Поднявшись со стула, Эрика ван дер Лейден в третий раз пошла на приступ твердыни:
– Фрике, я уверена, что у тебя еще не сделаны уроки…
– Уже выучила.
– В таком случае прошу тебя, просто оставь нас ненадолго вдвоем. Ты же видишь, твое присутствие стесняет и меня, и мисс Джини… – Она запнулась, а затем добавила что-то резкое по-голландски. Фрике бросила на мать еще один угрюмый взгляд исподлобья, однако даже не шевельнулась.
– С чего бы это мне уходить? Аннека моя сестра. Или вам даже в голову не приходит, что мне, может быть, тоже есть, что сказать?
Девчонка хамила с нескрываемым удовольствием. Более того, хамила по-английски, чтобы Джини тоже могла насладиться ее грубостью. Щеки Эрики ван дер Лейден предательски побагровели, и Джини поспешила вмешаться, чтобы разрядить обстановку:
– Ах, нет-нет, что вы! Пусть Фрике остается. Если это из-за меня, то, право, не стоит волноваться. Ее присутствие меня вовсе не смущает. Честное слово. Она действительно может что-нибудь припомнить – то, что, возможно, упускаем из виду мы, считая несущественным.
Фрике скорчила гримасу, которая одновременно могла выражать удовлетворение и презрение. Ее мать, воздев руки в знак смирения, посмотрела на Джини несчастным, затравленным взглядом. Еще минута, и об интервью можно будет забыть. Джини оставалось только одно – забыть о сантиментах.
– Скажите, миссис ван дер Лейден, а не могли бы вы на словах описать мне Аннеку – какая она была? Знаю, как вам сейчас нелегко, но в сложившихся обстоятельствах…
– Конечно. – Руки на коленях женщины снова судорожно сжались. – Еще одна девочка мертва, третья пропала. Господи, да разве кто-нибудь поймет лучше меня, что сейчас на душе у их родителей? У меня самой сердце разрывается от боли. Ах, если бы я хоть чем-то могла помочь им, но…
– А вы расскажите, что нравилось вашей Аннеке. Для некоторых это могло бы стать настоящей помощью. Она любила кино, танцы? Ей нравилась музыка или…
– Да, ей нравилась музыка. Кажется, современная, ну в общем, такая, какую любят почти все девочки в ее возрасте. И еще ее интересовала одежда. Она покупала время от времени журналы мод. Так ведь, Фрике? Иногда между нами случались споры – вы знаете, о чем обычно спорят мать и дочь, – о прическе, косметике, тряпках. Но ничего серьезного не было, уверяю вас. Аннека была очень хорошей девочкой. Может быть, не такой способной, как Фрике, но очень душевной, впечатлительной. У нее было сильно развито воображение. Кроме того, она была очень общительна. У нее всегда было много друзей. Со многими она переписывалась. Аннеке писали со всего света – ей так нравилось получать письма и открытки, тем более что у нее были удивительные способности к языкам. Она обожала путешествовать. Мы всей семьей ездили в Италию и Испанию, бывали в Швейцарии – катались там на лыжах. В прошлом году Аннека ездила вместе со своим классом в Париж, а в позапрошлом – в Лондон. Помню, сколько восторгов тогда было. Еще она ходила в балетную школу. Очень хорошо умела танцевать, была грациозной и…
Очевидно, именно эта обыденность повествования и оказалась последней соломинкой, которая сломила Эрику ван дер Лейден. По ее внезапно побледневшему лицу было видно, как пришло к ней осознание страшного факта: да ведь под это описание подходит любая другая девочка из любой так называемой приличной семьи! Поняв собственную неспособность передать словами то, какой была ее дочь – такая родная, такая неповторимая, – женщина задохнулась на полуслове. Слезы подступили к ее глазам. Сделав рукой извиняющийся жест, она поднялась со стула и отвернулась.
Джини ожидала, что Фрике тоже вскочит с места, подбежит к матери, обнимет ее, постарается успокоить. Однако та и не думала вставать. Она продолжала сидеть в кресле, наблюдая за происходящим с угрюмо-снисходительным видом. Джини встала.
– Миссис ван дер Лейден, – проникновенно обратилась она к плачущей женщине, – я вижу, для вас это невыносимо. Простите меня. Очевидно, мне лучше сейчас уйти…
– Нет-нет, что вы… Вы приехали издалека, и я пообещала, что поговорю с вами. Может быть… Знаете, мне хотелось бы показать вам фотографию Аннеки. Я сейчас принесу ее вам. Одну минуточку…
Она вышла из комнаты. Наступило тягостное молчание. Джини снова опустилась на стул и взяла в руки бумажку, которую ей уже показывала мать Аннеки. Это была прощальная записка девочки, датированная вторым апреля прошлого года. К ней был приложен листок, на котором другим почерком – ровным и аккуратным – был написан перевод. Специально для Джини. Записка гласила:
«Дорогие мама и папа. Вчера я познакомилась с новым другом, его зовут Стар. Это прекрасный человек, очень добрый. Мы с ним уезжаем на несколько дней в Англию. Вернусь в пятницу. Из Англии позвоню. Не волнуйтесь за меня. Крепко целую. Ваша Аннека».
