Часы у меня в кабинете в тот вечер тикали особенно громко, и городская светлая ночь казалась слишком тихой за щелями жалюзи. Я ужинал давным-давно, и ноги у меня ныли, но остановиться сейчас было невозможно. Я наскоро проглядел дорожную карту Балкан, но в ней с виду не было ничего необычного и никаких пометок. Брошюра по Румынии тоже ничем не поразила меня, кроме своего кошмарного английского. Среди прочего, она приглашала «повестить наши пышные премучительные места». Оставалось просмотреть только заметки, сделанные рукой Росси, и маленький запечатанный конверт, который я заметил, перебирая бумаги. Конверт я собирался оставить напоследок, но не утерпел. Нож для бумаг лежал на столе, и я осторожно срезал печать и извлек тонкий листок. Это снова была третья карта, силуэт дракона, изогнутая река и карикатурные горные вершины. Как и копии Росси, она была начерчена черными чернилами, но рука была другой — твердый почерк, напоминающий почерк Росси, но несколько мельче, а если присмотреться внимательней, чуть архаичный и причудливый. Письмо Росси должно было бы подготовить меня к открытию единственного отличия, и все-таки оно настигло меня как удар: над квадратиком могилы с охраняющим ее драконом аркой выгибались слова: «Бартоломео Росси».
Усилием воли я отогнал все допущения, страхи и выводы, заставил себя отложить листок и прочесть заметки Росси. Две первые страницы были, по всей видимости, заполнены в архивах Оксфорда и Британской библиотеки и не сообщили мне ничего нового. В них кратко излагались основные события жизни Влада Дракулы, список исторических документов и легенд, упоминавших о нем. Дальше шла страница другой бумаги, датированная временем поездки в Стамбул и с пометкой: «воспроизводится по памяти», сделанной его быстрым, но твердым почерком. Должно быть, сообразил я, он, прежде чем вернуться в Грецию, не только воспроизвел карты, но и записал свои воспоминания о случае в архиве.
Среди заметок нашелся список документов времен султана Мехмеда Второго, хранившихся в стамбульской библиотеке — или той части их, какую Росси счел относящимися к его теме, — три карты, перечень сообщений о войнах карпатских стран с Оттоманской империей и счетных книг турецких купцов с окраин империи. Мне все это показалось не слишком интересным, однако я задумался, чем именно занимался Росси, когда его работу прервал зловещий чиновник. Не крылся ли в одном из перечисленных свитков или гроссбухов ключ к кончине или месту захоронения Цепеша? И успел ли Росси, прежде чем его спугнули, хотя бы просмотреть подобранные документы или только составил их список?
Последний пункт перечня оказался для меня неожиданным, и я на несколько минут задержался на нем. «Библиография, Орден Дракона (частично в виде свитков)». Запись поразила меня несвойственной Росси краткостью. Обычно каждая заметка его давала полную информацию: иначе, говаривал он, нет смысла делать заметки. Что за библиография попала в список в такой спешке? Возможно, библиотечное описание материалов по Ордену Дракона, имевшихся в их распоряжении? Но тогда почему оно «частично в свитках»? Нет, решил я, список наверняка старинный — может быть, из монастырской библиотеки времен Ордена. Не потому ли Росси не оставил подробной записи, что библиография оказалась для него несущественной?
Размышления над сокровищами далекого архива, давным-давно изученного Росси, казались не слишком прямой дорогой к разгадке его исчезновения, и я отбросил листок, исполнившись вдруг отвращения к утомительным мелочам исследовательской работы. Я жаждал ответов Если не считать содержания отчетов, счетных книг и последней библиографии, Росси с удивительной полнотой посвятил меня в свои открытия. Впрочем, такая дотошность и внимательность были в его духе, не говоря о том, что ему выпала удача — хотя бы в этом — объясниться с преемником в длинных письмах. И все же мне не хватало знаний, хотя я уже представлял свой следующий шаг. Конверт лежал передо мной совсем пустой, выпотрошенный, и последние документы не много прибавили к тому, что я успел узнать из писем. И еще я догадывался, что действовать надо как можно скорее. Мне и прежде случалось не спать ночами, и в оставшиеся до утра часы следовало собрать в памяти все, что обронил в разговорах Росси о прежних случаях, когда жизни его угрожала опасность.
Я встал, хрустнув суставами, и прошел в свою тесную кухоньку вскипятить бульон. Нагнувшись за чистой кастрюлькой, я вспомнил, что мой кот не явился домой, чтобы, как обычно, составить мне компанию за ужином. Он был прирожденным бродягой, и я подозревал, что он не только мне дарит свою привязанность, однако ко времени ужина он обычно возникал за кухонным стеклом, вытягивая морду с пожарной лестницы, чтобы напомнить мне: пора вскрывать его банку тунца или, если я расщедрился, выставлять к столу мисочку сардин. Я полюбил минуты, когда он спрыгивал с подоконника в мою пустынную квартирку и, мяукая, терся о колени, изображая приступ признательности и любви. Случалось, окончив трапезу, он соглашался провести со мной немного времени и засыпал на диване или поглядывал, как я глажу свои рубашки. Иногда мне казалось, что его в круглых желтых глазах загорается настоящая нежность, но, возможно, я принимал за нежность снисходительную жалость. Под его мягкой черно-белой шубкой скрывалось сильное жилистое тело. Я называл его Рембрандт. Вспомнив о нем, я приподнял край жалюзи, открыл окно и позвал его, ожидая услышать мягкий топоток по подоконнику. Но услышал только отдаленный шум городских улиц. Я пригнул голову и выглянул.
Его тело занимало весь подоконник. Он лежал, причудливо изогнувшись, словно, играя, повалился вдруг на бок. Я втянул его в кухню нежным и боязливым движением, чувствуя под руками сломанный позвоночник и жутко обвисающую голову. Глаза Рембранта были открыты так широко, как никогда не открывались при жизни, губы оттянуты назад, обнажая клыки, а когти на растопыренных передних лапах выпущены во всю длину. Я сразу понял, что он не мог сам упасть точно на узкий подоконник. Чтобы так изломать сильного кота, требовалась зверская хватка большой руки. Я погладил его мягкую шкурку и почувствовал, как ярость вытесняет страх — и преступник наверняка исцарапан в кровь, а может быть, и основательно покусан, но мой приятель мертв, и его уже не воскресишь. Я тихонько опустил его на кухонный стол, чувствуя, как дым ненависти наполняет легкие, и только тогда осознал, что его тельце еще не остыло.
Я резко обернулся, захлопнул окно, задвинул щеколду и принялся судорожно соображать: что дальше? Как мне защитить себя? Окна заперты, и дверь тоже — на два замка. Но много ли я знаю о вырвавшихся из прошлого кошмарах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188