоянную колонию на этой новой земле, которую он называет Виргинией.
Питер, как большой мальчишка, вдруг прошелся «колесом» среди маргариток, что клонились головками у дороги, и рассмеялся чистым, радостным смехом.
— Знаешь что? Если бы мне встретилась крепкая девчонка, которая стала бы мне доброй женой и племенной кобылой, что ж, я готов участвовать в этом предприятии сэра Уолтера. Почему бы и тебе тоже не присоединиться вместе с Кэт?
— Это не для меня. Кэт слишком любит свою семью и удобства. Я знаю. Кроме того, я поставил своей целью разбогатеть и прославиться, стать моряком-торговцем, наподобие сэра Джона Хоукинса, Мартина Фробишера и сэра Френсиса Дрейка.
На взгорке низкого холмика оба они помедлили, чтобы перевести дыхание и полюбоваться блестящими от росы крышами Сент-Неотса.
Каким щемяще знакомым казался им этот вид, весь до малейшей детали! Они могли опознать любой и каждый из стоящих домов, выпускающих из труб завитки голубовато-белого дыма. Находясь в естественной ложбине, образованной плавно закругленными и заросшими лесом холмами, деревушка выглядела чистенькой, мирной и процветающей среди окружающих ее угодий.
Остатки монастыря, разграбленного и сожженного до основания во время религиозных беспорядков примерно семьдесят лет назад, теперь почти полностью скрылись под темно-зеленым плющом — лишь серая каменная кладка колокольни торчала еще из листвы и давала убежище сотням грачей.
К западу, на таком удалении, что казалась игрушечной, поднималась еще квадратная серовато-белая башня — поместье сэра Джона Эддисона. На небольшом пригорке между путниками и деревней стояла еще одна веха — разваливающиеся остатки сторожевой башни, возведенной легионерами римского императора Септимия Севера.
Между этой руиной и усадьбой сэра Джона располагался дом, в котором родился Генри Уайэтт. Какое-то время скромный домик Эдмунда Уайэтта оставался невидимым, скрываясь в небольшой красивой долине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Возможно, потому, что город Хантингдон — столица графства, где должна была состояться казнь, — располагался в противоположной от Сент-Неотса стороне, та неровная дорога, по которой пошли Генри Уайэтг и Питер Хоптон, оказалась безлюдной.
Вот уже шире раскинулись поля, тут и там пересеченные вечнозелеными растениями, фруктовыми садиками и живыми изгородями, где под мягким солнцем источал аромат первоцвет.
Уайэтт, откинув голову назад, глубоко вдохнул.
— Ты видишь, Питер? Вон кончик шпиля нашей церкви. — Его гладкое с медным оттенком лицо расплылось в широкой улыбке. — Господи! Сколько раз болела моя бедная спинушка по воскресеньям от трехчасовой проповеди. — Он усмехнулся. — Интересно, разделил бы этот доктор Гейдж убеждение моего дедушки, что очень мало добрых душ спасается за первые двадцать минут проповеди?
Он отломил веточку цветущего боярышника и воткнул ее в свою шляпу, затем несколько раз шумно вдохнул в себя свежий, душистый воздух. Солнце только что выплыло над горизонтом, заглядывая своим оком в различные балки, овраги, луга, где еще прятались серебристые туманы. На близлежащем холме, на одной из нескольких видимых глазу мельниц лениво завертелись желтовато-коричневые крылья.
— Где еще, как не в Англии, братишка, можно увидеть такие прекрасные цветы, такие величественные деревья, такую жирную темную землю или такого пьяного бродячего лудильщика, как тот, что храпит вон там, под кустарником?
Питер облизал пальцы, на которых остался жирный налет после съеденного им холодного поросенка.
— Оставляя в стороне лудильщика, я отвечу тебе на это, Генри, и отвечу правдиво.
— Где же тогда?
— В Америке. Попомни мои слова, Генри, там лежит страшно богатая и все еще нетронутая земля. Леса там повыше, чем наши, поля плодородней, а дичи!.. Ей-богу, братишка, ты должен все это увидеть собственными разами! Только ленивый олух мог бы там голодать.
Из-под прямых рыжих бровей Генри смерил своего спутника насмешливым взглядом.
— Неужели? Тогда почему же ты ударился в плавание? Ведь в душе, знает Бог, ты всегда был фермером.
Его здоровяк кузен пожал плечами.
