Даже единственному живому свидетелю, который мог бы подтвердить истинность его слов, был надежно заткнут рот: Жиль де Ронтанж был подкуплен и пообещал молчать и в дальнейшем придерживаться первоначального признания, за что ему было обещано существенное смягчение приговора, вынесенного советом Реймса59.
Примерно то же случилось и со следующим свидетелем. Служитель ордена Жан де.Кормей, 41-го года от роду, из диоцеза Суассона, был приором Муаси в диоцезе Mo. Плащ тамплиера он снял еще на совете в Сансе, и епископ Шартра уже даровал ему отпущение грехов и примирение с церковью. И все же он заявил перед комиссией, что не верит первым тринадцати статьям обвинения, прежде всего тому, что имеет отношение к приему в орден, поскольку никогда и ничего подобного в ордене не видел и не слышал. Затем он подробно описал церемонию вступления в орден, ибо присутствовал на трех таких церемониях, причем вместе с другими известными комиссии свидетелями: одной из них руководил Рауль де Жизи, а другой — Гуго де Пейро. Сказанное им относилось к последним восьми годам его членства в ордене, а принят он был туда 12 лет назад Раулем де Жизи в приорстве Шеруа, что в провинции Сане. Среди прочих на церемонии присутствовал и Понсар де Жизи, который первым среди тамплиеров предпринял попытку защитить свой орден и который, по словам Кормея, теперь был мертв. Вступая в орден, Кормей трижды обратился с просьбой о хлебе насущном, дал обет целомудрия, послушания и бедности, обещал блюсти тайны ордена, поклявшись на «открытой книге», где было изображено Святое распятие, затем ему на плечи накинули плащ тамплиера, а присутствовавшие при этом братья поцеловали его в уста. Затем последовали общие наставления по поводу правил поведения в братстве. Итак, это было самое обыкновенное описание церемонии приема в орден, но вскоре проявились некоторые признаки оказанного на Кормея давления.
Когда его спросили, было ли во время его приема совершено что-либо постыдное или непристойное, особенно в том, что касалось содержания первых тринадцати статей обвинения, он отвечать не пожелал, однако попросил господ членов комиссии допросить его без свидетелей, на что они не согласились; он, казалось, очень боялся, что к нему вновь будут применены пытки, которым его так долго подвергали в Париже после ареста, в результате чего он лишился четырех зубов. Он сказал, что не может как следует вспомнить, что именно происходило во время его вступления в орден, и попросил дать ему время подумать.
Его просьбу удовлетворили, и ему было приказано снова прийти на следующий день, дабы завершить свои показания. «И ему велели, напомнив о данной им присяге, никому не рассказывать о своих показаниях и ни у кого не просить совета, какие показания давать в дальнейшем и как отвечать на вопросы комиссии, которые могут последовать». Он ответил, что обратился бы за таким советом только к Господу Богу.
Но на следующий день Кормей уже говорил, что приор, принимавший его в орден, велел ему отречься от Бога, а когда он, Кормей, стал говорить, что это невозможно, приказал со всей строгостью, и он отрекся «на словах, но не в сердце». Затем приор взял в руки деревянный крест и велел ему на этот крест плюнуть, но он плюнул не на крест, а рядом с ним. Ему разрешили также вступать в богомерзкие связи с другими тамплиерами, но он этого никогда не делал, и никто ему этого не предлагал, и он считает, что вряд ли это широко распространено среди братьев ордена. Потом приор приказал, чтобы он поцеловал его, приора, пониже спины, и он отказался, но потом поцеловал его «поверх одежды туда, откуда ноги растут». Ему никто не говорил, что таковы правила ордена, и более ничего постыдного не было. Тогда члены комиссии спросили его: «если он твердо уверен, что все это было именно так, то почему не признался в этом еще вчера?» Он объяснил, что «по низости своей и от ужаса перед вещами столь постыдными», и сказал, что со вчерашнего дня ни у кого никакого совета не спрашивал, но вот раньше просил священника по имени Робер, который был капелланом парижского Тампля, чтобы тот от его имени «отслужил мессу во славу Святого Духа, чтобы Господь наставил его, и он думает, что (капеллан) мессу отслужил». А еще он исповедался в своих грехах священнику братства через неделю после вступления в орден, и тот отпустил ему грехи и наложил епитимью; а после ареста он снова исповедался канонику в доме епископа Шартрского. Правда, некоторые признаки сомнений и неуверенности в речах свидетеля все же проскальзывают; так, он утверждает, например, что сказанное им накануне — правда «и он не хотел бы что-либо менять в этих показаниях». Это заявление еще как-то согласуется с его дальнейшим рассказом о непристойной части церемонии посвящения в орден, но, с другой стороны, из записей судебного клерка явствует, что он «несколько раз говорил, будто ничего не знает о пресловутых 13 статьях обвинения».
