Были даже предложения отселить
часть онгерритов на спутник, чтобы вывести их из-под власти Кабенга.
Мы ведь теперь научились синтезировать бета-треон. Но, к счастью, у
Совета Академии еще существует право вето.
Кабенг, снова Кабенг! Помимо моей воли в памяти всплыли события
последних дней на планете. Мне казалось, что я прочно забыл все это,
сумел сам заблокировать эти воспоминания, но они все же прорвались
наружу. Такие же живые, как в первые годы. как будто все это случилось
вчера. Я вспомнил наш отчаянный прорыв к биостанции, когда я, еще мало
что понимая, но уже осознав, какую же чудовищную ошибку совершил,
пытался хоть что-то исправить. Будто вчера мы вновь и вновь натыкались
на непроходимые заросли скэнба, будто вчера мы нашли перевернутый и
раздавленный неведомой силой вездеход - один из тех, что вместе с
нами ликвидировал прорыв в девятнадцатом секторе. Будто вчера дрожала
под нами земля от бесконечных землятресений, будто вчера небо
заволокло облакам и пепла, а по ночам на западе и на юге вполнеба
разгорались отсветы далеких извержений. Будто вчера погиб Гребнев,
когда мы попали в засаду, устроенную онгерритами. Будто вчера на
одиннадцатый или двенадцатый день этого кошмара, когда я жил лишь
потому, что права не имел погибнуть, а не потому, что хоть сколько-то
хотел еще жить, меня отыскали спасатели. Будь он проклят, этот Кабенг!
Я же зарекся даже вспоминать о нем после того, как отошли в прошлое
события проклятого шестьдесят шестого - и вот сижу и слушаю, что там
происходит сегодня, и вспоминаю то, что так и не сумел позабыть. Не
желаю я вспоминать об этом, не же-ла-ю!
Видимо, нежелание это отразилось на моем лице, потому что Рубаи
замолчал, и так в молчании мы и допили свой кофе и поставили чашки на
подьехавший поднос. Мы молчали еще минут пять. Потом я спросил:
- Зачем вы отыскали меня?
- У меня к вам предложение от совета Академии. Правда, я не уверен,
что оно вам понравится. Но я обещал его передать.
- Ну говорите.
- Совет Академии, - сказал он тихо, глядя куда-то мимо меня, -
Планирует восстановить отдел, которым когда-то руководил Зигмунд
Бренко. Вам предлагается возглавить его работу. Вы, надеюсь,
понимаете, чем вызвано это решение?
Он говорил совершенно будничным, каким-то даже безразличным голосом. И
это, наверное, больше всего потрясло меня. Потому что говорил он о
немыслимом. И предлагал мне немыслимое. Меня меньше потрясло бы, если
бы он, скажем, предложил бы отравить воду в озере. Или взорвать
ядерный заряд в центре Оронко. Или зарезать соседа. Но он говорил о
возрождении нашего отдела, о том, что меня - меня! - прочат в его
начальники. И говорил об этом таким тоном, будто предмет нашего
разговора не выходил за рамки обычной вежливой беседы о малозначащих
вещах. И потому я поначалу просто не поверил услышанному.
- Что вы сказали? - спросил я тихо, почти шепотом.
- Я передал вам предложение Совета, - он опустил глаза, сцепил руки на
столе перед собой и застыл в неподвижности. И я понял, что не
ослышался.
И вот тогда мне стало по-настоящему страшно.
Человечество обречено, если уроки, подобные Нашествию, не идут ему
впрок, если даже после таких потрясений оно готово повторять прошлые
ошибки. Неужели же тот шок, который пережили все мы, когда раскрылись,
наконец, причины, породившие Нашествие, прошел без следа? Кому нужно
снова возрождать все то, что вело к гибели? И для чего это нужно?
Я не ослышался - Совет Академии вновь вздумал возродить наш отдел. А
это могло означать лишь одно - то, что снова появлялась тайная,
недоступная большинству человечества информация, на основе которой
станут приниматься управляющие решения. И, значит, фактически
отменялось решение референдума шестьдесят седьмого года об
обязательном свободном доступе к любой информации, кроме содержимого
личных файлов. И снова, как и в прошлом, решение это принимается перед
лицом неведомой угрозы, которая требует сохранения тайны во имя
интересов всего человечества. Знакомая картина, сколько раз в истории
человечества повторялось то же самое! Только при таких вот условиях
появлялся бы смысл в возрождении нашего отдела с его задачами и его
методами работы. Все это прямо следовало из того, что сказал мне
Рубаи. Но верить этому я все еще отказывался. И я спросил:
- Зачем Совету потребовался наш отдел?
