Я все утро думала, что непременно должна тебе это сказать.
– Он правда ничего не знал о них?
– Он не знал, Дэниел. Если бы он узнал, он бы ни за что не позволил им этого сделать. Это все проделали моя мать и тетя Кэти, и мне кажется, что инициатива исходила от тети Кэти.
– Я в этом не сомневаюсь, Бриджит.
– Но я все равно люблю ее, я ничего не могу с собой поделать.
– Ты и не должна переставать ее любить. К чему таить зло?
Она слегка наклонила голову.
– Дэниел, – проговорила она срывающимся голосом. – Какой же ты добрый, Дэниел!
– Ты плохо меня знаешь, Бриджит, – усмехнулся он, но его голос тоже звучал нетвердо. – Я какой угодно, только не добрый. Я очень эгоистичен и… и безжалостен, когда это необходимо. И я не собираюсь меняться. На этот раз я добьюсь того, чего хочу, и ничто не сможет меня остановить. В этом смысле я похож на моего прадеда. Так что знай, Бриджит, – на этот раз страхи тети Кэти будут оправданы.
– Дэниел… Дэниел… – Она покачала головой и облизала губы. Говорить ей стоило усилия. – Я не помню, где я была и что я делала целый день, потому что я все время думала о тебе. Не знаю, как мне удалось вести уроки… Еще вчера я жила по чистой инерции, просто потому, что должна была жить. Я делала то, что от меня требовалось: преподавала в школе, спешила домой, ухаживала за тетей Кэти, вскакивала ночью с постели, когда включались сирены… И все дни были похожи один на другой. Я жила как автомат, не как человек, и это нельзя было назвать жизнью. Так было еще вчера, а сегодня я могу сказать, что наконец живу на самом деле.
Она взяла его руку и импульсивным движением поднесла к губам.
– Любимая, – прошептал он, прижимаясь щекой к ее щеке. Потом добавил чуть громче: – Ты не против, если мы оба уйдем сейчас же отсюда? Мы можем доехать на автобусе до холма, а там пройти пешком. Оттуда не больше пятнадцати минут ходьбы до усадьбы. Я взял на сегодняшний вечер специальный пропуск и могу вернуться в госпиталь очень поздно. Я потом сяду на поезд, который отходит в десять с минутами из Джарроу. Так ты согласна?
– Да, Дэниел, – ответила она безо всякого колебания.
Подняв на него глаза, она увидела, что он прикусил нижнюю губу, словно стараясь сдержать крик радости. Когда он схватил ее за подбородок и повернул ее лицо к себе, сила, с которой он это сделал, удивила их обоих.
– Прости, Бриджит, – сказал он, тут же отпуская ее. – Я сделал тебе больно?
Она отрицательно покачала головой. Заслышав шаги за дверью, прошептала:
– Кажется, они идут сюда.
Когда Кэтрин и Том вошли в комнату, Дэниел уже отвернулся от Бриджит и садился на стул, но Бриджит не сдвинулась с места и продолжала стоять рядом с ним. Поза дочери сказала Кэтрин больше, чем могли бы сказать слова, – казалось, Бриджит всем своим видом заявляла: «Знайте, знайте, что это так!» И Кэтрин мысленно обратилась к дочери: «Но ведь так нельзя, Бриджит. Ты не можешь этого делать. Ты замужем за Питером, и развод для вас невозможен, потому что вы оба католики. Если ты уйдешь от Питера, то будешь жить в грехе до конца своих дней. Нет, Бриджит, нет…»
Кэтрин вовсе не считала свой образ мыслей ханжеским. Она действительно верила, что развод дочери будет грехом перед Богом и покарается Им. Если бы речь шла только о том, чтобы пренебречь общепринятыми правилами, она, быть может, и смогла бы с этим смириться, – но гнева Господнего она боялась более всего на свете. Кэтрин воспитывалась в католическом монастыре, а ее отец был рьяным католиком, поэтому она верила каждому слову католической доктрины и имела очень точное и не подлежащее сомнению представление о грехе и о наказании.
– Тебе будет тяжело пройти весь этот путь пешком, – сказала Бриджит, когда они вышли из автобуса на вершине холма, откуда была видна длинная дорога, ведущая в Гринволл-Мэнор.
– Пустяки. – Дэниел взял ее под руку и притянул поближе к себе. – Здесь не больше мили, а врачи сказали, что мне надо ходить и тренировать ногу.
Вместе они медленно спустились с холма и направились по дороге в Гринволл.
