На мне было короткое зеленое платье с желтыми гольфами, отец улыбался, вспоминая какой-то непонятный для меня дипломатический розыгрыш на утреннем совещании, и бутылки «наранхи» позванивали в сетке. Перед нами протянулся низкий каменный мостик через реку Костан. Я заторопилась туда, чтобы увидеть все первой, пока не подошел отец.
Недалеко за мостом изгиб реки скрывал ее от взгляда, а в излучине примостился крошечный замок, некий славянский «шато», размером не больше особняка, с лебедями, плававшими под стеной и чистившими перья на берегу. На моих глазах какая-то женщина в голубом халате открыла наружу верхнее окно, так что стекла в частом переплете мигнули на солнце, и вытряхнула пыльную тряпку. Под мостом теснились над глинистым обрывом молодые ивы, и ласточки влетали и вылетали из дырочек в отвесном береге под их корнями. В замковом парке я высмотрела каменную скамью (подальше от лебедей, которых все еще побаивалась) со склонившимся над ней каштаном. От стены замка к ней протянулась прохладная тень, а чистому костюму отца не грозила здесь никакая опасность, так что он мог просидеть дольше, чем собирался, и рассказывать, рассказывать…
— Пока я дома просматривал письма, — сказал отец, вытирая жирные после салями руки матерчатой салфеткой, — где-то на задворках сознания у меня зародилась мысль, не имевшая отношения к трагическому исчезновению Росси. Отложив письмо, описывавшее несчастье с его другом Хеджесом, я несколько минут чувствовал себя так дурно, что не мог сосредоточиться. Я ощущал, что попал в болезненный мир, скрывавшийся за знакомым мне академическим фасадом — в подтекст обычных исторических постулатов, которые считал непоколебимыми. В моем историческом опыте мертвые с достоинством покоились в земле, Средневековье полно было реальных, а не сверхъестественных ужасов, Дракула был красочной легендой Восточной Европы, воскрешенной виденными в детстве кинофильмами, а 1930-й год через три года ожидал прихода к власти Гитлера — ужаса, заслонявшего все прочие.
И вот на мгновенье я почувствовал себя больным или испорченным и рассердился на своего пропавшего наставника, завещавшего мне эти мерзкие фантазии. Потом мне снова вспомнился мягкий, сочувственный тон писем, и я устыдился своего предательства. Росси полагался на меня — на меня одного; если я откажусь верить ему из-за неких педантических принципов, мне его уже никогда не видать.
И еще что-то меня точило. Когда в голове немного прояснилось, я понял, что это воспоминание о молодой женщине, встретившейся мне в библиотеке всего два часа назад, хотя казалось, с тех пор прошел уже не один день. Я вспомнил необычайный блеск ее глаз, когда она слушала мои объяснения насчет писем Росси, ее по-мужски сдвинутые в задумчивости брови. Почему она читала книгу о Дракуле, выбрав для этого из всех столов мой стол, из всех вечеров — этот вечер, рядом со мной? Почему она заговорила о Стамбуле? Я был настолько потрясен прочитанным, что готов был простереть свою веру и далее, отвергнув мысль о совпадении в пользу чего-то более значительного. А почему бы и нет? Допустив возможность одного сверхъестественного события, следует принять и другие: это всего лишь логично.
Я вздохнул и взял со стола последнее из писем Росси. После него останется только просмотреть материалы, скрывавшиеся в безобидном с виду конверте, а дальше придется думать самому. Что бы ни означало появление той девушки — а скорей всего оно ничего особенного не означало, не так ли? — мне сейчас некогда было выяснять, кто она такая и почему разделяет мой интерес к оккультным знаниям. Странно было мне думать о себе как о человеке, интересующемся оккультными знаниями; да, по правде сказать, они нисколько меня не интересовали. Я хотел только найти Росси.
Последнее письмо, в отличие от остальных, было написано от руки — на разлинованных тетрадных листках, темными чернилами. Я развернул его.
«19 августа 1931 г. Кембридж, штат Массачусетс, США
Мой дорогой и злосчастный преемник!
Да, я невольно уверяю себя, что ты есть, что ты ждешь где-то, готовый спасти меня в день, когда жизнь моя рухнет в пропасть. И, получив новую информацию, в дополнение к той, которую ты уже — я верю — усвоил, я должен наполнить до краев эту чашу горечи. «Малое знание опасно», — говаривал мой друг Хеджес. Но его больше нет, и смерть его на моей совести так же верно, как если бы я открыл дверь, своей рукой нанес ему удар и потом стал звать на помощь. Конечно же, я этого не делал. Если ты продолжаешь читать, то не сомневаешься в моих словах.