С момента, когда была написана эта записка, прошло девять месяцев. Родителям больше не суждено увидеть дочь живой. Для любого человека, у которого есть ребенок, не могло быть кошмара страшнее, чем этот – воплощенный в небрежно оторванном клочке бумаги с торопливыми каракулями. Наивность и беспечность записки были настолько кричащими, что у Джини мороз пробежал по коже.
– А ведь она всерьез верит во все это.
Никак не ожидав услышать голос Фрике, Джини вздрогнула.
– Прости, не поняла…
– Я это о мамаше. – Фрике лениво выползла из кресла. – Она свято верит во всю ту чепуху, которую только что тут молола. Переписка с друзьями, уроки балета… – Она смерила журналистку взглядом с головы до ног. – Да и ты, гляжу, поверила.
– Вовсе не обязательно. – Джини ответила ей столь же холодным взором. – Твоя мать по-настоящему пыталась помочь мне. Может быть, конечно, она в чем-то и заблуждается, но…
– В чем-то? Мягко сказано! Мой папаша тоже, как ты выразилась, заблуждается. Они никогда не понимали Аннеку. И не знали ее совсем.
– Послушай, у тебя есть, что сказать мне?
– Очень может быть.
– Так не лучше ли вместо того, чтобы тянуть время, перейти прямо к делу?
Девчонка зарделась, но затем, пожав плечами, отвернулась с наигранным равнодушием. Джини терпеливо ждала. Чутье подсказывало ей: не надо ни давить, ни умолять. Первое слово было за Фрике, а это значило, что вскоре будет и второе.
– Здесь не место говорить об этом… – Девочка явно еще колебалась. – Знаешь Лейдсеплейн? Большая такая площадь возле Вондель-парка.
– Знаю, в Амстердаме я не в первый раз.
– Там на углу есть кафе. Называется «Рембрандт». В нем через полчаса и встретимся. У меня как раз на это время назначен урок скрипки, но я сбегу. Ничего, она не узнает.
– Но Фрике…
Однако девушка уже направлялась к выходу. На прощание она бросила на Джини насмешливый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
– Фрике, я уверена, что у тебя еще не сделаны уроки…
– Уже выучила.
– В таком случае прошу тебя, просто оставь нас ненадолго вдвоем. Ты же видишь, твое присутствие стесняет и меня, и мисс Джини… – Она запнулась, а затем добавила что-то резкое по-голландски. Фрике бросила на мать еще один угрюмый взгляд исподлобья, однако даже не шевельнулась.
– С чего бы это мне уходить? Аннека моя сестра. Или вам даже в голову не приходит, что мне, может быть, тоже есть, что сказать?
Девчонка хамила с нескрываемым удовольствием. Более того, хамила по-английски, чтобы Джини тоже могла насладиться ее грубостью. Щеки Эрики ван дер Лейден предательски побагровели, и Джини поспешила вмешаться, чтобы разрядить обстановку:
– Ах, нет-нет, что вы! Пусть Фрике остается. Если это из-за меня, то, право, не стоит волноваться. Ее присутствие меня вовсе не смущает. Честное слово. Она действительно может что-нибудь припомнить – то, что, возможно, упускаем из виду мы, считая несущественным.
Фрике скорчила гримасу, которая одновременно могла выражать удовлетворение и презрение. Ее мать, воздев руки в знак смирения, посмотрела на Джини несчастным, затравленным взглядом. Еще минута, и об интервью можно будет забыть. Джини оставалось только одно – забыть о сантиментах.