— А могут ли подобные нам с тобой иметь хоть крупицу надежды обзавестись недвижимой собственностью в Хантингдоншире? Кроме того, хибара моего папаши стала кишеть клещом, когда родился мой десятый — точно уж не помню какой — брат или сестра. — Питер весело рассмеялся. — Однажды папаша вызывает меня из коровника. «Питер, — говорит он мне, — по-моему, ты уже достаточно стал мужчиной, чтобы постоять за себя. Вот тебе шестипенсовая монетка на удачу и на первую еду — и ступай себе с Богом. Только не забывай, — говорит он, — всегда прикладывать руку к шапке перед начальством и исправно служить Богу и королеве. Помни это, мой мальчик, и ты не заблудишься».
Хоптон окинул рассеянным взглядом стадо белых с рыжими пятнами на боках коров, замешкавшихся в высокой траве на берегу мельничного пруда.
— Но почему ты, как и я, отправился в плавание? Ты же всегда любил заниматься сельским хозяйством.
— Верно, Генри, верно. Я бы с радостью пошел батраком к какому-нибудь зажиточному поселянину, но, как тебе хорошо известно, фермерам в этих краях так сильно урезали земли, что мало остается места для работника. Поэтому, услышав, что сэр Ричард Гренвилль набирает команду для экспедиции к берегам Северной Америки, я пошел с ним юнгой. — Лицо его просияло. — Бог мой, братишка, это был действительно блаженный денек! — Он завелся, и его было не остановить — как всегда, если темой разговора оказывалась Виргиния. — Пока своими глазами не увидишь эту землю, ты и представить себе не сможешь, как она велика. Ой, да в ее границах поместится дюжина Англии!
Уайэтт терпеливо усмехнулся — чего он будет к нему привязываться? Пусть Питер побудет счастливым. Он даже поощрил кузена рассказывать дальше:
— Тогда Америка должна быть больше, чем даже Французское королевство?
— Да, раза в два-три. Ты представления не имеешь, какие могучие там реки, как обширны и богаты поля и леса. Ей-богу, там простому человеку не нужно приходить с шапкой в руке и просить у своего помещика разрешения срезать несколько прутиков. От него не потребовали бы, чтобы он перед кем-то там гнул колени, кроме Господа Бога и ее королевского величества.
— Ты знаешь, о чем говорил народ, когда мы вернулись в Плимут? — Питер бросил на кузена внимательный взгляд.
— Нет. И что же?
— Этот знаменитый исследователь, сэр Уолтер Ралей, планирует основать постоянную колонию на этой новой земле, которую он называет Виргинией.
Питер, как большой мальчишка, вдруг прошелся «колесом» среди маргариток, что клонились головками у дороги, и рассмеялся чистым, радостным смехом.
— Знаешь что? Если бы мне встретилась крепкая девчонка, которая стала бы мне доброй женой и племенной кобылой, что ж, я готов участвовать в этом предприятии сэра Уолтера. Почему бы и тебе тоже не присоединиться вместе с Кэт?
— Это не для меня. Кэт слишком любит свою семью и удобства. Я знаю. Кроме того, я поставил своей целью разбогатеть и прославиться, стать моряком-торговцем, наподобие сэра Джона Хоукинса, Мартина Фробишера и сэра Френсиса Дрейка.
На взгорке низкого холмика оба они помедлили, чтобы перевести дыхание и полюбоваться блестящими от росы крышами Сент-Неотса.
Каким щемяще знакомым казался им этот вид, весь до малейшей детали! Они могли опознать любой и каждый из стоящих домов, выпускающих из труб завитки голубовато-белого дыма. Находясь в естественной ложбине, образованной плавно закругленными и заросшими лесом холмами, деревушка выглядела чистенькой, мирной и процветающей среди окружающих ее угодий.
Остатки монастыря, разграбленного и сожженного до основания во время религиозных беспорядков примерно семьдесят лет назад, теперь почти полностью скрылись под темно-зеленым плющом — лишь серая каменная кладка колокольни торчала еще из листвы и давала убежище сотням грачей.
К западу, на таком удалении, что казалась игрушечной, поднималась еще квадратная серовато-белая башня — поместье сэра Джона Эддисона. На небольшом пригорке между путниками и деревней стояла еще одна веха — разваливающиеся остатки сторожевой башни, возведенной легионерами римского императора Септимия Севера.
Между этой руиной и усадьбой сэра Джона располагался дом, в котором родился Генри Уайэтт. Какое-то время скромный домик Эдмунда Уайэтта оставался невидимым, скрываясь в небольшой красивой долине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141