- Считается, что его деятельность - единственное, что позволит нам
оперативно противостоять новой угрозе, - ответил Рубаи не поднимая
глаз, - Если материалы, которые мы сумели раскопать станут широко
известны, угроза нашей цивилизации не исчезнет. Но противодействие ей
будет затруднено. Если вообще возможно.
- А как же с решением референдума?
- Формально никто не нарушает законов. Вся эта информация содержится в
личных файлах членов Совета.
- Послушайте, Рубаи, - сказал я, - Вы сами-то верите в то, что сейчас
сказали?
- Какое это имеет значение? - он пожал плечами, посмотрел мимо меня на
озеро и снова опустил глаза. Я не понимал, что у него за душой. Как и
тогда, во время нашей с ним единственной встречи на Кабенге в день
моего прибытия на планету, я не понимал его. И, возможно, снова в нем
ошибался. Тогда эта ошибка дорого стоила мне. Да и не одному мне -
она всем на Кабенге дорого стоила. Узнай я тогда, что это он,
фактически, был автором "доклада Панкерта", узнай я, что стояло за
всем этим - и чудовищные последствия катастрофы на Кабенге еще можно
было бы предотвратить. Но я прибыл на планету как простой наблюдатель,
и он решил, что в Академии не хотят осознавать всей серьезности
ситуации, что Совет Академии, как и прежде, предпочитает закрывать
глаза на происходящее. И он не рискнул рассказать мне все, что знал о
надвигающейся катастрофе. Было бы несправедливо судить его за это. Он
рисковал слишком многим, и знал это. Знал даже больше того, что было в
действительности, потому что события, происшедшие на Кейталле-99 после
того, как он покинул планету, проходили под грифом сверхсекретной
информации. Наружу просочились тогда только слухи, а слухи, как
правило, ужаснее того, что произошло в действительности. И он, ощущая
в себе симптомы непонятной болезни - до сих пор неясно, как он сумел
тогда обмануть медицинский контроль - не мог не опасаться того, что,
если болезнь его будет раскрыта, его изолируют точно так же, как, по
слухам, изолировали всех пораженных на Кейталле.
Если бы Академия начала явное расследование, Рубаи - да и не он один,
а, пожалуй, почти все, кто работал тогда на Кабенге - рассказали бы
очень многое. Они и так пытались рассказать мне все, что знали и
думали о происходящем, но я оказался не в состоянии понять их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
часть онгерритов на спутник, чтобы вывести их из-под власти Кабенга.
Мы ведь теперь научились синтезировать бета-треон. Но, к счастью, у
Совета Академии еще существует право вето.
Кабенг, снова Кабенг! Помимо моей воли в памяти всплыли события
последних дней на планете. Мне казалось, что я прочно забыл все это,
сумел сам заблокировать эти воспоминания, но они все же прорвались
наружу. Такие же живые, как в первые годы. как будто все это случилось
вчера. Я вспомнил наш отчаянный прорыв к биостанции, когда я, еще мало
что понимая, но уже осознав, какую же чудовищную ошибку совершил,
пытался хоть что-то исправить. Будто вчера мы вновь и вновь натыкались
на непроходимые заросли скэнба, будто вчера мы нашли перевернутый и
раздавленный неведомой силой вездеход - один из тех, что вместе с
нами ликвидировал прорыв в девятнадцатом секторе. Будто вчера дрожала
под нами земля от бесконечных землятресений, будто вчера небо
заволокло облакам и пепла, а по ночам на западе и на юге вполнеба
разгорались отсветы далеких извержений. Будто вчера погиб Гребнев,
когда мы попали в засаду, устроенную онгерритами. Будто вчера на
одиннадцатый или двенадцатый день этого кошмара, когда я жил лишь
потому, что права не имел погибнуть, а не потому, что хоть сколько-то
хотел еще жить, меня отыскали спасатели. Будь он проклят, этот Кабенг!
Я же зарекся даже вспоминать о нем после того, как отошли в прошлое
события проклятого шестьдесят шестого - и вот сижу и слушаю, что там
происходит сегодня, и вспоминаю то, что так и не сумел позабыть. Не
желаю я вспоминать об этом, не же-ла-ю!
Видимо, нежелание это отразилось на моем лице, потому что Рубаи
замолчал, и так в молчании мы и допили свой кофе и поставили чашки на
подьехавший поднос. Мы молчали еще минут пять. Потом я спросил:
- Зачем вы отыскали меня?
- У меня к вам предложение от совета Академии. Правда, я не уверен,
что оно вам понравится. Но я обещал его передать.
- Ну говорите.
- Совет Академии, - сказал он тихо, глядя куда-то мимо меня, -
Планирует восстановить отдел, которым когда-то руководил Зигмунд
Бренко. Вам предлагается возглавить его работу. Вы, надеюсь,
понимаете, чем вызвано это решение?