– Скажите, миссис ван дер Лейден, а не могли бы вы на словах описать мне Аннеку – какая она была? Знаю, как вам сейчас нелегко, но в сложившихся обстоятельствах…
– Конечно. – Руки на коленях женщины снова судорожно сжались. – Еще одна девочка мертва, третья пропала. Господи, да разве кто-нибудь поймет лучше меня, что сейчас на душе у их родителей? У меня самой сердце разрывается от боли. Ах, если бы я хоть чем-то могла помочь им, но…
– А вы расскажите, что нравилось вашей Аннеке. Для некоторых это могло бы стать настоящей помощью. Она любила кино, танцы? Ей нравилась музыка или…
– Да, ей нравилась музыка. Кажется, современная, ну в общем, такая, какую любят почти все девочки в ее возрасте. И еще ее интересовала одежда. Она покупала время от времени журналы мод. Так ведь, Фрике? Иногда между нами случались споры – вы знаете, о чем обычно спорят мать и дочь, – о прическе, косметике, тряпках. Но ничего серьезного не было, уверяю вас. Аннека была очень хорошей девочкой. Может быть, не такой способной, как Фрике, но очень душевной, впечатлительной. У нее было сильно развито воображение. Кроме того, она была очень общительна. У нее всегда было много друзей. Со многими она переписывалась. Аннеке писали со всего света – ей так нравилось получать письма и открытки, тем более что у нее были удивительные способности к языкам. Она обожала путешествовать. Мы всей семьей ездили в Италию и Испанию, бывали в Швейцарии – катались там на лыжах. В прошлом году Аннека ездила вместе со своим классом в Париж, а в позапрошлом – в Лондон. Помню, сколько восторгов тогда было. Еще она ходила в балетную школу. Очень хорошо умела танцевать, была грациозной и…
Очевидно, именно эта обыденность повествования и оказалась последней соломинкой, которая сломила Эрику ван дер Лейден. По ее внезапно побледневшему лицу было видно, как пришло к ней осознание страшного факта: да ведь под это описание подходит любая другая девочка из любой так называемой приличной семьи! Поняв собственную неспособность передать словами то, какой была ее дочь – такая родная, такая неповторимая, – женщина задохнулась на полуслове. Слезы подступили к ее глазам. Сделав рукой извиняющийся жест, она поднялась со стула и отвернулась.
Джини ожидала, что Фрике тоже вскочит с места, подбежит к матери, обнимет ее, постарается успокоить. Однако та и не думала вставать. Она продолжала сидеть в кресле, наблюдая за происходящим с угрюмо-снисходительным видом. Джини встала.
– Миссис ван дер Лейден, – проникновенно обратилась она к плачущей женщине, – я вижу, для вас это невыносимо. Простите меня. Очевидно, мне лучше сейчас уйти…
– Нет-нет, что вы… Вы приехали издалека, и я пообещала, что поговорю с вами. Может быть… Знаете, мне хотелось бы показать вам фотографию Аннеки. Я сейчас принесу ее вам. Одну минуточку…
Она вышла из комнаты. Наступило тягостное молчание. Джини снова опустилась на стул и взяла в руки бумажку, которую ей уже показывала мать Аннеки. Это была прощальная записка девочки, датированная вторым апреля прошлого года. К ней был приложен листок, на котором другим почерком – ровным и аккуратным – был написан перевод. Специально для Джини. Записка гласила:
«Дорогие мама и папа. Вчера я познакомилась с новым другом, его зовут Стар. Это прекрасный человек, очень добрый. Мы с ним уезжаем на несколько дней в Англию. Вернусь в пятницу. Из Англии позвоню. Не волнуйтесь за меня. Крепко целую. Ваша Аннека».
С момента, когда была написана эта записка, прошло девять месяцев. Родителям больше не суждено увидеть дочь живой. Для любого человека, у которого есть ребенок, не могло быть кошмара страшнее, чем этот – воплощенный в небрежно оторванном клочке бумаги с торопливыми каракулями. Наивность и беспечность записки были настолько кричащими, что у Джини мороз пробежал по коже.
– А ведь она всерьез верит во все это.
Никак не ожидав услышать голос Фрике, Джини вздрогнула.
– Прости, не поняла…
– Я это о мамаше. – Фрике лениво выползла из кресла. – Она свято верит во всю ту чепуху, которую только что тут молола. Переписка с друзьями, уроки балета… – Она смерила журналистку взглядом с головы до ног. – Да и ты, гляжу, поверила.
– Вовсе не обязательно. – Джини ответила ей столь же холодным взором. – Твоя мать по-настоящему пыталась помочь мне. Может быть, конечно, она в чем-то и заблуждается, но…
– В чем-то? Мягко сказано! Мой папаша тоже, как ты выразилась, заблуждается. Они никогда не понимали Аннеку. И не знали ее совсем.
– Послушай, у тебя есть, что сказать мне?
– Очень может быть.
– Так не лучше ли вместо того, чтобы тянуть время, перейти прямо к делу?
Девчонка зарделась, но затем, пожав плечами, отвернулась с наигранным равнодушием. Джини терпеливо ждала. Чутье подсказывало ей: не надо ни давить, ни умолять. Первое слово было за Фрике, а это значило, что вскоре будет и второе.
– Здесь не место говорить об этом… – Девочка явно еще колебалась. – Знаешь Лейдсеплейн? Большая такая площадь возле Вондель-парка.
– Знаю, в Амстердаме я не в первый раз.
– Там на углу есть кафе. Называется «Рембрандт». В нем через полчаса и встретимся. У меня как раз на это время назначен урок скрипки, но я сбегу. Ничего, она не узнает.
– Но Фрике…
Однако девушка уже направлялась к выходу. На прощание она бросила на Джини насмешливый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177