Я же в конечном счете усомнился в собственных силах, и причина сомнений связана с несправедливой и ужасной кончиной Хеджеса. Я бежал от его могилы в Америку — почти буквально: я уже получил назначение и начал собирать вещи в тот день, когда посетил кладбище в Дорсете, где он покоится в мире. После переезда в Америку, разочаровавшего некоторых коллег в Оксфорде и, боюсь, сильно опечалившего моих родителей, я оказался в новом, более светлом мире, где семестр (я зачислен на три и буду добиваться возможности остаться еще) начинается раньше, а у студентов открытые лица и деловитый вид, чего не бывает у оксфордцев. Но даже здесь я не мог совершенно забыть о своем знакомстве с не-умершими. И в результате, как видно, он… или оно — не порвало знакомства со мной.
Как ты помнишь, в ночь нападения на Хеджеса для меня неожиданно прояснилось значение гравюры в моей зловещей книге, и я уверился, что проклятая гробница со стамбульской карты должна быть могилой Влада Дракулы. Я произнес вслух: "Где же эта могила? " — и вторично растревожил некую ужасную сущность, приславшую мне предостережение ценой жизни моего любимого друга. Быть может, только ненормальный станет сражаться против законов природы — или, как в данном случае, ее беззакония, — но, поверь, моя ненависть оказалась сильнее страха, и тогда я поклялся себе отыскать последний ключ и, если достанет силы, настичь моего преследователя в собственном его логове. Эта дерзкая мысль сделалась для меня такой же привычной, как желание опубликовать очередную статью или получить постоянную должность в жизнерадостной атмосфере университета, пленившего мое израненное сердце.
Исполнение преподавательских обязанностей вошло в привычную колею, и я собирался в конце семестра ненадолго съездить в Англию: повидать родителей и передать свою докторскую для публикации в то доброе лондонское издательство, где мной все больше интересовались. И тут я снова вышел на след Дракулы, исторического или сверхъестественного, пока не знаю. Мне пришло в голову, что следующим шагом надо подробнее изучить таинственную книгу: откуда она взялась, кто ее создал и насколько давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
Недалеко за мостом изгиб реки скрывал ее от взгляда, а в излучине примостился крошечный замок, некий славянский «шато», размером не больше особняка, с лебедями, плававшими под стеной и чистившими перья на берегу. На моих глазах какая-то женщина в голубом халате открыла наружу верхнее окно, так что стекла в частом переплете мигнули на солнце, и вытряхнула пыльную тряпку. Под мостом теснились над глинистым обрывом молодые ивы, и ласточки влетали и вылетали из дырочек в отвесном береге под их корнями. В замковом парке я высмотрела каменную скамью (подальше от лебедей, которых все еще побаивалась) со склонившимся над ней каштаном. От стены замка к ней протянулась прохладная тень, а чистому костюму отца не грозила здесь никакая опасность, так что он мог просидеть дольше, чем собирался, и рассказывать, рассказывать…
— Пока я дома просматривал письма, — сказал отец, вытирая жирные после салями руки матерчатой салфеткой, — где-то на задворках сознания у меня зародилась мысль, не имевшая отношения к трагическому исчезновению Росси. Отложив письмо, описывавшее несчастье с его другом Хеджесом, я несколько минут чувствовал себя так дурно, что не мог сосредоточиться. Я ощущал, что попал в болезненный мир, скрывавшийся за знакомым мне академическим фасадом — в подтекст обычных исторических постулатов, которые считал непоколебимыми. В моем историческом опыте мертвые с достоинством покоились в земле, Средневековье полно было реальных, а не сверхъестественных ужасов, Дракула был красочной легендой Восточной Европы, воскрешенной виденными в детстве кинофильмами, а 1930-й год через три года ожидал прихода к власти Гитлера — ужаса, заслонявшего все прочие.
И вот на мгновенье я почувствовал себя больным или испорченным и рассердился на своего пропавшего наставника, завещавшего мне эти мерзкие фантазии. Потом мне снова вспомнился мягкий, сочувственный тон писем, и я устыдился своего предательства. Росси полагался на меня — на меня одного; если я откажусь верить ему из-за неких педантических принципов, мне его уже никогда не видать.