Он говорил совершенно будничным, каким-то даже безразличным голосом. И
это, наверное, больше всего потрясло меня. Потому что говорил он о
немыслимом. И предлагал мне немыслимое. Меня меньше потрясло бы, если
бы он, скажем, предложил бы отравить воду в озере. Или взорвать
ядерный заряд в центре Оронко. Или зарезать соседа. Но он говорил о
возрождении нашего отдела, о том, что меня - меня! - прочат в его
начальники. И говорил об этом таким тоном, будто предмет нашего
разговора не выходил за рамки обычной вежливой беседы о малозначащих
вещах. И потому я поначалу просто не поверил услышанному.
- Что вы сказали? - спросил я тихо, почти шепотом.
- Я передал вам предложение Совета, - он опустил глаза, сцепил руки на
столе перед собой и застыл в неподвижности. И я понял, что не
ослышался.
И вот тогда мне стало по-настоящему страшно.
Человечество обречено, если уроки, подобные Нашествию, не идут ему
впрок, если даже после таких потрясений оно готово повторять прошлые
ошибки. Неужели же тот шок, который пережили все мы, когда раскрылись,
наконец, причины, породившие Нашествие, прошел без следа? Кому нужно
снова возрождать все то, что вело к гибели? И для чего это нужно?
Я не ослышался - Совет Академии вновь вздумал возродить наш отдел. А
это могло означать лишь одно - то, что снова появлялась тайная,
недоступная большинству человечества информация, на основе которой
станут приниматься управляющие решения. И, значит, фактически
отменялось решение референдума шестьдесят седьмого года об
обязательном свободном доступе к любой информации, кроме содержимого
личных файлов. И снова, как и в прошлом, решение это принимается перед
лицом неведомой угрозы, которая требует сохранения тайны во имя
интересов всего человечества. Знакомая картина, сколько раз в истории
человечества повторялось то же самое! Только при таких вот условиях
появлялся бы смысл в возрождении нашего отдела с его задачами и его
методами работы. Все это прямо следовало из того, что сказал мне
Рубаи. Но верить этому я все еще отказывался. И я спросил:
- Зачем Совету потребовался наш отдел?
- Считается, что его деятельность - единственное, что позволит нам
оперативно противостоять новой угрозе, - ответил Рубаи не поднимая
глаз, - Если материалы, которые мы сумели раскопать станут широко
известны, угроза нашей цивилизации не исчезнет. Но противодействие ей
будет затруднено. Если вообще возможно.
- А как же с решением референдума?
- Формально никто не нарушает законов. Вся эта информация содержится в
личных файлах членов Совета.
- Послушайте, Рубаи, - сказал я, - Вы сами-то верите в то, что сейчас
сказали?
- Какое это имеет значение? - он пожал плечами, посмотрел мимо меня на
озеро и снова опустил глаза. Я не понимал, что у него за душой. Как и
тогда, во время нашей с ним единственной встречи на Кабенге в день
моего прибытия на планету, я не понимал его. И, возможно, снова в нем
ошибался. Тогда эта ошибка дорого стоила мне. Да и не одному мне -
она всем на Кабенге дорого стоила. Узнай я тогда, что это он,
фактически, был автором "доклада Панкерта", узнай я, что стояло за
всем этим - и чудовищные последствия катастрофы на Кабенге еще можно
было бы предотвратить. Но я прибыл на планету как простой наблюдатель,
и он решил, что в Академии не хотят осознавать всей серьезности
ситуации, что Совет Академии, как и прежде, предпочитает закрывать
глаза на происходящее. И он не рискнул рассказать мне все, что знал о
надвигающейся катастрофе. Было бы несправедливо судить его за это. Он
рисковал слишком многим, и знал это. Знал даже больше того, что было в
действительности, потому что события, происшедшие на Кейталле-99 после
того, как он покинул планету, проходили под грифом сверхсекретной
информации. Наружу просочились тогда только слухи, а слухи, как
правило, ужаснее того, что произошло в действительности. И он, ощущая
в себе симптомы непонятной болезни - до сих пор неясно, как он сумел
тогда обмануть медицинский контроль - не мог не опасаться того, что,
если болезнь его будет раскрыта, его изолируют точно так же, как, по
слухам, изолировали всех пораженных на Кейталле.
Если бы Академия начала явное расследование, Рубаи - да и не он один,
а, пожалуй, почти все, кто работал тогда на Кабенге - рассказали бы
очень многое. Они и так пытались рассказать мне все, что знали и
думали о происходящем, но я оказался не в состоянии понять их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53