Ничего не знал он и о 14-й статье, а также и обо всех последующих, лишь твердил, что верит в святые таинства и что другие тамплиеры также в них верят, что капелланы ордена служили, как им положено, ибо им часто помогали и другие священники, и что он не считает, что мирянам дано право отпускать грехи. Он рассказал далее, что их сразу приняли в орден, намереваясь вскоре послать в заморские страны, и прием этот происходил в тайне, из-за чего, как ему кажется, и возникли различные подозрения против тамплиеров. Они действительно подпоясывались веревками, однако, как он полагал, никаких идолов эти веревки не касались. Им было приказано не раскрывать тайн собрания, и если кто-нибудь пробалтывался, то его ждала кара, но он не знал, какая именно. Тамплиер не мог исповедаться никому другому, кроме капелланов ордена, без разрешения вышестоящих лиц. Правда, что знавшие о нарушениях проявили непростительную беспечность и не только не исправили эти нарушения, но и не сообщили о них Святой церкви, однако он считает, произошло это не по беспечности, а из страха перед возможным наказанием. Милостыню тамплиеры всегда раздавали щедро и всегда славились своим гостеприимством — во всяком случае, в тех приорствах, где ему самому доводилось бывать. Но во время неурожая пришлось милостыню уменьшить из-за того, что невероятно возросло количество нищих. Собрания братства действительно всегда проводились за закрытыми дверьми, и весь орден подчинялся приказам великого магистра. Он слыхал, что великий магистр и другие руководители ордена признались в каких-то преступлениях, и вызвался защищать орден, «поскольку видел, что другие тоже вызвались», но, «когда его спросили, не давал ли он показания по чьей-то просьбе или приказу, от страха, по любви, из ненависти или из корыстных побуждений, он ответил, что нет и свидетельствовал он истины ради»60.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Примерно то же случилось и со следующим свидетелем. Служитель ордена Жан де.Кормей, 41-го года от роду, из диоцеза Суассона, был приором Муаси в диоцезе Mo. Плащ тамплиера он снял еще на совете в Сансе, и епископ Шартра уже даровал ему отпущение грехов и примирение с церковью. И все же он заявил перед комиссией, что не верит первым тринадцати статьям обвинения, прежде всего тому, что имеет отношение к приему в орден, поскольку никогда и ничего подобного в ордене не видел и не слышал. Затем он подробно описал церемонию вступления в орден, ибо присутствовал на трех таких церемониях, причем вместе с другими известными комиссии свидетелями: одной из них руководил Рауль де Жизи, а другой — Гуго де Пейро. Сказанное им относилось к последним восьми годам его членства в ордене, а принят он был туда 12 лет назад Раулем де Жизи в приорстве Шеруа, что в провинции Сане. Среди прочих на церемонии присутствовал и Понсар де Жизи, который первым среди тамплиеров предпринял попытку защитить свой орден и который, по словам Кормея, теперь был мертв. Вступая в орден, Кормей трижды обратился с просьбой о хлебе насущном, дал обет целомудрия, послушания и бедности, обещал блюсти тайны ордена, поклявшись на «открытой книге», где было изображено Святое распятие, затем ему на плечи накинули плащ тамплиера, а присутствовавшие при этом братья поцеловали его в уста. Затем последовали общие наставления по поводу правил поведения в братстве. Итак, это было самое обыкновенное описание церемонии приема в орден, но вскоре проявились некоторые признаки оказанного на Кормея давления.
Когда его спросили, было ли во время его приема совершено что-либо постыдное или непристойное, особенно в том, что касалось содержания первых тринадцати статей обвинения, он отвечать не пожелал, однако попросил господ членов комиссии допросить его без свидетелей, на что они не согласились; он, казалось, очень боялся, что к нему вновь будут применены пытки, которым его так долго подвергали в Париже после ареста, в результате чего он лишился четырех зубов. Он сказал, что не может как следует вспомнить, что именно происходило во время его вступления в орден, и попросил дать ему время подумать.