И еще что-то меня точило. Когда в голове немного прояснилось, я понял, что это воспоминание о молодой женщине, встретившейся мне в библиотеке всего два часа назад, хотя казалось, с тех пор прошел уже не один день. Я вспомнил необычайный блеск ее глаз, когда она слушала мои объяснения насчет писем Росси, ее по-мужски сдвинутые в задумчивости брови. Почему она читала книгу о Дракуле, выбрав для этого из всех столов мой стол, из всех вечеров — этот вечер, рядом со мной? Почему она заговорила о Стамбуле? Я был настолько потрясен прочитанным, что готов был простереть свою веру и далее, отвергнув мысль о совпадении в пользу чего-то более значительного. А почему бы и нет? Допустив возможность одного сверхъестественного события, следует принять и другие: это всего лишь логично.
Я вздохнул и взял со стола последнее из писем Росси. После него останется только просмотреть материалы, скрывавшиеся в безобидном с виду конверте, а дальше придется думать самому. Что бы ни означало появление той девушки — а скорей всего оно ничего особенного не означало, не так ли? — мне сейчас некогда было выяснять, кто она такая и почему разделяет мой интерес к оккультным знаниям. Странно было мне думать о себе как о человеке, интересующемся оккультными знаниями; да, по правде сказать, они нисколько меня не интересовали. Я хотел только найти Росси.
Последнее письмо, в отличие от остальных, было написано от руки — на разлинованных тетрадных листках, темными чернилами. Я развернул его.
«19 августа 1931 г. Кембридж, штат Массачусетс, США
Мой дорогой и злосчастный преемник!
Да, я невольно уверяю себя, что ты есть, что ты ждешь где-то, готовый спасти меня в день, когда жизнь моя рухнет в пропасть. И, получив новую информацию, в дополнение к той, которую ты уже — я верю — усвоил, я должен наполнить до краев эту чашу горечи. «Малое знание опасно», — говаривал мой друг Хеджес. Но его больше нет, и смерть его на моей совести так же верно, как если бы я открыл дверь, своей рукой нанес ему удар и потом стал звать на помощь. Конечно же, я этого не делал. Если ты продолжаешь читать, то не сомневаешься в моих словах.
Я же в конечном счете усомнился в собственных силах, и причина сомнений связана с несправедливой и ужасной кончиной Хеджеса. Я бежал от его могилы в Америку — почти буквально: я уже получил назначение и начал собирать вещи в тот день, когда посетил кладбище в Дорсете, где он покоится в мире. После переезда в Америку, разочаровавшего некоторых коллег в Оксфорде и, боюсь, сильно опечалившего моих родителей, я оказался в новом, более светлом мире, где семестр (я зачислен на три и буду добиваться возможности остаться еще) начинается раньше, а у студентов открытые лица и деловитый вид, чего не бывает у оксфордцев. Но даже здесь я не мог совершенно забыть о своем знакомстве с не-умершими. И в результате, как видно, он… или оно — не порвало знакомства со мной.
Как ты помнишь, в ночь нападения на Хеджеса для меня неожиданно прояснилось значение гравюры в моей зловещей книге, и я уверился, что проклятая гробница со стамбульской карты должна быть могилой Влада Дракулы. Я произнес вслух: "Где же эта могила? " — и вторично растревожил некую ужасную сущность, приславшую мне предостережение ценой жизни моего любимого друга. Быть может, только ненормальный станет сражаться против законов природы — или, как в данном случае, ее беззакония, — но, поверь, моя ненависть оказалась сильнее страха, и тогда я поклялся себе отыскать последний ключ и, если достанет силы, настичь моего преследователя в собственном его логове. Эта дерзкая мысль сделалась для меня такой же привычной, как желание опубликовать очередную статью или получить постоянную должность в жизнерадостной атмосфере университета, пленившего мое израненное сердце.
Исполнение преподавательских обязанностей вошло в привычную колею, и я собирался в конце семестра ненадолго съездить в Англию: повидать родителей и передать свою докторскую для публикации в то доброе лондонское издательство, где мной все больше интересовались. И тут я снова вышел на след Дракулы, исторического или сверхъестественного, пока не знаю. Мне пришло в голову, что следующим шагом надо подробнее изучить таинственную книгу: откуда она взялась, кто ее создал и насколько давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188