Они шли молча. Оба знали, почему они идут в усадьбу, – им необходимо побыть вдвоем. Их давнее желание остаться наедине друг с другом наконец, по прошествии восьми лет, осуществлялось, и Гринволл был единственным местом, где они чувствовали себя свободно. Дома у Бриджит у них не было возможности даже спокойно поговорить: в любую минуту в комнату мог войти кто-то из ее родных. А бродить вместе по городу они не могли, – в Шилдсе слишком хорошо знали миссис Бриджит Конвэй, школьную учительницу, и, если бы ее увидели на улице в обществе мужчины, который не являлся ее мужем, поднялся бы ужасный шум. Дэниел шел, прихрамывая, и каждый его шаг причинял Бриджит неудобство; идти с ним под руку было трудновато, но Бриджит желала, чтобы эта прогулка длилась вечно.
Все в душе у нее ликовало – именно ликовало, потому что она не смогла бы назвать иначе, как ликованием, это восторженное, беспокойное чувство, которое переполняло ее со вчерашнего вечера. Она чувствовала себя как девчонка, влюбившаяся впервые в жизни и переживающая самые первые минуты своей безрассудной, безоглядной любви. Ее любовь к Дэниелу, родившаяся восемь лет назад и продолжавшая жить все эти годы, сейчас словно рождалась заново, – но он и был ее первой любовью, первой и единственной любовью ее жизни.
– Они пытались помешать тебе пойти со мной? – спросил Дэниел, когда они уже подходили к усадьбе.
– Нет.
– Но они знали, что мы идем в Гринволл?
– Я не сказала им, куда мы идем. Я просто сказала, что должна выйти.
Они снова молчали, потом он тихо сказал:
– Я не могу поверить, что это происходит на самом деле.
– Думаешь, я могу в это поверить? – отозвалась она.
Когда они дошли до ворот усадьбы, она заметила, что деревьев на подъезде к дому больше нет.
– Они выкорчевали деревья?
– Да. Это единственное полезное дело, которое сделали здесь эти военные, – я сам собирался расчистить место перед домом. Они убрали все деревья и со двора – оставили только ряд деревьев там, где заканчивается моя земля. Кроме этого, они ободрали всю обивку со стен внутри, исписали своими именами перила лестницы и разбили все, что только было возможно разбить. Но что поделаешь, на то они и военные.
Когда они направились по подъездной аллее, по обеим сторонам которой на месте деревьев теперь стояли тяжелые военные автомобили. Бриджит посмотрела на большое серое строение перед ними. Большая часть окон в доме была побита, а от построек во дворе, как ей уже говорил Дэниел, осталась лишь груда обломков.
– Как жаль, – прошептала она.
– Не волнуйся, все это можно построить заново, а дом отремонтировать.
Она заглянула ему в лицо и, немного помолчав, спросила:
– Почему… Почему ты не продал усадьбу, если не жил здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Он правда ничего не знал о них?
– Он не знал, Дэниел. Если бы он узнал, он бы ни за что не позволил им этого сделать. Это все проделали моя мать и тетя Кэти, и мне кажется, что инициатива исходила от тети Кэти.
– Я в этом не сомневаюсь, Бриджит.
– Но я все равно люблю ее, я ничего не могу с собой поделать.
– Ты и не должна переставать ее любить. К чему таить зло?
Она слегка наклонила голову.
– Дэниел, – проговорила она срывающимся голосом. – Какой же ты добрый, Дэниел!
– Ты плохо меня знаешь, Бриджит, – усмехнулся он, но его голос тоже звучал нетвердо. – Я какой угодно, только не добрый. Я очень эгоистичен и… и безжалостен, когда это необходимо. И я не собираюсь меняться. На этот раз я добьюсь того, чего хочу, и ничто не сможет меня остановить. В этом смысле я похож на моего прадеда. Так что знай, Бриджит, – на этот раз страхи тети Кэти будут оправданы.
– Дэниел… Дэниел… – Она покачала головой и облизала губы. Говорить ей стоило усилия. – Я не помню, где я была и что я делала целый день, потому что я все время думала о тебе. Не знаю, как мне удалось вести уроки… Еще вчера я жила по чистой инерции, просто потому, что должна была жить. Я делала то, что от меня требовалось: преподавала в школе, спешила домой, ухаживала за тетей Кэти, вскакивала ночью с постели, когда включались сирены… И все дни были похожи один на другой. Я жила как автомат, не как человек, и это нельзя было назвать жизнью. Так было еще вчера, а сегодня я могу сказать, что наконец живу на самом деле.
Она взяла его руку и импульсивным движением поднесла к губам.
– Любимая, – прошептал он, прижимаясь щекой к ее щеке. Потом добавил чуть громче: – Ты не против, если мы оба уйдем сейчас же отсюда? Мы можем доехать на автобусе до холма, а там пройти пешком. Оттуда не больше пятнадцати минут ходьбы до усадьбы. Я взял на сегодняшний вечер специальный пропуск и могу вернуться в госпиталь очень поздно. Я потом сяду на поезд, который отходит в десять с минутами из Джарроу. Так ты согласна?
– Да, Дэниел, – ответила она безо всякого колебания.