Его просьбу удовлетворили, и ему было приказано снова прийти на следующий день, дабы завершить свои показания. «И ему велели, напомнив о данной им присяге, никому не рассказывать о своих показаниях и ни у кого не просить совета, какие показания давать в дальнейшем и как отвечать на вопросы комиссии, которые могут последовать». Он ответил, что обратился бы за таким советом только к Господу Богу.
Но на следующий день Кормей уже говорил, что приор, принимавший его в орден, велел ему отречься от Бога, а когда он, Кормей, стал говорить, что это невозможно, приказал со всей строгостью, и он отрекся «на словах, но не в сердце». Затем приор взял в руки деревянный крест и велел ему на этот крест плюнуть, но он плюнул не на крест, а рядом с ним. Ему разрешили также вступать в богомерзкие связи с другими тамплиерами, но он этого никогда не делал, и никто ему этого не предлагал, и он считает, что вряд ли это широко распространено среди братьев ордена. Потом приор приказал, чтобы он поцеловал его, приора, пониже спины, и он отказался, но потом поцеловал его «поверх одежды туда, откуда ноги растут». Ему никто не говорил, что таковы правила ордена, и более ничего постыдного не было. Тогда члены комиссии спросили его: «если он твердо уверен, что все это было именно так, то почему не признался в этом еще вчера?» Он объяснил, что «по низости своей и от ужаса перед вещами столь постыдными», и сказал, что со вчерашнего дня ни у кого никакого совета не спрашивал, но вот раньше просил священника по имени Робер, который был капелланом парижского Тампля, чтобы тот от его имени «отслужил мессу во славу Святого Духа, чтобы Господь наставил его, и он думает, что (капеллан) мессу отслужил». А еще он исповедался в своих грехах священнику братства через неделю после вступления в орден, и тот отпустил ему грехи и наложил епитимью; а после ареста он снова исповедался канонику в доме епископа Шартрского. Правда, некоторые признаки сомнений и неуверенности в речах свидетеля все же проскальзывают; так, он утверждает, например, что сказанное им накануне — правда «и он не хотел бы что-либо менять в этих показаниях». Это заявление еще как-то согласуется с его дальнейшим рассказом о непристойной части церемонии посвящения в орден, но, с другой стороны, из записей судебного клерка явствует, что он «несколько раз говорил, будто ничего не знает о пресловутых 13 статьях обвинения».
Ничего не знал он и о 14-й статье, а также и обо всех последующих, лишь твердил, что верит в святые таинства и что другие тамплиеры также в них верят, что капелланы ордена служили, как им положено, ибо им часто помогали и другие священники, и что он не считает, что мирянам дано право отпускать грехи. Он рассказал далее, что их сразу приняли в орден, намереваясь вскоре послать в заморские страны, и прием этот происходил в тайне, из-за чего, как ему кажется, и возникли различные подозрения против тамплиеров. Они действительно подпоясывались веревками, однако, как он полагал, никаких идолов эти веревки не касались. Им было приказано не раскрывать тайн собрания, и если кто-нибудь пробалтывался, то его ждала кара, но он не знал, какая именно. Тамплиер не мог исповедаться никому другому, кроме капелланов ордена, без разрешения вышестоящих лиц. Правда, что знавшие о нарушениях проявили непростительную беспечность и не только не исправили эти нарушения, но и не сообщили о них Святой церкви, однако он считает, произошло это не по беспечности, а из страха перед возможным наказанием. Милостыню тамплиеры всегда раздавали щедро и всегда славились своим гостеприимством — во всяком случае, в тех приорствах, где ему самому доводилось бывать. Но во время неурожая пришлось милостыню уменьшить из-за того, что невероятно возросло количество нищих. Собрания братства действительно всегда проводились за закрытыми дверьми, и весь орден подчинялся приказам великого магистра. Он слыхал, что великий магистр и другие руководители ордена признались в каких-то преступлениях, и вызвался защищать орден, «поскольку видел, что другие тоже вызвались», но, «когда его спросили, не давал ли он показания по чьей-то просьбе или приказу, от страха, по любви, из ненависти или из корыстных побуждений, он ответил, что нет и свидетельствовал он истины ради»60.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126