Подняв на него глаза, она увидела, что он прикусил нижнюю губу, словно стараясь сдержать крик радости. Когда он схватил ее за подбородок и повернул ее лицо к себе, сила, с которой он это сделал, удивила их обоих.
– Прости, Бриджит, – сказал он, тут же отпуская ее. – Я сделал тебе больно?
Она отрицательно покачала головой. Заслышав шаги за дверью, прошептала:
– Кажется, они идут сюда.
Когда Кэтрин и Том вошли в комнату, Дэниел уже отвернулся от Бриджит и садился на стул, но Бриджит не сдвинулась с места и продолжала стоять рядом с ним. Поза дочери сказала Кэтрин больше, чем могли бы сказать слова, – казалось, Бриджит всем своим видом заявляла: «Знайте, знайте, что это так!» И Кэтрин мысленно обратилась к дочери: «Но ведь так нельзя, Бриджит. Ты не можешь этого делать. Ты замужем за Питером, и развод для вас невозможен, потому что вы оба католики. Если ты уйдешь от Питера, то будешь жить в грехе до конца своих дней. Нет, Бриджит, нет…»
Кэтрин вовсе не считала свой образ мыслей ханжеским. Она действительно верила, что развод дочери будет грехом перед Богом и покарается Им. Если бы речь шла только о том, чтобы пренебречь общепринятыми правилами, она, быть может, и смогла бы с этим смириться, – но гнева Господнего она боялась более всего на свете. Кэтрин воспитывалась в католическом монастыре, а ее отец был рьяным католиком, поэтому она верила каждому слову католической доктрины и имела очень точное и не подлежащее сомнению представление о грехе и о наказании.
– Тебе будет тяжело пройти весь этот путь пешком, – сказала Бриджит, когда они вышли из автобуса на вершине холма, откуда была видна длинная дорога, ведущая в Гринволл-Мэнор.
– Пустяки. – Дэниел взял ее под руку и притянул поближе к себе. – Здесь не больше мили, а врачи сказали, что мне надо ходить и тренировать ногу.
Вместе они медленно спустились с холма и направились по дороге в Гринволл.
Они шли молча. Оба знали, почему они идут в усадьбу, – им необходимо побыть вдвоем. Их давнее желание остаться наедине друг с другом наконец, по прошествии восьми лет, осуществлялось, и Гринволл был единственным местом, где они чувствовали себя свободно. Дома у Бриджит у них не было возможности даже спокойно поговорить: в любую минуту в комнату мог войти кто-то из ее родных. А бродить вместе по городу они не могли, – в Шилдсе слишком хорошо знали миссис Бриджит Конвэй, школьную учительницу, и, если бы ее увидели на улице в обществе мужчины, который не являлся ее мужем, поднялся бы ужасный шум. Дэниел шел, прихрамывая, и каждый его шаг причинял Бриджит неудобство; идти с ним под руку было трудновато, но Бриджит желала, чтобы эта прогулка длилась вечно.
Все в душе у нее ликовало – именно ликовало, потому что она не смогла бы назвать иначе, как ликованием, это восторженное, беспокойное чувство, которое переполняло ее со вчерашнего вечера. Она чувствовала себя как девчонка, влюбившаяся впервые в жизни и переживающая самые первые минуты своей безрассудной, безоглядной любви. Ее любовь к Дэниелу, родившаяся восемь лет назад и продолжавшая жить все эти годы, сейчас словно рождалась заново, – но он и был ее первой любовью, первой и единственной любовью ее жизни.
– Они пытались помешать тебе пойти со мной? – спросил Дэниел, когда они уже подходили к усадьбе.
– Нет.
– Но они знали, что мы идем в Гринволл?
– Я не сказала им, куда мы идем. Я просто сказала, что должна выйти.
Они снова молчали, потом он тихо сказал:
– Я не могу поверить, что это происходит на самом деле.
– Думаешь, я могу в это поверить? – отозвалась она.
Когда они дошли до ворот усадьбы, она заметила, что деревьев на подъезде к дому больше нет.
– Они выкорчевали деревья?
– Да. Это единственное полезное дело, которое сделали здесь эти военные, – я сам собирался расчистить место перед домом. Они убрали все деревья и со двора – оставили только ряд деревьев там, где заканчивается моя земля. Кроме этого, они ободрали всю обивку со стен внутри, исписали своими именами перила лестницы и разбили все, что только было возможно разбить. Но что поделаешь, на то они и военные.
Когда они направились по подъездной аллее, по обеим сторонам которой на месте деревьев теперь стояли тяжелые военные автомобили. Бриджит посмотрела на большое серое строение перед ними. Большая часть окон в доме была побита, а от построек во дворе, как ей уже говорил Дэниел, осталась лишь груда обломков.
– Как жаль, – прошептала она.
– Не волнуйся, все это можно построить заново, а дом отремонтировать.
Она заглянула ему в лицо и, немного помолчав, спросила:
– Почему… Почему ты не продал усадьбу, если не жил здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100